– Язычники твои египтяне!
– А мне все равно. Послушайте, как все происходило!
Хватаю книжку и начинаю с упоением зачитывать про то, как Изида, узнав о гибели мужа, отправилась на поиски тела, чтобы достойным образом его похоронить. Достигла она, значит, города Библа, где стоял дворец того самого царя, в чьем дворце находилась та самая колонна. Извлекла тело Осириса из колонны (как, интересно? бензопилой воспользовалась?) и увезла в дельту Нила, где стала оплакивать мужа…
– Все, хватит уже!
Недовольная Катя вырывает книжку из рук.
– Я еще не прочитала, как Сет разрубил его на части! И разбросал куски по разным местам!
– Ага, нам только расчлененки не хватало!
Кажется, не в коня корм. Можно представить, что с ними случилось бы, если бы я прочла о зачатии Исиды! Та ведь собрала разрубленные части, только пениса Осириса не нашла, его рыбы съели. Так она из глины вылепила замену, а потом еще умудрилась как-то совокупиться с мертвецом и зачать сына Гора! Расскажи такое Мусе, она же в обморок хлопнется! А Катя возьмется за тряпку, которой охаживала меня еще в бытность Магдаленой…
С минуту они шепчутся, и Катя говорит:
– Ладно, послушай человека! Муся дело хочет сказать!
Тут опять начинает журчать голос, сладко так, повествуя о настоящем воскресении, а не об этой жути египетской. Да из этого Египта даже евреи сбежали под водительством умного Моисея! А кто не сбежал, тех на части рубили, ага, и куски собакам бросали! Муся нагнетает, не помню я про собак (я же читала Библию), но получается складно. Хотя она, собственно, о другом. Уже если кто и воскрес после смерти, так это Иисус! С него и надо брать пример!
– Интересно, как? – спрашиваю. – Чтобы тебя на крест, гвозди в ладони и так далее?
– Нет, такого не требуется. Он же за всех пострадал, разве ты не знаешь? Пострадал и искупил!
– За меня не пострадал. Это я, по-моему, за всех страдаю. Ну, если не за всех, то за кого-то – точно!
– Не богохульствуй, девочка моя… – Муся крестится. – Ты – совсем другое дело. Тебя иное мучит. И то, что мучит, нужно из тебя изъять!
На этом сеанс пропаганды прерывается, парочка удаляется на кухню, где до полуночи длится приглушенный диалог. А я, поддавшись сладкоголосой Мусе, пытаюсь двигаться в указанном направлении. Нужно что-то изъять? Изымем, только помогите, будьте добры!
Встаю напротив Серафима Саровского, повешенного над дверью. Ну?! Помоги избавиться от мучений! Знаешь, что такое острая зубная боль? Так вот у меня в тысячу раз хуже! Не зуб болит, не желудок, не печень, даже не сердце (говорят, это самое страшное). Болит, если угодно, душа. Так плохо порой становится, такой ужас накатывает, что меня просто плющит. Представь, Серафим: ты двигаешься по улице, и вдруг на тебя начинают падать дома. Ты знаешь, что дома неподвижны, они сотню лет простояли и еще столько же простоят. Но они падают! На тебя одну! Поэтому надо брать ноги в руки и бежать куда глаза глядят! Что, к сожалению, не спасает. Прибежишь туда, где нет домов, вылезет что-нибудь другое, например, дракон. Или огромные крысы с желтыми светящимися глазами. О них мне еще в школе рассказывали, мол, такие крысы живут в тоннелях метро! Но если для других это лишь байка-страшилка, то для меня, Серафим, абсолютная реальность. Я их видела, клянусь! Потому и в метро не спускаюсь, настолько боюсь желтых глаз…
Однако согбенный старец на иконе молчит. Хоть бы знак подал, что услышал, так ведь смотрит куда-то в сторону, даже не пошевелится. Врала, видать, Муся про то, что ты, Серафим, добряк и человеколюбец – не любишь ты никого! Меня вообще никто не любит, ведь я астероид. А что с астероида возьмешь? То есть – что из него изымешь? Только камень внутри, замерзший до абсолютного нуля!
Книжка про Осириса тоже мало помогает. Читаю про то, как Анубис забальзамировал собранное из ошметков тело Осириса, создав первую в мире мумию. И вдруг мысль: хочу тоже стать мумией! У нее наверняка ничего не болит – ни сердце, ни душа, – зато она может существовать вечно. Пусть летят века, тысячелетия, я же буду лежать и дожидаться своего часа. Наверняка ведь появится то ли врач, то ли очередной Серафим, который воскресит мумию и сделает что нужно. Ведь так нельзя, эта вечная боль несправедлива!
– Ох, божечки… – крестится Муся, узнав про мои измышления. – До ручки, болезная, дошла! В Лавру ей надо! В Сергиев Посад!
В квартире начинают появляться другие люди, кто в платочках, кто в церковном облачении. Заявляется один, в рясе, по углам глазами шарит и качает головой: «А Богоматерь-то не там висит! В красный угол надо, а вы ее куда повесили?! Ее же не видать совсем!» Тут же Катя стремянку тащит, перевешивает, крестясь с такой скоростью, что кажется: вместо руки у нее пропеллер. А потом опять на кухню и шу-шу-шу насчет какого-то отца Гермогена. Силен, дескать, батюшка, не первый год отчитывает бесноватых, надо к нему ехать!
