Ну, было ли это вдохновением или иллюзией – разница между ними зачастую толщиной в волосок, – я рад, что это снизошло на Рудольфа. Ибо когда человек ржавеет, ничто не в состоянии восстановить или усовершенствовать его опыт. Мистер Рассендилл обладал силой, волей, хладнокровием и, конечно, смелостью. Ничего не было бы достигнуто, если бы не его острый глаз и твердая рука, повинующаяся ему так же легко, как засов скользит по хорошо смазанному желобу. Рудольфу грозила смертельная опасность, когда Роза побежала вниз за помощью, но опыт помогал ему защищаться. С непоколебимым спокойствием он отражал бешеные атаки Руперта.
Был момент – Рудольф видел это в глазах врага и впоследствии рассказал мне, – когда Руперт Гентцау осознал, что он не может сломить оборону противника. Удивление, досада, веселье и что-то еще смешивались в его взгляде. Руперт не мог понять, почему каждый его выпад словно натыкается на несокрушимый стальной барьер, но чувствовал, что если бы его опыт не превосходил опыт Рудольфа, победы ему бы не видать, так как он уступал ему в выносливости. Он был моложе, но разгульная жизнь исподволь подтачивала его силы. Даже прижав Рудольфа к двери, Руперт чувствовал, что большего успеха ему не добиться. Но чего не могла достичь рука, могла осуществить голова. Быстро выработав стратегию, Руперт начал делать паузы между атаками и даже отступил на пару шагов. Никакие угрызения совести, никакой кодекс чести не ограничивали средства, которые он мог использовать. Пятясь назад, Руперт казался противнику слабеющим. Рудольф атаковал, но сталкивался с такой же совершенной обороной, как его собственная. Теперь они находились в центре комнаты, недалеко от стола. Словно имея глаза сзади, Руперт обходил стол в дюйме от него. Его дыхание было быстрым и неровным, но глаза и руки оставались надежными. У него оставались силы, чтобы добраться до цели и осуществить задуманный трюк. Руперт отступал к каминной полке – вроде бы вынужденно, но в действительности намеренно. Если он не мог победить благодаря силе и опыту, то должен был сделать это с помощью коварства. На полке лежали револьверы, и он собирался завладеть одним из них.
Руперт избрал верный способ. Было слишком поздно просить передышки – мистер Рассендилл видел свое преимущество, и подобное рыцарство превратилось бы в глупость. По лицу Руперта струился пот, его грудь, казалось, вот-вот взорвется от нехватки воздуха. Должно быть, рука, сжимающая оружие, ослабела, так как Рудольф при следующей атаке выбил из нее саблю, которая со звоном упала на пол. Обезоруженный Руперт стоял перед противником.
– Поднимите саблю, – сказал мистер Рассендилл, не догадываясь, что это трюк.
– Да, а вы тем временем разделаетесь со мной.
– Неужели вы до сих пор меня не изучили? – Рудольф опустил свою саблю, указывая левой рукой на оружие врага. Но что-то настораживало его – возможно, выражение глаз Руперта, в которых светились торжество и презрение к простодушию противника.
– Вы обещаете, что не прикоснетесь ко мне, пока я буду подбирать саблю? – спросил Руперт, отступив еще на пару дюймов к каминной полке.
– Обещаю. Скорее – я не стану ждать дольше.
– И вы не убьете меня безоружным? – не унимался Руперт.
– Нет, но…
Оборвав фразу, Рудольф бросил свою саблю и прыгнул вперед. Он разгадал трюк, когда рука Руперта метнулась к рукоятке одного из револьверов на полке, и обхватил руками противника. Но Руперт уже держал револьвер.
По всей вероятности, оба не слышали скрипа старых ступенек, хотя он казался мне достаточно громким, чтобы разбудить мертвеца. Роза подняла тревогу – Берненштейн и я (точнее, я и Берненштейн, так как я был впереди) мчались наверх. За нами следовал Ришенхайм, а за ним – дюжина парней, спотыкающихся и толкающих друг друга. Мы опережали их и беспрепятственно поднимались по ступенькам. Но Ришенхайм угодил в свалку и старался выбраться из толпы. Когда мы достигли последней площадки, они поднялись на первую. В доме слышались шум и крики, эхо которых, возможно, проникало сквозь стены на улицу. Но я ни на что не обращал внимания, стремясь добраться до комнаты, где находился Рудольф. Дверь не задержала нас ни на секунду. Я ворвался в комнату, а за мной последовал Берненштейн, захлопнув дверь и прислонившись к ней спиной, когда топот ног уже раздавался на последнем пролете лестницы. В тот же момент грянул револьверный выстрел.
Мы с лейтенантом стояли неподвижно – он у двери, а я в шаге от него. Глазам нашим предстало странное зрелище. Пороховой дым клубился вокруг, но никто вроде бы не был ранен. Револьвер с дымящимся стволом находился в руке Руперта, но сам он был прижат к стене рядом с камином. Одной рукой Рудольф прижимал левую руку противника к стенной панели, а другой стиснул его правое запястье. Я медленно двинулся вперед – так как Рудольф не был вооружен, я намеревался потребовать перемирия и восстановить равные условия, но выражение его лица остановило меня. Щеки Рудольфа были бледны, а губы плотно сжаты, но меня поразил его взгляд, радостный и в то же время безжалостный, какого я еще никогда не видел. Я посмотрел на молодого Гентцау. Зубы Руперта впились в нижнюю губу, по лицу катился пот, на лбу вздулись синеватые вены, а взгляд был устремлен на Рудольфа Рассендилла. Подойдя ближе, я понял происходящее. Рука Руперта, держащая револьвер, дюйм за дюймом отодвигалась от мистера Рассендилла в сторону окна. Он знал, что побежден, – об этом говорили его глаза. Я шагнул к Рудольфу – он услышал это, так как на момент покосился на меня. Не знаю, что сказало ему мое лицо, но он покачал головой и снова устремил взгляд на Руперта. Револьвер все еще был в руке графа, но рука описала круг, и сейчас дуло было направлено ему в сердце. Движение прекратилось.
