Кангалимма молча смотрела на него, и Василию показалось, словно он все поставил на кон и все проиграл. Говорить этой высохшей мумии о любви – все равно что пытаться теплом сердца растопить оледенелый камень и высечь из него влагу, чтобы утолить жажду. Что знает она о любви, что помнит о счастье и боли, которые…
У него перехватило горло. Если в душе человека нет того, что горит, влечет и тревожит, ему бесполезно говорить об этом. Он только зря тратит время. Надо идти и искать… Но где? Где искать Варю?! Огромна и загадочна эта чужая земля, а у него всего лишь семь месяцев впереди. Семь месяцев отчаянной надежды – а потом только отчаяние…
– Где ее искать? – вырвалось у него против воли. – Куда идти? О господи!.. Нет мне без нее счастья!
И тут донесся до него негромкий голос – словно ветер прошумел в листве:
– Ищи бамбук, под луною поющий…
Не веря себе, Василий встрепенулся и уставился на Кангалимму. У него все расплылось перед глазами, и он не сразу понял, что их заволокло слезами.
Бамбук, под луною поющий! Каким же он был дураком, что сам не подумал об этой простой примете! Он помнил деревню, где оказался после кораблекрушения. Остров – в ее окрестностях. И не столь уж трудно будет его отыскать. Отыскать Вареньку!
Сердитым движением проведя по лицу, он с благодарностью глянул на Кангалимму – и едва не зажмурился перед теплым, ласковым сиянием, лившимся из ее глаз. Просто удивительно, что еще недавно они казались ему выцветшими и безжизненными. Сияли жемчуга зубов, губы алели, будто чистейшие кораллы, бирюзовые глаза смеялись, и бледное золото чудесных кудрей тончайшей пряжей реяло вокруг ее лица… И снова, как и в прошлый раз, чудесное видение сокрылось, едва показавшись, за занавесом вековых морщин.
– Не спрашивай, почему я открыла тебе тайну острова, – промолвила Кангалимма. – Я и сама этого не ведаю. Может быть, потому, что при взгляде на тебя в моем иссохшем сердце оживает память о том времени, когда и я была богиней Луны?..
– Ты?! – выдохнул Василий. – Ты была…
– О да! – усмехнулась Кангалимма. – Возможно ли поверить? Это было… давно. Исчислим великое время одним словом: давно! Я была одной из бхилли, они знают об этом и трепещут меня. И меня называли Чандрой, и я встретила в ночь Великой Луны мужчину со светлыми волосами и синими глазами, и полюбила его так, что… Ты знаешь, как любят друг друга служившие Луне на ложе страсти.
– Знаю, – растроганно сказал Василий. – А он, твой Аруса, он тоже был бхилли?
– Нет. – Сухие губы дрогнули в мечтательной улыбке. – Он был чужеземец: наверное, франк или португал – этого я так и не узнала. Едва лишь смертный насладился богиней, он больше не нужен детям Луны. Нас разлучили, как и тебя с твоей Чандрой. Мой Аруса, на свое несчастье, не забыл той ночи на острове и начал искать меня. Нашел… но в это время лукавые боги подали детям Луны ложное знамение. Они были уверены в том, что я зачала дочь, Великую Богиню, и убили Арусу. Однако… однако я же говорила, что знамение было ложным. Я родила сына! И он стал позднее верховным жрецом детей Луны и вечным возлюбленным богини… о, только в сердце своем.
– Как Нараян, – злобно пробормотал Василий. – Он ведь тоже верховный жрец и вечный… в сердце своем…
И осекся. Что-то дрогнуло в блеклых глазах Кангалиммы, и Василий отшатнулся, словно ледяное дыхание времени коснулось его лица.
– Ты хочешь сказать, – шепнул он потрясенно, – ты хочешь сказать… Нараян? Твой сын – Нараян?! Но ведь… о господи, он совсем молод!
– Я говорила, что Нараян владеет прокамией. Облик его вечно остается обликом молодого человека.
– Но у него черные глаза и волосы черные, – беспомощно шепнул Василий, уже заведомо зная ответ: «Он способен оставлять свое тело и переходить в другое».
– Да, – кивнула Кангалимма. – Все это так.
– Значит, Нараян твой сын, – пробормотал Василий. – И ты – о господи! – ты помогаешь мне, чужому, иноземцу, против собственного сына? Против верховного жреца той богини, которой некогда была ты?!
– Вечно служение богине! – провозгласила Кангалимма. – Но я пережила свое время, и в сердце моем угас жертвенный огонь. Однако теперь моим очам открылось многое… слишком многое! Между тобою и Нараяном стоит не луноликая Чандра: между вами стоит земная женщина со светлыми волосами и светлыми глазами, которые властвуют над вашими сердцами. Я видела ее. Я была… я была такой же! И сейчас я думаю не о тебе, не о Нараяне – я думаю о ней. Я чувствую ту боль, которая изнуряет ее сердце, ведь и я испытала эту боль! Она не знает, где ты, жив ли ты или все предсказания старой колдуньи о смерти в один день были только словесной шелухой. А дочь, которую носит она во чреве своем, для нее лишь источник скорби… Только во имя ее спасения я готова сказать: пусть она избегнет зла, как желающий жить – яда. Пусть удача, этот страж твоего дыхания, бодрствует денно и нощно!..
