Духова этот рассказ шокировал. Он не раз представлял себя на месте Мишки, и всегда по спине пробегал мороз. Процедура казалась дикой. Тогда-то Андрей и запретил себе газировку, чипсы, гамбургеры и прочую дребедень. Вкусно, конечно, но вредно. Так что лучше обойтись, чем потом, как Мишка говорил, «чуть не обблеваться».
Вот и берег Андрей желудок. Да, видно, не уберег…
Он прервался, обвел взглядом окрестности – десятки Шкурников и сотни уродливых, изогнутых серо-зеленых шишковатых побегов, тонущих в синем светящемся тумане, – и покачал головой. Сейчас Духов с радостью оказался бы в кабинете врача со шлангом в желудке. Лишь бы дома. Лишь бы в родном городе, где родители, друзья, универ, редакция «Вестника». Где нормальная жизнь…
Андрей выпрямился, прищурился. Нет, все-таки он не из этого проклятого мира. Иначе откуда ему известно про гастрит, про язву, про чипсы-гамбургеры? Перед глазами возник Мишка Азовцев – лопоухий, курносый, с угрями на щеках и подбородке, в очках, с мелированными волосами. Если бы Духов выдумал его, разве смог бы представить так ярко?
Нет: выдумка здесь, а не там.
«Чертов Кагановский! – Андрей со злостью загнал лезвие под склизкую шкуру. – Сколько можно меня здесь держать?! Хватит!.. Надоело!.. Устал!..» – каждое слово сопровождалось ударом топора.
Он обтесал еще три побега, и послышался Гудок.
Глянув на уродливую поросль, Андрей повернулся и направился к повозкам, что стояли за длинной шеренгой неподвижных Дымовиков. Рядом с механическими великанами расхаживали Фроны: низкорослые и вытянутые, хромые и горбатые, толстые и костлявые. Избранные Азэса-Покровителя, наделенные Умениями, ненавидящие род людской.
«Может, в этот раз? – подумал Духов. – Доеду до Степной Обители, усну, а проснусь дома…»
Он задавал себе этот вопрос в конце каждой Стёски. Одаривал себя надеждой. Как выяснялось после очередного Сновременья – напрасной.
Скрип. Посвистывание.
Дорогу заступил Фрон на самоходе. Тот, с черными сосудами на обвислых щеках, что наградил Андрея пятью плетями-огневухами в самую первую Стёску.
«Что ему нужно?» – насторожился Духов, останавливаясь. В груди разлился неприятный зуд волнения. Спина, словно вспомнив удары, заныла.
– Подойди ближе, – квакнул Фрон. – Нам есть о чем поговорить.
«Что я сделал-то?!» – недоумевал Андрей и сделал шаг навстречу погонщику.
Он ждал, что опухоль на лбу карлика вспыхнет, воздух затрещит, а в трехпалой руке появится змея желтого света. Но нет: Фрон только щурился, отчего и так почти незаметные глаза едва не исчезали с уродливой хари.
– Сними шлем, – велел погонщик, как только Андрей приблизился.
Тот повиновался, предчувствуя недоброе.
– Я за тобой давно наблюдаю, – заговорил Фрон. Совершенно без интонаций, так что Духов понятия не имел: злится уродец или нет. – И, должен сказать, доволен. Ты хорошо работаешь. Гораздо лучше, чем большинство, – он обвел Шкурников мутным взглядом, брезгливо сморщился. – А потому я решил тебя наградить. В следующую Стёску ты можешь не выходить на работу. У Степной Обители тебе дадут облигацию. Отправляйся завтра на торгашеский виток и купи себе что-нибудь.
– Э-э-э… – растерянно протянул Андрей. Потом спохватился и подался вперед в поклоне. – Благодарю вас за доброту!
Собственная фраза показалась настолько нелепой, что он едва сдержал смешок.
Фрон чуть заметно кивнул – это означало, что Андрей свободен. Но как только тот сделал пару шагов, погонщик вновь остановил его.
– Скажи, – карлик развернул самоход, – ты ведь живешь в одной из тех келий, что разрушил Пожиратель?
– Так и есть, – кивнул Андрей.
– Что ж. Тогда у меня еще одна хорошая новость: ту часть коридора восстановили, можешь возвращаться к себе.
Духов еще раз поблагодарил уродца и двинулся, наконец, к повозкам.
«Вот так номер, – размышлял он, когда экипажи со Шкурниками двинулись к Степной Обители. – Неожиданно. Первая хорошая новость. Может, кончилась эта черная полоса? Прогуляюсь по торгашескому витку, а потом и домой вернусь?»
Закрыв глаза, Андрей представил комнатку Кагановского. Писатель сидел за столом и буравил его мутным, недовольным взглядом.
«А я ведь по нему соскучился, – подумал Духов, прислушиваясь к себе. – Интересный человек. И не злой, хоть и странный».
Через два часа повозки остановились. Андрей вылез, потянулся, по привычке посмотрел на громаду Степной Обители. Отстоял очередь, бросил мешок с дыши-зельем в ящик, и бородавчатый Фрон, скорчив презрительную рожу, вручил ему облигацию. Она оказалась прямоугольной деревянной пластинкой с выжженным изображением Азэса-Покровителя. Длинноволосый человек с наростом на лбу будто смотрел на Духова и улыбался – искренне, по-доброму.