Я опять посмотрел на Руперта. Теперь на его губах играла улыбка, красивая голова откинулась назад к стене, а глаза о чем-то спрашивали Рудольфа Рассендилла. Я обратил взгляд в ту сторону, откуда должен был исходить ответ, ибо Рудольф не произносил ни слова. Быстрым движением он переместил хватку от запястья Руперта к кисти руки. Его указательный палец покоился на пальце Руперта, а тот, в свою очередь, лежал на спусковом крючке. Я не так уж и мягкосердечен, но все же попытался остановить Рудольфа, положив руку ему на плечо. Он не обратил внимания, а на большее я и не осмеливался. Руперт посмотрел на меня – я видел его взгляд, но что я мог ему сказать? Мои глаза вновь устремились на палец Рудольфа. В тот момент он плотно, словно петля, обвивал указательный палец Руперта.
Руперт продолжал улыбаться – его гордая голова, которую никогда не склонял стыд, не склонил и страх. Согнутый палец внезапно надавил, и грянул выстрел. Какой-то момент Руперт оставался у стены, придерживаемый рукой Рудольфа, потом рухнул на пол бесформенной грудой.
Берненштейн громко выругался и отскочил от двери. В комнату ворвались Ришенхайм и целая дюжина парней. Толкая друг друга, они требовали объяснить, что происходит и где король. Откуда-то позади послышался крик Розы. Но, попав в комнату, толпа оказалась под действием тех же чар, которые принудили Берненштейна и меня к бездействию. Только Ришенхайм с воплем побежал туда, где лежал его кузен. Остальные глазели молча. Посмотрев на них, Рудольф повернулся к ним спиной, протянул правую руку, которой только что убил Руперта, взял письмо с каминной полки, бросил взгляд на конверт и вскрыл его. Почерк уничтожил последние сомнения. Он разорвал письмо на мелкие кусочки и бросил их в огонь. Думаю, глаза всех присутствующих наблюдали, как они превращаются в черный пепел. Королева наконец была в безопасности.
Выполнив таким образом свою задачу, Рудольф снова повернулся к нам. Не обращая внимания на Ришенхайма, склонившегося над телом Руперта, он посмотрел на Берненштейна и меня, а потом на людей позади нас. Подождав немного, он медленно заговорил, тщательно подбирая слова:
– Господа, полный отчет об этом деле будет представлен мною в должное время. Сейчас я могу лишь сообщить, что человек, который лежит здесь мертвым, желал поговорить со мной наедине по личному делу. Я прибыл сюда для встречи с ним, но он пытался меня убить. Результат его попытки перед вами.
Мы с Берненштейном низко поклонились. Остальные последовали нашему примеру.
– А теперь прошу удалиться всех, кроме графа фон Тарленхайма и лейтенанта фон Берненштейна.
Собравшиеся с удивленными лицами и открытыми ртами гуськом вышли из комнаты. Ришенхайм поднялся.
– Если хотите, можете остаться, – сказал Рудольф, и граф опустился на колени перед своим мертвым родственником.
Заметив кровати у стены, я коснулся плеча Ришенхайма и указал на одну из них. Вдвоем мы подняли Руперта Гентцау. Его пальцы все еще сжимали револьвер, и Берненштейн с трудом извлек его. Потом Ришенхайм и я уложили тело на кровать, прикрыв его плащом, который до сих пор был испачкан грязью, оставленной ночной экспедицией к охотничьему домику. Лицо Руперта было таким же, как перед выстрелом, – в смерти, как и в жизни, он был одним из самых красивых молодых людей Руритании. Думаю, много женских сердец ощутило боль и много глаз наполнилось слезами, когда стало известно о его вине и смерти. Некоторые дамы в Штрельзау до сих пор носят его побрякушки, как знак постыдной страсти, которую не могут забыть. Даже я, у которого имелись все причины ненавидеть и презирать Руперта, пригладил ему волосы, покуда Ришенхайм рыдал как ребенок, а молодой Берненштейн стоял у камина, не глядя на мертвеца. Только Рудольф, казалось, не обращал на него внимания и не думал о нем. Его взгляд утратил неестественную радость, став холодным и спокойным. Взяв свой револьвер с каминной полки, он положил его в карман, а револьвер Руперта аккуратно вернул на прежнее место.
– Давайте отправимся к королеве, – сказал мне Рудольф, – и сообщим ей, что письмо уничтожено.
Движимый внезапным импульсом, я подошел к окну и высунул голову. Меня приветствовали громкими криками. Толпа внизу увеличивалось с каждой минутой – люди стекались отовсюду, ибо новости о происшедшем на чердаке распространялись как лесной пожар. Через несколько минут об этом должен был узнать весь Штрельзау, через час – все королевство, а впоследствии – вся Европа. Руперт был мертв, а письмо уничтожено, но что нам сказать толпе об их короле? Странное чувство беспомощности овладело мною, найдя выход в глупом смехе. Берненштейн подошел ко мне и тоже выглянул из окна.