Интересно: то, что доносится, ко мне относится? Где я, и где обладатель странного имени Гермоген? Вскоре понимаю: относится, о чем докладывает пребывающая в смятении Катя. Во-первых, негодяй не хочет оплачивать поездку в Лавру, где придется жить на съемной квартире, а ведь еще надо что-то кушать и как-то туда доехать. Во-вторых, у нее были другие планы – съездить в Москву, к человеку по фамилии Ковач, она недавно о нем узнала. Ходила рецепт на препарат выписывать – и узнала от такой же мамочки, когда в коридоре диспансера сидела. Катя расправляет мятую распечатку, вчитывается (похоже, не впервые), я же пожимаю плечами. Мне что Гермоген, что Ковач, что Серафим – одна фигня. Вряд ли вы что-то сумеете, даже если вместе соберетесь. Даже если Осириса с Анубисом возьмете в помощники – вряд ли стащите с орбиты улетающий в космическую бездну астероид…
– Между прочим, тебе подходит. Тут что-то с рисунками связано: с портретами, автопортретами… Может, ты лучше разберешься?
Мне суют бумаженцию, где некто умный пишет об эстетическом измерении души, ее отчуждении от мира, о метафизическом аутизме и т. д. Только мои умственные способности пошатнулись, не надо меня грузить!
– Не понимаешь? – Катя вздыхает. – И я не понимаю. Ладно, только Мусе про этого Ковача не говори. Не одобряет она такого.
По мне, так сто лет не видела бы Мусю. Но кто меня будет слушать? Приходит на следующий день, и опять на кухню, агитировать. А я в свою комнату мышкой и на замок закрываюсь. И тут здрасьте, снова вякает тот, кто вроде получил увольнительную! Причем проявляется не только голосом, но и смутным изображением в зеркале. На время я отринула зеркальный мир, не до него было, но тут вновь открыла створку: свет приглушен, в комнате царят сумерки, а при таком раскладе можно и черта лысого увидеть. Я черта не вижу, так, сгусток какой-то, даже силуэтом не назовешь.
– Что, мозги отъело? – ехидничает сгусток. – Не можешь ничтожного Ковача освоить?
– Он не ничтожный, – возражаю, – он крутой! Жаль, мне его крутизны не понять…
– Я лучше знаю, какой он! А ты – дура с высохшими мозгами! За это ты должна быть наказана!
Чувствую: на этот раз Капитан разозлился всерьез. Где моя рея? Где мой необитаемый остров? Я даже не спорю, готова на любую экзекуцию, коль скоро провинилась…
Однако сгусток предпочитает телесные наказания. Я получаю пощечину, потом другую, причем Капитан, кажется, ни при чем. Он, хитрюга, решил моими же руками меня наказывать – они хлещут по щекам с такой силой, что проявляется краснота. Так и до синяков можно дойти, только разве ослушаешься?!
– Ладно, на первый раз хватит. Еще раз провинишься – исчезнешь в зеркале навсегда!
– Как это?!
– А вот так! Помнишь подростков из городка Кент? Они входили в зеркальную комнату на ярмарке – и не выходили! Исчезали! Ну, об этом все газеты писали, даже местный шериф дело расследовал, спрятавшегося маньяка искал…
– Нашел? – спрашиваю с надеждой (маньяк – это терпимо!).
– Фиг! Какой маньяк?! Они провалились в другой мир, откуда нет возврата!
Когда-то я с удовольствием проваливалась в тот мир, летала со своим отражением над притихшим ночным городом, однако теперь туда не хочется. Что делать? Может, все-таки разбить треклятое зеркало?
– Нет-нет! – моментально возражают. – Ты об этом пожалеешь!
– Посмотрим, – говорю, – если что – новое купим, а это пора расколошматить!
Цветочный горшок с гортензией, терпеливо дожидавшийся своего часа, у меня в руках. Капитан орет благим матом, грозит карами небесными, прямо натуральный Сет! Того и гляди в короб-гроб засунет, расчленит и раскидает по всему граду Петрову! А тогда – кто меня соберет? Катя не способна, все время на здоровье жалуется, значит, выход один – запулить в зеркало горшком, чтобы избавиться от того, кто меня третирует!
Спустя секунду сижу в грязи, среди чернозема, стеблей гортензии и зеркальных осколков. Сижу и рыдаю, в то время как в дверь колотят со страшной силой. Когда та срывается с петель, в комнату вваливаются Катя с Мусей и бросаются ко мне. Меня ощупывают, чтобы убедиться: целехонька. Что тут произошло?! А кто его знает, что-то произошло. Только не тут и не сейчас, а давно, когда в мою душу влез червяк и начал ее жрать. Вам хорошо, у вас внутри нет червяков, у меня же он огромный, как я сама. И не вытравить его ничем, он вцепился в меня и не хочет вылезать, хоть тресни!
– Божечки, что ж такое творится?!
Вижу, как Муся размахивает надо мной подаренной иконой (успела снять со стены).
– Ну?! Я же говорю: к Гермогену вези!
Катя прижимает мою голову к себе.
– Да куда такую везти?! Подождать надо…
И опять вижу людей в белых халатах, которым суют мятые купюры, выпрашивая рецепты на чудодейственные препараты. То есть это Катя думает, что произойдет чудо, на самом деле ничего особо не меняется. Червяк уползает куда-то вглубь, делается менее активным, будто впадает в анабиоз. Но продолжает жить, я чувствую. И Капитан никуда не делся, лишь заглох на время, а дай слабину – тут же сделает очередную гадость. Иногда меня выгоняют из кабинета, но голоса пробиваются, например, слово «госпитализация». Катин голос в такие моменты делается громче, резче, она вроде как возражает. А вскоре я слышу пробившееся сквозь дверь слово «сиделка», после чего Катя выходит из кабинета в задумчивости.