— Ну, что ж, — произнёс адмирал, отводя руку в сторону, — Пожалуй, можно начинать…
На всех трёх кораблях засвистели боцманские дудки и по бортам начали спуск на воду шлюпки, набитые головорезами из штурмовых команд. В руке Одноглазого оказалась сверкающая медью подзорная труба. Он раздвинул её колена и приложил к единственному глазу. Однако в объективе, вместо берега, оказалось чьё-то размытое плечо.
— Какая жалость, опоздал к завтраку! — послышался незнакомый голос.
Питер опустил трубу. На борту сидел незнакомец в синем плаще. Он легко спрыгнул на палубу и встал напротив адмирала.
— Тогда перейдём сразу к делу, Питер. Я лишь хотел сказать тебе, что на этот берег тебе пути нет.
— Кто ты такой? — спросил одноглазый, складывая трубу. Вся команда, не занятая делом, сгрудилась вокруг.
— Я хозяин, — спокойно объяснил незнакомец.
— Над кем? — насмешливо поинтересовался пират.
— Я — Хозяин, — повторил пришелец, — Это значит, надо делать то, что я говорю.
Сказав, он опустился в кресло, с которого недавно встал сам адмирал. Непонятным образом, оно оказалось позади него.
— Здесь хозяин я! — на лице Одноглазого Питера появилась нехорошая улыбка, — И я думаю, самозванец, что ты пришёл за неприятностями!
— Угу, — кивнул Кошчи, — Только не за ними, а с ними. Ну, например…
В это мгновение с громким хрустом подломилась одна из шлюпбалок на соседнем фрегате. Шлюпка, не достигшая воды, резко клюнула носом и штурмовая команда, как горох, посыпалась в море.
— Взять его! — взревел Питер, бросая трубу и хватаясь за кортик. Послышалось рычание, и, расталкивая пиратов, к Хозяину приблизился лысый полуголый верзила. Это был Урванга, дикарь с Дальних островов. Несколько лет назад Одноглазый, для развлечения, разгромил деревню туземного племени. Урванга был пленником в той деревне, и, с той поры, не покидал своего спасителя. Даже среди своих рослых соплеменников, Урванга выделялся огромным ростом и нечеловеческой силой. В его несообразно маленькой головке жила всего одна привязанность — адмирал. Лучшего телохранителя трудно было бы вообразить! Поговаривали, что он людоед, но точно это знал только Питер.
И сейчас, огромная, как лопата, ручища этого монстра схватила Кошчи за плечо.
— Глупо… — пробормотал тот, не двигаясь с места.
В маленьких глазках Урванги промелькнуло что-то, напоминающее беспокойство. Рычание стихло, и через мгновение сменилось жалобным рёвом. Так не кричали даже пленники, которых дикарь, по приказу адмирала, разрывал на части, для устрашения недовольных. На глазах притихшей от ужаса команды рука туземца почернела, сморщилась и вдруг рассыпалась чёрной пылью. Лёгкий бриз разметал её… А Урванга, упав на палубу, катался с жалобным рёвом, зажимая рукой плечо. На желтоватой коже не осталось ни малейшего намёка на то, что здесь только что была рука.
— Это пример, — доходчиво пояснил Хозяин, вставая и глядя в окаменевшее лицо адмирала, — То же самое произойдёт с любой ногой, ступившей на этот берег. Кстати, это очень больно.
— Ты меня не запугаешь, королевский прихвостень! — зашипел Одноглазый Питер и взмахнул кортиком.
В тот же момент со всех сторон хлопнул десяток пистолетных выстрелов. Кошчи покачнулся. Затем, как надоедливых мух, смахнул с плаща расплющенные пули и с сожалением произнёс:
— А ты глуп, Питер! И как ты ухитрился стать адмиралом? Ни один Король давно не вмешивается в здешние дела, потому что здесь есть Хозяин. Прощай, я даже не буду смеяться над твоей глупостью, это сделают другие.
С носа флагманского галеона раздался дикий хохот. Все пираты невольно взглянули туда. Мёртвые головы, висевшие на бушприте, заливисто ржали над своим бывшим адмиралом. Они раскачивались, корчили рожи, показывали ему язык… Когда же побелевшая от ужаса команда обернулась на Хозяина — палуба была пуста.
София встала рано утром, приготовила завтрак своей опекунше — вдове бывшего городского архивариуса Клваш, вычистила большой ковер, который ей привезли в качестве подарка её двоюродные братья. Они тоже были сиротами, тоже совершеннолетними, но могли распоряжаться своей жизнью по той простой причине, что были мужчинами. А молодой девушке до замужества не позволялось почти ничего. Вдова Клваш была очень строга, и даже тот побег в Замок к хозяину София считала удачей.
Хозяин… обаятельный мужчина вне возраста с худощавым телом и мудрыми холодными глазами, стоял у неё перед глазами. И слова: «Ты хорошая собеседница, а мне этого стало не хватать», не выходили у девушки из головы.
Она быстро сбежала по деревянной лестнице вниз. В старой конюшне, где уже лет сто не было ни одной захудалой лошадки, стоял статный жеребец. Черный, словно уголь и с таким же именем.
— Уголек, — нежно пропела София, гладя пофыркивающего жеребца по морде. У неё никогда не было лошади. Но у её лучшей подруги, Сильвии, был целый выезд. Когда вдова встречалась с матерью Сильвии, чтобы перекинуться партию в карты, девушкам разрешалось покататься в парке под окнами в сопровождении слуг. Теперь же у неё свой конь!
