В Петербурге, по приезде из-за границы после блестящего триумфа И. К. и помещения знаменитой картины его «Хаос» в римскую галерею Ватикана, за что папа Григорий XVI тогда же наградил художника золотой медалью, решено было отпраздновать получение этой медали пиршеством у Панаева и Боткина. Пир удался на славу. Присутствовавший тут же Гоголь, во время разгара пира, сказал, обращаясь с прочувствованным, полным блестящего юмора спичем к Айвазовскому: – «Исполать тебе, Ваня! Пришел ты, маленький человек, с берегов далекой Невы в Рим и сразу поднял „Хаос“ в Ватикане!»
– И ведь что обидно, – закончил свою речь Гоголь, после того как Айвазовский бросился ему на шею от восторга: – подыми я в Ватикане хаос, мне бы в шею за это дали, писаке, а Ване Айвазовскому дали золотую медаль…
Дружба Айвазовского с Гоголем окрепла в этот приезд его в Петербург, и вскоре между ними завязалась переписка, которая, впрочем, недолго продолжалась вследствие болезни Гоголя. Вспоминая о возвращении из-за границы в нашу северную Пальмиру И. К. Айвазовского и о встречах его здесь с Гоголем у М. И. Глинки и Кукольника, мы не можем умолчать о кружке «братии», который в 1845 году почти распался. М. И. Глинка сам уехал вскорости концертировать за границу. Кукольник занят был своим изданием «Художественной газеты» и новыми повестями, а К. П. Брюллов предался и всецело отдал себя своим бессмертным работам по украшению Исаакиевского собора. Перестали собираться их веселые приятельские кружки, смолкли остроумные беседы, полные оживления и воодушевления наших друзей. И вот, с наступлением ранней весны того же года, Иван Константинович Айвазовский, по собственным его словам, почувствовал непреодолимое влечение ехать на юг, на родину, на берег любимого и прославленного им на вечное время Черного моря.
Южная природа родного края вызывала в нем это чувство и была неистощимым источником вдохновения для трудолюбивого художника. «Это чувство, или привычка, – говорил он, – было всегда моею второю натурою. Зиму я охотно проводил в Петербурге, работал, развлекался, деля досужее время с моими добрыми знакомыми, но чуть повеет весной – и на меня нападает тоска по родине: меня тянет в Крым, к моему любимому Черному морю. Это свойство моей души или, если хотите, требование организма, не раз вызывали милостивые замечания со стороны покойного государя Николая Павловича. „Ты изленишься, – сказал он мне однажды, – будешь сидеть там сложа руки“. На ответ мой, что пребывание на юге не ослабляет моего трудолюбия, император с улыбкой заметил: „Впрочем, живи, где хочешь, только пиши, пиши и не ленись. Ты по пословице: «Сколько волка ни корми, а он все в лес глядит»“». «Милость и благосклонное внимание ко мне императора были для меня велики и останутся навсегда незабвенны», – говорил Айвазовский, вспоминая царствование Николая I и свою молодость. Для ближайшего ознакомления с движениями военных кораблей государь предложил И. К. присутствовать вместе с ним на морских маневрах на Финском заливе.
Однажды император Николай Павлович заметил, что находит, что всплески от ядер на воде не совсем согласны с действительностью и надо исправить картину. И. К. позволил себе отозваться, что предпочитает вместо исправлений написать новую картину, и государь согласился с предложением художника, но министр двора кн. П. М. Волконский предупредил его, что вторую картину он обязан написать без всякого уже за нее вознаграждения.
«Даже без этого предварения я не упомянул бы и сам о вторичной плате, – говорил И. К., – но покойный император Николай Павлович, со свойственной ему истинно царской щедростью, приказал выдать мне и за вторую картину точно такое же вознаграждение, как и за первую». И прибавлял об обаятельной благосклонности и обхождении государя, с которыми он относился вообще ко всем художникам и артистам, в числе которых был как известно, и его друг, пользовавшийся благосклонностью царя, Василий Васильевич Самойлов, с семьей которого был всегда очень дружен И. К. Айвазовский. И даже за 2 недели до смерти, в день своего отъезда, он с умилением вспоминал об этих далеких днях дружбы и просил меня передать от него портрет с надписью (последний снимок его в фотографии Пазетти, снятый на Вербной неделе) дочери знаменитого артиста Александре Васильевне Гейне (рожденной Самойловой), которую, по собственным словам, он знал совсем маленькой, так как она почти росла на его глазах, и потом «некогда отплясывал на балах» с ней и всякий приезд в Петербург ее навещал в ее роскошных домах на Воскресенском проспекте и на Фонтанке.
Другой портрет с надписью он поручил передать мне Анне Григорьевне Достоевской, с покойным мужем которой он встречался на выставках картин в Петербурге и у Дм. В. Григоровича. Ф. М. Достоевский, по словам его, всегда восхищался «волнами Айвазовского», и портрет знаменитого художника висел на стене рабочего кабинета великого писателя земли русской. Певец чердака и подвала любил певца моря и считал себя поклонником его дарования, как и его общий с ним друг А. И. Майков.