– Василий! – раздался зычный оклик, и, обернувшись, тот увидел Бушуева, выползшего на край оврага. – Что за притча?! Мне почудилось или впрямь мелькнула тут проклятая колдунья? Ах, старая ведьма! Наши молодцы все в лежку легли со страху перед ней. Ну, ее счастье, что она здесь и мига не задержалась, не то я крепко потрепал бы ее, даром что она мне в бабушки годится.
«И мига не задержалась?!»
Василий оглянулся. Он стоял один на краю обрыва. И, чудилось, реяло, все еще реяло в воздухе эхо:
– Ищи бамбук, под луною поющий…
Бамбук, под луною поющий
– Ты можешь быть спокойна: боги отомстили за твои страдания. Англичанам удалось узнать, что многие без вести пропавшие чиновники Ост-Индской компании нашли смерть во дворце магараджи Такура, этого прихвостня Кали, или были убиты в пути его погонщиками. Когда эти вести дошли до Великого Могола[33], он не захотел портить отношений с английским магараджей-кингом и выдал им бывшего владыку Такура.
Нараян умолк – и Варя ощутила его испытующий взгляд, но не повернулась поглядеть на него или как-то показать, что слышала хоть слово. Тогда Нараян заговорил вновь:
– Тхаги-душители, замышлявшие убийство твое и твоих спутников, погибли. Узнав, что их приговорили к повешению за многочисленные убийства, они умолили судей позволить им прекратить течение своих жизней самим. Обвязали себе шеи одной длинной и толстой веревкой и по знаку старшего бросились в разные стороны. Через несколько мгновений все двадцать лежали мертвыми. С ними был и магараджа…
Монотонный, однообразный голос умолк. Могло показаться, будто Нараян совершенно равнодушен к тому, о чем говорит, и к тому, слушает ли его кто-то, однако когда Варенька слегка повернула голову, то встретила его пристальный взгляд.
Интересно, что он жаждал отыскать в ее лице? Удовлетворенную жажду мести? Злорадство? Какая глупость!
Она пожала плечами и равнодушно произнесла:
– А что мне до этого? Ты можешь радоваться, ты восторжествовал над своим врагом! А я… что мне до всего этого? Только то, что скоро настанет и мой черед сделаться твоей жертвой.
Почудилось ей или Нараян слегка отпрянул, будто эти слова хлестнули его по лицу? Но голос его звучал по-прежнему спокойно и безучастно:
– Брама создал смерть, чтобы людям не было тесно на земле, и каждый в свой черед должен уступить место другому.
– Вот именно – в свой черед! – горько улыбнулась Варя. – Но почему же эту пору мне определил ты?!
– Не я, – резко качнул головой Нараян. – Не я! Это… служение богине. Это твоя Карма, прекрасная, луноликая Чандра, и ты должна смириться.
– Ты выдумал меня! – с ненавистью выговорила Варя. – Выдумал Чандру, эту богиню! Подобно тому, как апсара Урваши родилась из воображения Брамы, ты создал Чандру своим воображением. Но ты слишком много принял на себя, Нараян. Ты возомнил себя равным небесным богам, если взял на себя смелость определять людям час рождения и час смерти! За это ты будешь наказан – помяни мое слово. Потому что не сгинут бесследно те проклятия, которые я призываю на твою голову, и ненависть моя раздавит тебя – рано или поздно. Я желаю тебе отправиться в ад – и как можно скорее, пусть одни только злобные демоны окружают тебя!
– Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она, – изрек Нараян, и самый звук его размеренного голоса вызвал у Вари такое сильнейшее раздражение, что у нее даже челюсти свело, будто от оскомины. У нее уже с души воротило от этих философских откровений, которые Нараян день за днем обрушивал на ее голову, стремясь внушить ей фаталистическое смирение… нет, блаженное ожидание смерти. Да, была в ее жизни минута, и даже не одна, когда она желала умереть и готова была шагнуть навстречу смерти – но это был ее выбор, ее собственный! По указке же Нараяна – непонятно ради чего – она не хотела умирать, а потому его премудрости представали перед ней в облике занудных назиданий, истины превращались в тусклые банальности, от которых липким потом покрывалось все тело, а к горлу подкатывала тошнота. Право слово, она была уверена, что ее тошнит именно от этих омерзительных нравоучений, а вовсе не потому, что на исходе второй месяц ее беременности. Это плоть от плоти ее протестовала против роковой необходимости смерти, против неизбежности вековечной разлуки с той, которая породит ее на свет.
О господи, Варя увидит свое дитя только раз… а дочка не увидит ее никогда! И не услышит ни слова правды о своей матери, не узнает, кто наделил ее волосами цвета бледного северного золота и глазами серыми, как пасмурное, туманное небо России.
Ослепительная клокочущая синева, слепящее солнце и огромная золотая луна станут ей родными. Она будет знать все о подвигах Индры и хитростях Шивы, о лукавстве прекрасной Лакшми и злодействах дракона Вритры, и ничто не дрогнет в ее душе при словах жар-птица, Иван-царевич, Елена Прекрасная, Змей Горыныч… И если когда-нибудь во сне увидит она бескрайнее поле, золотое от спелой ржи, и крутояр над сизой водой, и диковинное белоствольное дерево с длинными, словно девичьи косы, зелеными ветвями, то не узнает име