А с негодяем опять проблема под названием деньги. Катя год сидела дома, забросив работу по специальности, но теперь ей нужно оформиться хотя бы на полставки, иначе ноги протянем. А кто за мной будет наблюдать? Точнее, кто будет меня пасти, ведь я натуральная овца, крушащая домашнюю обстановку! Вывод простой: нужна сиделка, пусть негодяй только попробует не дать на нее копеечку! На самом деле проблема – я, профукавшая пособие по инвалидности, поскольку не стою на учете. Катя постоянно грозит поставить на учет, оформить инвалидность, но пока приводит толстенную бабищу по имени Варвара. Ей объясняют, где чего на кухне, и намереваются оставить нас тет-а-тет.
– У нее аппетит плохой, – нервно говорит Катя, топчась у двери, – так что вы, пожалуйста…
– Накормим, будьте спокойны!
Варвара явилась с набитым продуктами пакетом и с ходу берется кашеварить. В кухне шум, грохот водяных струй и пар из двери. Оттуда высовывается распаренная физиономия, и меня окидывают взглядом, мол, ты как? Отвечаю, что все нормально, а сама принюхиваюсь к плывущим из кухни ароматам. Мясной запах сменяется чем-то пряным и острым, вскоре вся квартира пропахнет пищей, как в какой-нибудь поселковой столовке. Помню, в детстве снимали дачу под Всеволожском, так вот рядом с ней находилось дощатое здание с надписью по фасаду «Столовая». Когда Катя водила меня туда, я всегда зажимала нос, поскольку от запахов общепита дурела. И сейчас дурею, мне хочется заткнуть ноздри ватными тампонами, а лучше вообще отрезать нос!
Наконец приглашают в кухню, где на столе дымится в огромной тарелке нечто кроваво-красное, с белым пятном по центру. Рядом с тарелкой большой шмат хлеба, ложка, только аппетита – ноль.
– На говядине борщ, настоящий! Со сметанкой! Давай-ка уминай! А то кожа да кости, понимаешь…
Себе она наливает такую же тарелку, усаживается напротив и начинает с аппетитом хлебать. Свекольный отвар заглатывают ложка за ложкой, мне же представляется, что Варвара поглощает человеческую кровь. А куски мяса, которые выуживают со дна, выглядят человеческой плотью.
– Ну? Чего смотришь? Ешь!
Борьба за калории завершается моей победой. То есть Пирровой победой: съев несколько ложек, вскакиваю из-за стола и несусь в туалет, чтобы все съеденное выблевать в унитаз. Выслушав Варварины ахи-охи, отказываюсь от блинов (когда успела напечь?!), соглашаюсь только на чай с булочкой. По ходу внимаю рассказу о том, как предки Варвары в тридцатые голодали на Вологодчине. Как ели «тошнотики» из картофельной кожуры, из перемолотой лебеды пекли оладьи, в общем, хлебнули горюшка. А тут гляди, какая разборчивая! Не по-людски, однако…
– Вы тоже лебеду ели? – спрашиваю.
– Слава богу, не ела – матушка покойная рассказывала. А что у вас в Питере в блокаду творилось – вообще ужас! До людоедства дело доходило, вон оно как!
Пока чаевничаю, Варвара уминает вторую порцию борща и полдесятка блинов. Утерев рот, она громко икает. А я едва сдерживаю тошнотный порыв. Казалось бы, радуйся, что у кого-то прекрасный аппетит, больше того – пример бери! Но радости нет, все то же гнетущее состояние. Блокада, людоедство, Варвара – как это соединить? Никак! Но я соединяю, благо, не первый раз. Когда-то дядечка-врач уже предстал в моем воображении каннибалом, пожирающими пациентов, вот и сиделку представляю в такой же роли. Та в три горла жрет, откладывая в запас подкожный жир; вон его сколько, прямо выдавливается из пор, отчего лицо становится маслянистым. А главное, человечиной не брезгует! Я перевожу взгляд на ножики, прилепленные к магнитной перекладине. Что использует Варвара? Вон тот огромный секач, таким в два счета можно расчленить человеческое тело и распихать мясные ошметки по огромным кастрюлям. Урок тебе, Майя – ты тревожишься, ждешь коварного египетского Сета, а возникает незамысловатая Варвара, она-то и выполнит зловещую миссию!
Закончив трапезу (пока – закончив!), сиделка сердито на меня пялится.
– Чего смотришь? На мне ничего не нарисовано! Разбаловалась тут, понимаешь…
Вечером о моем поведении докладывают вернувшейся со службы Кате. Итогом ультиматум: либо я начинаю по-человечески питаться, либо отправляюсь в психушку, где меня будут кормить через зонд. И опять паника: ни психушки, ни зонда не хочется, как и гибели от рук людоедки. С трудом сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть то, отчего последствия (еще бы!) будут ужасные. Раскрываю рот, лишь когда Варвара просится остаться на ночь. Она, мол, человек приезжий, обычно живет там, где за людьми приглядывает, а главное, ей многого не надо. Диванчик на кухне, одеяло – вот и достаточно для ночевки! Но я категорически против. Страхи взмучиваются во мне, закручиваются вихрем, и я выдаю свое страстное «нет-нет-нет», хотя Катя вроде не против.
– Извините, – разводит та руками, – ну, я ведь предупреждала насчет Майи. Она же ночь спать не будет!