Последний не раз воспевал его в своих чудных, прелестных стихах. Еще незадолго до смерти, т. е. в последние дни пребывания своего в нашей столице, Иван Константинович с большим увлечением декламировал нам прелестное стихотворение Майкова, одно из последних посвященных ему:
Стиха не ценят моего
Ни даже четвертью червонца,
А ты даришь мне за него
Кусочек истинного солнца,
Кусочек солнца твоего!
Когда б стихи мои вливали
Такой же свет в сердца людей,
Как ты – в безбрежность этой дали
И здесь, вкруг этих кораблей
С их парусом, как жар горящим
Над зеркалом живых зыбей,
И в этом воздухе, дышащем
Так горячо и так легко
На всем пространстве необъятном, —
Как я ценил бы высоко,
Каким бы даром благодатным
Считал свой стих, гордился б им,
И мне бы пелось, вечно пелось,
Своим бы солнцем сердце грелось,
Как нынче греется твоим!
Через 10 лет после этого стихотворения, в 1887 году, А. Н. Майков, вдохновленный новой картиной Айвазовского, написал посвященное ему стихотворение «Мертвая зыбь», которое начинается словами:
Буря промчалась, но грозно свинцовое море шумит.
Волны, как рать, уходящая с боя, не могут утихнуть
И в беспорядке бегут, обгоняя друг друга…
Известный романист В. Г. Авсеенко на страницах «Нового Времени» в прошлом году, в «Литературных воспоминаниях», всеми читаемых с интересом, описал между прочим дом дочери знаменитого артиста В. В. Самойлова, А. В. Гейне, и ее литературно-артистический салон, и это подробное описание незабвенного прошлого возбудило при чтении в душе моей целый рой воспоминаний. Так как знакомство мое и всей нашей семьи с домами Вас. Вас. Самойлова и А. Вас. Гейне тянется еще с начала 60-х годов и может вполне назваться одним из самых старинных в Петербурге, то я считаю не лишним пока, пользуясь любезным согласием А. В. Гейне-Самойловой, в гостиной которой был мною прочитан этот обширный фельетон, дополнить его интересные воспоминания названием нескольких пропущенных имен из числа более частых ее посетителей. Во первых, в гостиных и салонах ее в 70-х годах и позже часто можно было встретить нашего известного композитора Антона Григор. Рубинштейна, который пленял собиравшихся здесь гостей в минуты вдохновения своей бесподобной игрой и чуть ли не впервые в Петербурге исполнял здесь в один из своих утренних визитов к А. В. Гейне на ее рауте отрывки из «Демона».
Во вторых, из художников-литераторов и др. лиц, часто посещавших гостеприимный дом А. В. Гейне, не названы такие выдающиеся лица, не раз вносившие с собою волну оживления и тут же на глазах всего общества заставлявшие удивляться быстроте их творчества и богатству фантазии, как проф. К. Е. Маковский, И. К. Айвазовский, которого петербуржцы здесь нередко встречали во время его частых приездов в столицу, И. Е. Репин, А. О. Шарлеман, известный маринист профессор А. П. Боголюбов, Л. Ф. Лагорио, М. О. Микешин, Н. Н. Каразин, Ю. Ю. Клевер, В. И. Якобий, В. В. Самойлов, П. П. Гнедич, В. В. Комаров, Е. И. Ламанский с супругой, Л. К. Ламанской, художницей-писательницей, художник Александровский и некоторые др., имен которых я теперь не припомню.
«Портрет А. Н. Майкова». Художник В. Г. Перов. 1872 г.
Аполлон Николаевич Майков (1821–1897) – русский поэт, член-корреспондент Петербургской АН (1853). Тайный советник (с 1888 года)
Но положительно нельзя назвать ни одного из больших или малых талантов среди художников, который не появлялся бы в салонах А. В. Гейне в 70–80-х годах. Этот, благодаря радушию самой хозяйки и ее дочерей, ее взглядам и особому воспитанию и просвещенности, вынесенной из дома талантливого отца, притягательный и объединяющий центр действительно много способствовал сближению между собою – художников, артистов, писателей, встречавших здесь редкий прием и уважение к таланту, далеко еще не везде укоренившееся в обществе. А тогда – это был единственный дом, где, например, артистов, приглашенных как знакомых, не оскорбляли, как часто это делалось в других местах, вручением или присылкой им денежной платы или ценных подарков за их исполнение по просьбе общества какого-нибудь любимого номера, монолога или арии.
Среди посещавших этот «европейский» у нас салон литераторов назову особенно любимых тогда в нем Всеволода Крестовского, с большим успехом прочитавшего однажды в присутствии всего общества писателей и артистов отрывки тогда еще только набросанного им романа «Петербургские трущобы», что было сделано им только по дружбе с настаивавшей на этом А. В. Гейне. А. Н. Плещеев бывал с дочерью и читал здесь не раз свои сочувственные к бедному люду стихи, бывали здесь также и А. Н. Майков, В. Г. Авсеенко с семьей и другие беллетристы, писатели, преимущественно из «Русского Вестника».
Никогда не изгладятся из памяти посещавших гостеприимный салон г-жи Гейне ее литературно-музыкальные вечера и костюмированные балы с участием знаменитейших художников, писателей и артистов в разных шествиях и маскарадах, где, например, проф. Маковский фигурировал в костюме боярина, г-жа Маковская – в образе Мефистофеля, И. В. Тартаков – в костюме неаполитанского рыбака, и за ним ползли рак