– Пошел к черту!
– Фу, как грубо! Вас что, месье, не выучили во Франции хорошим манерам?! И вы точно так же выступали перед уважаемыми европейскими коллегами?!
– Тебя не касается, перед кем я выступал. Кстати, начальству ты об этом настучал?
– Бог с вами, месье! О вас уже легенды ходят, мифы и так далее. Народная молва виновата!
В такой манере они пикировались с одним из заклятых друзей – Борькой Земцовым. Коллега и давний знакомый, он в последнее время не упускал возможности вставить шпильку, а после поездки Ковача во французское местечко Премонтрё и его выступления на конгрессе психотерапевтов иначе, как «месье», не называл. Они все, давние и недавние, вдруг отодвинулись, хотя с чего бы? Во Францию полетел за свой счет, вовсе не в бизнес-классе, там тоже обеспечили лишь койко-местом. Но те, с кем работал бок о бок, уже почуяли чужака и сделали стойку. Потому, собственно, и уцепился за предложение – стать курьером-исследователем, что будет развозить по психлечебницам молекулы в облатках и анализировать результаты воздействия. Их клиника уже давно обрела научно-исследовательский статус, и зарубежные фармкомпании то и дело стучались в двери, дескать, исследуйте! Опробуйте! Дайте санкцию, чтобы министерские, в свою очередь, дали санкцию, и мы наконец добрались бы до аптечных прилавков! Тут-то и подвернулась вакансия для Ковача, который без всякой охоты вел больных на отделении, а наукой деятельность родного коллектива вообще отказывался признавать. Плюс к тому ползущие слухи о его домашних сеансах, и вишенка на торте – приглашение в Премонтрё! Что тогда делать? Правильно: де-юре пребывать в системе, де-факто отсутствовать, колеся по городам и весям, чтобы не видеть ни косо поглядывающее начальство, ни коллег, что не умеют скрыть зависть вкупе с неприязнью. И если бы не треклятый шлейф…
Те, кто составлял шлейф, возникали ниоткуда, зато регулярно. Телефонным ли звонком проявлялись, стуком в дверь, электронным письмом… Он уже дважды заводил новые адреса, так все равно узнавали, чтобы писать километровые письма с изложением анамнеза и криком души – помогите! Во дворе, случалось, ловили, а то и прямо у входной двери. Или вылавливали Валерию, упрашивая воздействовать на того, кто мог, по идее, помочь. А с чего они взяли, что помогут?! Он никому ничего не обещал, не давал гарантий, только несчастным разве объяснишь? В окно готовы залезть, по лестнице на коленях ползти, и любой отказ воспринимался как трагедия. А ведь он не бог, не волшебник, у него на носу развод, и этот фактор был особенно болезненным.
– Вон, твои маячат, – сказала недавно Валерия, глядя в окно, – вчера приходили, когда ты был на службе. Я сказала: «Зайдите завтра», они и явились…
– Местные? – спросил Ковач.
– Нет, из Питера приехали…
Отодвинув штору, он увидел полноватую женщину в цветастом платье, а рядом – то ли парня, то ли девушку в обвисших джинсах и свитере. Похоже, все-таки девушку, судя по длинным, висящим паклями волосам. Ее тащили за руку, что-то пытаясь внушить, а та, опустив голову, не желала сдвигаться с места.
– Кстати, мамаша денег предлагала, но ты ведь не берешь! Интересно почему? Столько энергии тратишь, и все за так!
Ковач смолчал, и Валерия продолжила:
– Еще рисунки показывали. Майя – это дочь так зовут – художественную школу закончила, умеет рисовать и портреты, и автопортреты. Подготовилась, короче, по полной программе.
– И как рисунки?
– Мрак и ужас. То есть девушка явно небездарна, но темы и колорит говорят сами за себя.
Между тем мамаша сломила упорство дочери, и парочка начала медленное движение к парадной.
– Пойду встречу… – забормотал он, спеша в прихожую.
– Иди, иди… Только если они окажутся дома – тут не окажется меня. Имей это в виду!
Это и предопределило итог короткой беседы. Ему было бы интересно поработать с подготовленной пациенткой (большинство-то приходилось учить с нуля), но личный анамнез исключал такой расклад. Будь Валерия в отъезде, другой вопрос, а так – пришлось соврать, что сам вскоре уезжает, и разве что по возвращении…
– Ну да, я понимаю… А вы скоро вернетесь?
– Через полмесяца примерно.
– Ага, ясно… Ну как, приедем еще?
Мамаша дернула дочь, та без особой охоты кивнула.
– Давай, а то совсем ничего не помогает… Таблетки глотаем горстями, а толку? Все равно в голове эти… Голоса!
Казалось бы, ни первые, ни последние отчаявшиеся, поры бы привыкнуть, а вот застряли в памяти, не вытащишь!
Он с нетерпением ждет посадку, прихлебывая виски в баре. Нет, не получается сбежать, на самом деле Ковач болтается между небом и землей, как все люди в этой зоне вылета. Они уже не на земле, перешли границу, но и в небо не поднялись, зависли между тем и этим состоянием. Рядом за барную стойку присаживается некто седобородый, с портфельчиком в одной руке и с кружкой пива в другой.
– К вам можно?
Ковач пожимает плечами: «Чего спрашивать, если уселся?»
– Извините, оказался случайным свидетелем… Ну, когда контроль проходили.
– И что?
– Какие лекарства провозите? Если не секрет?