Вскоре Андрей уже шел по коридорам внешнего витка. И словно опять слышал рев Пожирателя, рык Извергов, крики, грохот и скрежет, чувствовал дрожь Степной Обители и свой собственный страх. Он понимал, что страшные, пусть и не настоящие, воспоминания останутся на всю жизнь. Не удастся забыть ни жутких тварей, ни бессмысленный взгляд матери Шэрон, ни ее отца с кровавой дырой вместо нижней половины лица, ни трясущуюся от ужаса и отчаяния девочку.
Вот и келья. Духов толкнул дверь, шагнул за порог, огляделся. Все, как раньше: оконце, забранное сеткой, узкая лежанка, дыра нужника. Только пятна ржавчины на стенах, полу и потолке другой формы.
Положив топор под лавку, Андрей облегчился, уселся и стал ждать вторую кормежку.
Наконец из коридора потянуло кислым. Духов поднялся, подобрал миску – смотреть на грязные стенки было невыносимо, желудок тут же начинал бунтовать – и встал на пороге. Повернулся к келье Перлмара и увидел невысокого коренастого человека лет сорока: черные густые волосы с проседью, щетина, горбатый нос, широкий шрам под правым глазом. Поймав взгляд Андрея, новый сосед оскалился в улыбке. Зубы у него были коричневые, гнилые.
Духов сдержанно улыбнулся в ответ, опустил глаза. Он гадал, где сейчас Шэрон. Девочку забрали Фроны – почти сразу после того, как был убит Пожиратель. Потом, в убежище, Андрей краем уха слышал, что ее отдали брату Перлмара, который живет в другом коридоре внешнего витка.
«Только бы у нее все было хорошо», – он покачал головой, чувствуя, как жалость давит на сердце каменной плитой.
Дымовик уже вовсю раздавал пей-еду. Духов протянул миску и, получив порцию серой, с розовыми прожилками массы, отошел в келью. Наклонился над посудиной и замер. Взгляд остановился на лавке, где лежала дощечка с выжженным изображением Азэса-Покровителя. Андрей понял, что купит на торгашеском витке. Ложку. Хватит есть – да какой там «есть»: жрать! – по-собачьи, окуная лицо в миску! Он человек – и нельзя забывать об этом! Тем более здесь!
«Конечно, если там продаются ложки, – подумал Духов, с неохотой засасывая пей-еду. – И если хватит одной облигации».
Доев, он вычистил костюм. Разложил его на полу, устроился на лавке и заснул.
Андрей переходил из одного коридора в другой, спускался и поднимался по лестницам и «вспоминал» о торгашеском витке.
На самом деле тот был частью внешнего витка: длинный, метров семьсот, зал с хорошим освещением и рядами прилавков. Туда свозили все, что не удавалось продать на внутренних витках: снадобья, у которых кончался срок годности, мясо и зелень далеко не первой свежести, одежду, посуду, инструменты. Отоваривались там не только Шкурники и их родные, но и обитатели внутренних витков – из небогатых или желающие сэкономить.
Очередной коридор закончился высокими деревянными воротами – такими же, что вели в помещение для «обработки». Вспомнив о процедуре, Андрей почувствовал, как зачесались спина и живот, и повел плечами.
Ворота были приоткрыты – как раз, чтобы впустить или выпустить одного-двух человек. У каждой створки возвышался неподвижный Дымовик, вооруженный дубиной. Неподалеку сидел на самоходе Фрон. Короткие и тонкие ножки бессильно свисали, грудь выпячивалась. Голова с редкими длинными прядями точно вросла в плечи. Очаг Умений почти закрывал левый глаз.
– Шкурник? – выплюнул Фрон, как только Андрей приблизился к воротам. – Подойди.
Духов сделал несколько шагов, остановился и посмотрел на погонщика снизу вверх.
– Идешь на торгашеский виток? – осведомился тот.
– Да, – с легким поклоном ответил Андрей.
– А облигация у тебя есть? Покажи.
Андрей протянул дощечку. Уродец выхватил ее, приблизил к роже и, ощупывая пальцами, стал изучать. Глазки щурились, кривые, почти черные зубы закусили нижнюю губу. Фрон осматривал облигацию не меньше минуты. Затем, с видимой неохотой, протянул Духову.
– Иди, – процедил погонщик.
Поблагодарив, Андрей, наконец, прошел в ворота. Огляделся.
В десяти шагах начинались ряды прилавков – по большей части деревянных, скособоченных, неумело сделанных. Несколько первых завалены тряпьем. Платьями с длинными рукавами, толстыми штанами и балахонами. Никаких ярких цветов: все либо серое, либо черное. Пара торговцев, удивительно похожих – полных, сонных, – окинули Духова ленивыми взглядами и отвернулись.
Неожиданно слева донеслось странное треньканье. Андрей удивленно поднял брови, повернулся и увидел старика, сидящего на полу у железной стены: лицо невозможно разглядеть за седыми лохмами, одежда – засаленные обрывки. На коленях у него лежала доска с двумя рядами гвоздей, между которыми были натянуты струны. Старик зацеплял их пальцами, и те отзывались негромким «трен-н-нь!». Беспорядочным, совершенно не похожим на музыку. Перед ним стоял грязный деревянный ящик, в котором высилась горка объедков.
Две женщины в темных балахонах до пят остановились возле старика. Одна бросила что-то в ящик для милостыни. Старик тут же прекратил игру, замычал, стал раскачиваться, кивать. Женщины пошли к воротам, а «музыкант» все не мог успокоиться.
«Безумец», – понял Андрей, глядя на мыкающего старика с жалостью и опаской.