Катя составляет меню на следующий день, выспрашивая о моих предпочтениях. А какие у меня предпочтения? Нулевые, любая пища для меня сродни бумаге, которую жуешь. Или сродни резине, короче, вкус у всех блюд почему-то одинаковый. Я знаю: это очередная побочка, о ней предупреждал врач, что выписывал последний рецепт. Но от того не легче, я с равнодушием участвую в беседе, чуя: завтра грядет очередная схватка с Варварой.
И верно: на меня вырастили зуб, ведь сиделка ночевала у сестры, а там однокомнатная, все друг у друга на головах. О чем докладывают с обидой, якобы я виновата в отсутствии у Варвары жилья, в отсутствии у меня аппетита, ну и т. д. Одновременно кухня дымит, шкворчит, прыгают крышки кастрюль, то есть готовится жратва. Настаиваю: жратва, возможно, вкусная, но меня все равно воротит. Меня воротит и в каком-нибудь «Макдональдсе», где в булки суют котлеты, зелень, поливают соусом и запихивают в рот. Или в пасть? Чтобы заглотить бигмак, надо обладать пастью, иметь настоящее хлебало. Обладатели хлебал толпятся у стоек, заполняют подносы бигмаками, стаканами с газировкой и жрут, жрут, жрут…
С трудом впихиваю в себя пирожок с капустой и несколько ложек каши. Остальное на съедение Варваре, чей рот постоянно занят. Она бы и хотела что-то сказать, да как скажешь, если всю дорогу жуешь?!
– Аных рилядовала… – она прожевывает и сглатывает. – Говорю: разных приглядывала: и старичков, и лежачих больных… А вот такую, как ты – в первый раз!
– Какую – такую?
– Ну, умом поврежденную… Психическую в смысле.
– И вам не страшно? А вдруг я вас… Укушу?
Варвара выкатывает на меня серые глазища, затем хохочет, вздрагивая могучим телом.
– Да кто ж тебе позволит кусаться?! Я ж тебя одной… В общем, не балуй, Майка! Мне ты ничего не сделаешь, а вот в квартире безобразничать не надо!
В свободное от готовки время Варвара меня пасет, как выразилась зловредная Катя, изъявшая замок из дверей моей комнаты. После броска горшком лично взяла отвертку и выкрутила. И в ванной свинтила задвижку, что еще более неприятно. Когда Варвара сует нос в комнату, где лежу на диване – это еще терпимо; но если заглядывают в ванную, где принимаю душ, и впрямь хочется кусаться. Я тщательно задергиваю полупрозрачную шторку, стараюсь быстрее намылиться, ополоснуться, вытереться и влезть в одежду. Потом долго стою перед зеркалом и разглядываю раскрасневшееся лицо. Оно по-прежнему не фонтан, Джоли, как и раньше – на недосягаемой высоте. Но подумать об этом не дают, в дверном проеме возникает жующая физиономия и следует вопрос:
– Чего у зеркала застряла? Мать сказала: если и это разобьешь – окажешься известно где!
Чтоб она провалилась, эта Варвара! Она представляется чертом в женском обличье, свалившимся на мою голову. Интересно, отражается ли она в зеркале? Где-то я читала, что черти не отражаются, а еще пахнут серой. Я даже принюхиваться начинаю, что Варвара трактует по-своему.
– Чего нюхаешь? У меня все свежее! У всех продуктов срок годности проверяю, как мать твоя приказала!
На третий день по распоряжению Кати меня выгуливают. Идем в Летний сад – Варвара с пакетом, полным пирожков, я налегке. Возле пруда останавливаюсь, прошу пирожок, и его с готовностью предоставляют. Но вместо того, чтобы сжевать выпечку, начинаю ее крошить плавающим в пруду лебедям.
– Во дает! – восклицает мой черт. – Сама бы лучше съела!
Я же беру еще пирожок (Варвара неохотно – но дает), чтобы скормить белоснежным птицам, скользящим по темной воде. Дура ты, Варвара, ни черта не знаешь про место, куда меня водили в детстве и где я любила кормить птиц. Когда лебедям крошила булки, когда голубям – процесс кормления всегда отдавался на откуп ребенку. Меня фотографировали вначале одну, с Катей, с Эхнатоном, а фото помещали в альбомы. Их можно разыскать, если порыться в семейных анналах; правда, Эхнатона на фотографиях фиг найдешь. Но я тебе, дуре, об этих семейных секретах не стану рассказывать. Да и некогда, потому что к нам спешит охранник, крича на ходу:
– Не надо кормить птиц! Запрещено!
Варвара торжествует, мол, я же говорила: сама жри!
– Не будем, не будем кормить! – улыбается она подбежавшему охраннику. – Мы ж не знали, что нельзя!
– Таблички надо читать! Вон, черным по белому написано: «Кормление птиц запрещено!»
Когда Варвара замолкает, замечаю на ее физиономии работу мысли. Обычно мысли там не отражаются, все время работают челюсти; а тут челюсть отвисает, следует пауза, и я слышу обращенную к охраннику просьбу, мол, не присмотрите за девушкой? Я ненадолго!
– Нездоровая она, – частит Варвара, – пригляд нужен! А я на пять минут, до дому и обратно!
Видя нашу лояльность, охранник соглашается, правда, наблюдать будет из будки – все-таки служба. После чего обращаются ко мне:
– Плиту забыла выключить! Побудь без меня, я скоро вернусь!
Что ж, Варвара с возу – Майе легче. Смотрю на пруд, на аллеи и вдруг вспоминаю про то, как в младенчестве, только научившись говорить, крошила булку здешним голубям, приговаривая:
– Кушайте, гули, кушайте! Будете хорошо кушать – подрастете и станете страусами!