– Не секрет. Это новые средства против СПИДа.
В глазах собеседника вспыхивает неподдельный интерес. Теперь наверняка станет выспрашивать подробности, а Ковач будет темнить и увиливать, мол, препараты экспериментальные, рекламе не подлежат. А еще будет удивляться тому, насколько охотно люди обсуждают страшные болезни века. Насчет СПИДа уверенности нет, но пару-тройку онкологических знакомых седобородый охотно вспомнит. Как всегда, лекарства не помогают, человечество ждет прорыва, а вы, уважаемые эскулапы, ни мычите ни телитесь! Химией больных травите, радиацией гнобите, разве это дело?! Подлинная сфера интересов Ковача вряд ли вызовет столько эмоций; а почему? Узнай визави статистику по съехавшим мозгам, не исключено, тоже заинтересовался бы. А впрочем – вряд ли. Тут что-то иное срабатывает, изуродованная душа пугает гораздо больше, нежели саркома или аденома. Черти гнездятся в душе, не в теле, а кому охота лицезреть рогатых нелюдей?
– В общем, желаю успеха на вашем благородном поприще! Уверен, вы его добьетесь!
Виски и пиво допиты, пора на посадку, куда Ковач спешит с облегчением. Главное, чтобы кресло любопытного пенсионера не оказалось рядом, иначе замучает.
Убедившись, что седобородый проскочил элитный бизнес-отсек и отправился в хвост, Ковач плюхается на свое место и достает телефон. Это привычка – звонить Валерии перед взлетом и после посадки. Номер, однако, вне зоны доступа. Может, та в дороге, едет со своей экспертизы, которую проводит где-то в глубинке? Он еще и еще набирает, только ответа нет, значит, и поддержки нет; и он уже чувствует, как внутри образуется холодный комочек.
Перед стартом он превращается в ледяной ком, а после взлета холод хватает за горло, проникает в мозг, да и руки с ногами тоже леденеют. Странно: он никогда не страдал аэрофобией, случалось, и других пассажиров, когда на тех трясучка нападала, подлечивал. У него была железобетонная уверенность, что до поры до времени с ним ничего не случится, как с Наполеоном, сказавшим: «Я чувствую, что меня влечет к цели, мне самому неизвестной. Как только я ее достигну, будет достаточно атома, чтобы меня уничтожить. Но до этого времени никакая человеческая сила ничего со мной не сделает». Вот и Ковач ощущал вроде как покровительство незримых сил, что тащили вперед. Что же изменилось?! Ну да, Валерия не отзывается, Андрей ударил в зеркало, но это же не повод впадать в ступор, бывали ситуации и похуже!
– Извините, вам плохо? – над ним склоняется белокурая стюардесса. – Хотите воды? Если что – на борту имеется аптечка с полным набором лекарств…
Лицо Ковача кривит судорожная усмешка.
– У меня… – он сглатывает холодный ком. – У меня самого полный набор. Лучше виски. Или пива.
– Хорошо. Но – когда наберем высоту.
После очередной дозы алкоголя мысли, закрутившиеся в штопор, приходят в норму. «Нет, Ковач, все объясняется проще. Ты с облегчением уехал, если не сказать – с удовольствием! А значит, ты отказываешься от цели, которой хотел достичь. Вывод? Ты не Наполеон, ты сбежавший с поля боя Мамай, нет тебе прощения!»
На уровне облаков ужас плавно трансформируется в видение. Он устал, точнее – смертельно устал, как обычно бывает после сеансов. Челюсти сводит, ведь говорить пришлось несколько часов подряд, не останавливаясь. А еще эскизы ваял один за другим, десятками, так что в пальцах судороги. Лечь бы и умереть, другого желания нет; однако умирать не дают, напротив – требуют, чтобы он сам кого-то воскрешал. И гроб подсовывают с покойником!
– Постойте, на этот счет уговора не было… – бормочет Ковач, пятясь от гроба. А ему говорят: «Был уговор, сам его инициировал! А если так, изволь отвечать, как нынче говорят, за базар!» Реплики подают люди в белых халатах, что окружили покойника плотным кольцом, лишив Ковача шансов выбраться. Он озирается в панике, замечает в толпе физиономию Земцова и восклицает:
– Что за дела, Боря?! Это ты придумал?!
– Куда мне! – разводит руками заклятый друг. – Такое под силу только вам, месье! Пардон, мессия!
– Не под силу мне такое! Тоже, нашел мессию!
– Да ладно, не стесняйся! Что там надо говорить? Талифа куми? Короче, давай, не тяни время!
В толпе начинают заключать пари: «Оживит? Не оживит?» Великий Крепелин считает – оживление невозможно, но этот месье набрался наглости утверждать: возможно! Ковач ловит за полу халата Борьку:
– Как, и Крепелин здесь?!
– А то ж! – ухмыляется Земцов.
– Тот самый? Вильгельм Магнус Георг?
– Ну да, светоч и светило. Отец-основатель, первый классификатор, утверждавший: «Эти болезни неизлечимы!» Кому вызов бросаешь, Ковач?! Ты рехнулся?! То есть дошел до уровня своих слабоумных пациентов?!
Но Ковач уже не слушает – заметив в толпе гиганта с бородкой и закрученными по давнишней моде усами, он замирает. Одно дело – полемизировать с авторитетом в своих статейках, другое – сойтись один на один, как Давид с Голиафом. И ладно, если бы праща была у Давида, так нет же ее, а голыми руками Голиафа не побороть!