Когда София вернулась от Кошчи, Уголька увидела опекунша Софии. Она воскликнула: «Какие добрые у тебя братья!» Девушка очень обрадовалась, что не пришлось лгать старой женщине, и смолчала, улыбаясь. Она провела с Угольком весь день, вычищая его черные бока и заплетая гриву в множество косичек с цветными ленточками. Жеребец неодобрительно фыркал, но терпел.
В морде животного София наконец нашла приятного собеседника. Конечно, у неё была подруга. С Сильвией можно было поговорить о нарядах, о мальчиках, даже пожаловаться, но все-таки между ними была пропасть. София, бедная горожанка, сирота, и Сильвия, дочь богатых родителей, зажиточных горожан, у которой нет отбоя от женихов.
Что греха таить, София всегда немного завидовала подруге. Её общепризнанной красоте: Сильвия была высокой фигуристой девушкой с маленькой ножкой, звонким голоском, голубыми глазками и пухлыми губками. София же была мышкой: невысокая, худенькая, с карими глазами и черными волосами, доставшимися ей от отца — иноземца. И одним единственным красивым платьем, припрятанным вдовой Клваш и подаренным ей на совершеннолетие. Тогда она впервые попала на бал в городскую ратушу. София так ждала этого дня, который изменит всю её жизнь. Она сутками кружилась в этом прекрасном платье перед зеркалом, отрабатывая движения танца…
Но жизнь оказалась прозаичнее. Платье это безнадежно устарело. На неё смотрели, как на пугало, показывали пальцем. Никто из молодых людей не пригласил её танцевать. София так и сбежала с бала, в слезах, с разбитыми мечтами.
Но Хозяин, Кошчи, смотрел на неё иначе. Ему было без разницы, насколько модно её платье. Ему была интересна она. И от этой мысли внутри девушки все сжималось. Каждый раз, думая о нем, она сжимала в объятиях Уголька и целовала его мохнатую морду.
— Что со мной? — смеясь, спрашивала она своего нового друга. — Что со мной?
Но Уголек только стриг ушами, нетерпеливо перебирая копытами, и иногда тянул девушку к выходу, словно говоря: «Ну что мы тут стоим? Давай, полетели на волю!»
— Не могу, Уголек, — качала головой София.
Вот такая жизнь незамужней горожанки: стоит начать делать то, что тебе по душе, сразу попадаешь в черный список. И не видать тебе больше ни приемов, ни балов… хотя София этого и так не видела. Но главное у тебя больше не будет шанса удачно выйти замуж. А это, как говорит вдова Клваш, есть цель любой благовоспитанной девушки.
Когда приезжают братья, уже становится веселее. Они в свои двадцать лет уже объездили полмира и знают столько забавных и добрых историй… Наверняка в их жизни не все так весело и безоблачно, но близнецы никогда в этом ей не признаются. Они изобретатели, на вольных хлебах. Профессия у них опасная и не очень денежная. И друзья им под стать. Вот поэтому вдова никогда не позволяет им приводить с собой друзей. София понимала, вдова заботится о ней. Она добрая и желает только лучшего. Но самой Софии и не надо этого благополучия.
Лучше вот так взять и ускакать с Угольком куда глаза глядят. Но увы, воспитание дает о себе знать. Молодая дама подвергается страшной опасности, стоит её одной без сопровождения выйти из дома. София сомневалась, что на неё кто-нибудь позарится, ведь её внешность далека от канонов красоты, но авторитет вдовы незыблем.
— А было бы хорошо, еще раз навестить Хозяина, — прошептала она Угольку. При упоминании Хозяина тот, как обычно, начал приплясывать и радостно пофыркивать. — Нельзя, милый, — умоляюще протянула она. — Меня накажут.
Уголек стоял в конюшне уже три дня. София умоляла опекуншу разрешить ей хотя бы поводить его в парке, ведь такие породистые скакуны не должны простаивать, а то они могут заболеть. Наконец, вдова поддалась уговорам. Но попросила своего кузена — старого капитана в отставке Крода, сопровождать юную девушку.
После двух часов бравых рассказов о подвигах старого капитана, многие из которых просто повторялись в разных вариациях, Крод соизволил задремать на скамейке парка. София воспользовалась передышкой, чтобы покататься на Угольке. Она с великим трудом забралась в дамское седло сама и с торжествующим видом разрешила Угольку скакать так, как хочется ему. В первый же миг Уголек рванулся так, что чуть не уронил девушку. С усилием удержавшись в седле, она пригнулась к холке жеребца, задохнувшись от того восторга, который принесла скорость. Вслед неслись крики: «Конь взбесился!», «Кто-нибудь, спасите несчастную!» Но Софии было на них наплевать. Она сейчас свободна и принадлежит только себе.
Очнувшись от мечтаний о полете и свободе, девушка обнаружила, что Уголек резво бежит по знакомой тропке, прозванной Тропой старейшин. Сердечко её заколотилось, грозя выпрыгнуть из груди. И вовсе не от скорости, и не от высоты. Возможно, она увидит Хозяина. Может повернуть, пока не поздно?
В смятении София остановила Уголька в нескольких метрах от ворот. Жеребец недовольно заржал, приплясывая от нетерпения. Скосил черный глаз, мол: «Ты же сама хотела»…