– Кыш, а ну кыш! – шуганул их Василий, будто обнаглевших кур, и вороны послушались – может быть, от изумления.
Василий прошелся туда-сюда вдоль шатра, бросая грозные взгляды на зеленую завесу джунглей, однако, несмотря на неутихающую даже к вечеру жарищу, по спине у него пробегал холодок. Все-таки нигде человек не чувствует так свое ничтожество, как перед этой величественной живой громадой! Прямые, как стрелы, стволы кокосовых пальм, обрамлявших поляну, достигали футов двухсот вышины; они были увенчаны коронами длинных ветвей. «Самые высокие деревья в наших лесах показались бы карликами перед баньяном, а особенно перед кокосовой пальмой», – подумал Василий… и содрогнулся, когда чья-то рука внезапно легла ему на плечо.
Священный румаль
Наш герой не промедлил ни минуты: присев, вывернулся, метнулся в сторону и резко повернулся, защищаясь левым кулаком и готовый насмерть бить правым. Память мгновенно нарисовала картину: после кораблекрушения он бредет по узенькой улочке прибрежной деревушки, вдруг чья-то рука ложится ему на плечо… а потом студеная вода Ганги, резкий голос разносчика, шум Беназира – и провал в памяти, который он не в силах заполнить, потому что воспоминания не желают слушаться его и возвращаться.
Нет уж! Никакой незнакомец больше не сможет напасть на него сзади, подумал Василий, но руки его сами собой опустились, потому что человек, стоящий перед ним, отнюдь не был незнакомым. Это был тот самый индус, который в розовом саду магараджи вернул к жизни Вареньку!
Василий, не веря глазам, суматошно оглядел его. Те же белые шаровары, обнаженная широкая грудь, снежно-белый тюрбан с павлиньим пером. Он, точно! Его большие черные глаза, его твердые губы, резко загнутый нос. И это замкнутое, отрешенное выражение, которое не сходит с лица, хотя голос вздрагивает от волнения:
– Ты и твои спутники обречены погибнуть еще прежде, чем наступит полночь.
Василий хлопнул глазами:
– Что за чушь? Кто нас собирается убить?!
– Погонщики. Все они – тхаги, служители священного румаля, верные рабы черной Кали!
Кали? Об этой богине Василий знал совсем чуть-чуть, однако все было не в ее пользу. Призраки и демоны служат Кали, а теперь еще и тхаги какие-то, и священный румаль…
– За что нас хотят убить?
Безупречно изогнутые, словно луки, брови чуть приподнялись:
– За что?.. Тхагам не важно, виновны вы или нет, чисты перед богами или грешны. Для них всякий человек – жертва, угодная Кали. Каждый должен возлечь на ее алтаре в свой час. Сегодня ночью настанет твой час – твой и… твоих спутников.
– Ой, жуть какая! – нарочно застучал зубами Василий. – А почему я должен тебе верить?
– Почему? – повторил незнакомец, поглядев прямо в глаза, и Василий вздрогнул от насмешливого, презрительного выражения, которым был пронизан этот взгляд. – Ты спрашиваешь – почему?!
– Ну да, конечно, ты спас Вареньку, я хочу сказать – мэм-сагиб, однако все же – почему? И зачем сейчас предупреждаешь? Что тебе до нас?
– Ты должен знать: тот, кто учинил зло однажды, не раз учинит его снова, – быстро проговорил незнакомец, нетерпеливо озираясь. – Вот ответ. Больше я ничего не скажу. А ты должен позаботиться о… о своих спутниках!..
Уже не в первый раз заметил Василий эту странную дрожь, которая звучала в голосе незнакомца, стоило ему заговорить об остальных путешественниках. Не составляло труда понять, что и Василия, и всех остальных он стремится спасти ради кого-то одного. Неужели ради Вареньки?
Василий почувствовал, что щеки его похолодели. Значит, она добилась-таки своего, бегая в этих полупрозрачных тряпках перед мужчинами, которые принадлежат к национальности, известной своим буйным темпераментом! Похоже, этот индус, красивый, как бог, даже на самый неприязненный мужской взгляд, пленился светлоокою мэм-сагиб и возомнил себя ее рыцарем.
«Ишь, раскатал губу!» – люто подумал Василий, однако тут же тихо выругался сквозь зубы: можно сколько угодно надуваться, можно вовсе лопнуть, как пузырь, однако никуда не денешься от того, что этот рыцарь не тискал даму своего сердца в ночном саду, а спас, да, спас ее от смертоубийственной змеи. И если он желает спасти красавицу иностранку еще раз, почему не воспользоваться случаем? А заодно спастись и самому, и друзей спасти.
Но нельзя так сразу показать, что готов отдать командование первому встречному вольноопределяющемуся. Поэтому Василий принял самый небрежный вид… Помнится, когда он стрелялся с поручиком Сташевским и промазал, потому что пистолет был не пристрелян, а выстрел принадлежал его противнику, а расстояние – тридцать шагов, ему ничего не оставалось, как вот так же скрещивать на груди руки и задирать нос. Сташевский, понятно, тоже промазал – да чего от него ждать, от шляхтича-щелкопера!
Вспомнив это, Василий приободрился и сказал спокойно:
– Я должен поговорить со своими… спутниками.
Он нарочно точно так же едва заметно запнулся и по искре, промелькнувшей в матово-черных глазах, мог судить, что эта тонкость была оценена, однако голос индуса звучал почти равнодушно:
– Ты можешь поговорить с кем угодно. Однако если вы все-таки решитесь остаться в живых, будьте готовы, услышав троекратный крик павлина, выбраться наружу из-под задней стенки шатра. Я останусь ждать и помогу вам скрыться. Помни: по крику павлина. И не ждите, пока закричит сова, вестница Кали, потому что это будет последнее, что вы услышите в жизни.
Василий вернулся в шатер и наткнулся на встревоженные глаза Вари. При виде его они вспыхнули такой радостью, так взволнованно повлажнели, что Василий почувствовал себя совершенно обезоруженным и на ее прямой вопрос:
– Что-то случилось? – ответил так же прямо:
– Да.
Ни о чем больше не спрашивая, Варя растолкала отца. Реджинальд сам проснулся, разбуженный поднявшейся суетой. И только когда эти двое были готовы слушать, она обернулась к Василию, кивком дав понять, чтобы тот рассказывал.
Он даже головой качнул: вот это девка! Лихая девка! Девяносто девять женщин из ста прежде всего вытрясли бы из него все, что он узнал, потом принялись бы охать, восклицать, плакать, и, пока Василий, Бушуев и Реджинальд смогли бы утереть эти слезы и обсудить создавшееся положение, пожалуй, прокричала бы целая стая сов, а потом и сама Кали, одетая в шкуры пантеры, в ожерелье из пятидесяти черепов, с четырьмя руками, в одной из которых кхадху – нож для жертвоприношений, в другой чаша из черепа, в третьей отрубленная человеческая голова, в четвертой змея, знак неумолимой смерти, – сама черная Кали вошла бы в шатер, и кровь многочисленных жертв капала бы с ее языка! А Варенька не тратит времени зря, понимает, что обстановка боевая.
Василий тоже не стал ходить вокруг да около, а прямо спросил:
– Кто-нибудь из вас слыхал о тхагах?
Бушуев пожал плечами, покачал головой. Реджинальд нахмурился, как бы пытаясь вспомнить:
– Да, я, помнится, что-то слышал… Если не ошибаюсь, эта каста в штыки встречает все прогрессивные нововведения Ост-Индской компании, и среди этих людей у нас пока нет своих сторонников.
Кто про что, а курица про просо, с тоской по-думал Василий. Правильнее будет сказать, что тхаги встречают «все прогрессивные нововведения» не в штыки, а в румали – если бы еще знать, что это такое.
– Зато в рядах тхагов множество сторонников Кали, и нет числа жертвам, которые они принесли на ее мраморный алтарь! – зябко вздрогнув, промолвила Варя. – Лесные разбойники – просто невинные младенцы по сравнению с ними, ведь тхагери – обычай убийства – единственная мораль, которую они исповедуют. Это не каста – это религиозная секта. Члены ее охотятся за купцами и путешественниками, отнимают у них все деньги, все товары, все имущество, часть жертвуют в святилище Кали, а часть делят между собой. Но вовсе не жажда наживы ведет их к новым убийствам. Они считают себя обязанными убивать ради усмирения гнева Баваны-Кали, богини зла и смерти. Тхаги убивают ударом кинжала в голову или бросают свои жертвы, одурманенные хуккой с «колючим яблоком», ядовитейшим растением, в наскоро вырытые ямы или колодцы. Но больше всего тхаги – это душители, и их излюбленное оружие – священный платок.
– Так вот что такое румаль! – догадался Василий, отбрасывая подушки, которыми прикрыл белые фигурки, показавшиеся ему такими омерзительными. Теперь-то он знал, что это была попытка предупредить путешественников об опасности.
– О боже! – Вареньку тоже передернуло от отвращения. – Да, я слышала, что тхаги любят запечатлевать свои деяния. Откуда это здесь?
– Какая гадость, прости господи! – сказал Бушуев, беря алебастрового душителя за голову и отламывая ее с такой легкостью, словно у него в руках оказался леденцовый петушок. – Ах… вот беда! Ну каков урон! – приговаривал он, проворно обезглавливая одного убийцу за другим. – А мы вас так, вот этак и вот так! Не пугайся, Варюшенька, ужо не дам тебя в обиду этим куклам! А ты про душителей-то сих богомерзких откуда прознала?
– Мне… мне рассказывал магараджа Такура, – с дрожью в голосе промолвила Варя, не отрывая взгляда от изувеченных статуэток. – Он говорил, что тхаги очень коварны и ловким обманом втираются в доверие к путешественникам. Например, советуют, чтобы они ни в коем случае не останавливались на каком-то постоялом дворе (мол, хозяин его подозревается в сочувствии к тхагам), а заночевали бы на поляне, у костров, вместе с другими добропорядочными путниками. И вот ночью, едва прокричит сова, доверчивые люди бывали убиты своими добрыми соседями, и след их исчезал навеки, а их близкие не сомневались: их загрызли тигры. Тиграм в этой стране судьбой предназначено отвечать за свои и чужие грехи!
– Магараджа рассказал вам? – пробормотал Василий. – Да… Он, верно, и не знал, что надо предупреждать не против чужих, а против своих. Ведь все его погонщики, а может быть, кто-то из слуг – душители, которые сегодня ночью принесут в жертву Баваны-Кали не кого-нибудь, а нас!