– Именно так! – поддакивает Земцов. – Так что придется доказывать делом. Итак, вдохни поглубже, а теперь – талифа…
В чувство приводит голос по трансляции:
– …Через двадцать минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города Пряжска. Температура в городе плюс 15 градусов.
Города, куда он прилетал или приезжал, сливались в один большой конгломерат домов, заводских труб, автодорог, эстакад и т. п. Все это не задерживалось в памяти, являлось своего рода клише, различаясь минимумом деталей. Здесь собор повыше и постарше, там оригинальна монументальная скульптура, тут современный деловой квартал типа Сити отгрохали. Почти не глядя в окно машины (за ним обычно присылали машину), Ковач проскакивал муравейники, где мельтешили вменяемые и активные, чтобы вскоре приехать туда, где об активности речи нет, как и о вменяемости. Уже не удивляло расположение подобных заведений на отшибе, в сторонке от торных дорог муравьев-активистов. Окраина, ближний пригород, удаленная зеленая зона – вот где располагались дома скорби, обязательные для больших и даже малых городов. По коридорам домов бродили странные персонажи, обряженные в убогую больничную робу; глаза их были пусты, движения неуклюжи и замедленны. С виду тоже муравьи, только порченые, за таких трудягам-муравьям стыдно, аж жуть! Но активисты не звери, не грызут ближних, не сжирают их – просто ссылают на периферию бытия. То есть поступают по законам не муравейника, а человейника. Еще и острят по этому поводу, дают волю чувству юмора, обзывая больницу то «Ягодкой», то «Шепетухой», то «Июльскими днями». И «Заячий ремиз» в этом перечне имеется, и «Шведская могила», и «Кривая верста». Не будем строго судить человечков-муравьев, что выстраивают защиту от безумия, пытаясь заклясть бездну. Или адаптировать бездну к повседневности? Для Ковача в любом случае город являл свою сущность именно в местной психушке. У водителя больничной «Лады», что встречал в аэропорту, Ковач выяснил (это вошло в привычку): пряжский дом скорби именуют «Пироговкой». А спустя полчаса уже беседовал с главврачом этого учреждения.
– Говорите, препарат улучшает когнитивные функции?
– Не я говорю – производители. А уж как на самом деле – покажет апробация.
– Ну да, понятно…
Главврач Геннадий Васильевич, сухонький, в круглых проволочных очках, вынимает из пачки папиросу и сминает ее нервными движениями пальцев.
– Ваша больница – третья, в которой проводятся испытания. В программе еще пять, так что результат будет обеспечен.
Ковач дожимает собеседника, хотя в предварительной беседе тот не только не возражал – был двумя руками «за». Впрочем, не подмажешь – не поедешь, так что вынимай-ка, Ковач, заветный конвертик, клади на край стола и наблюдай, как его быстрым движением сбросят в ящик. Всем кушать хочется, особенно в глубинке, где даже главврач не жирует, иначе не курил бы «Беломор». Напряженная улыбочка сползает с лица Геннадия Васильевича, он с облегчением вздыхает и превращается в озабоченного руководителя, чье хозяйство оставляет желать. Но куда денешься? «Это у вас в столицах новые препараты, современная аппаратура, а мы тут в каменном веке прозябаем! Питание на нужный уровень калорийности с трудом подняли, того и гляди обратно упадет! Душевые не на каждом отделении имеются, про текучесть кадров вообще молчу! Медперсонал получает гроши, отсюда грубость с пациентами, ну и бегут, конечно, как крысы с корабля!»
Не первый раз Ковач слушает подобные излияния, по идее, он должен проникнуться к коллеге. Но почему-то не хочет проникаться – он думает о том, что у главврача, судя по двум выкуренным подряд папиросам, ладони тоже влажные и вялые, как у того самого таксиста. Да и фамилия на табличке соответствующая – Дементьев. От слова «деменция», что заставляет вспомнить сакраментальное: врачу, исцелися сам!
– Ладно, что я о своем… Как там на переднем крае? Появился ли новый препарат, ну, такой, чтобы…
– Чтобы разом все проблемы решил?
– Вроде того.
– Не появился. Но за бугром работают, так что в будущем, не исключено, наконец-то появится таблетка счастья.
Дементьев расплывается в улыбке, теперь вполне добродушной.
– Шутите? А нам тут не до шуток. С препаратами вообще беда! В городскую сеть поступают отечественные дженерики, а с зарубежными лекарствами – проблемы!
От экскурсии по отделениям Ковач отказывается. В пространстве кабинета, где два опытных медика балакают о своем, понимая границы возможностей, он в рамках. Там, где бродят сомнамбулы с потухшими глазами, рамки могут запросто разрушиться. Что-то начинало клокотать в груди, когда наблюдал роботов, или, как он их называл – кукол. Прописанная химия разносилась кровотоком по телу, проникала в мышцы, во внутренние органы, в первую очередь размалывая мозг. Не суть важно – типичный препарат, атипичный, все равно это кувалда, которая плющит серое вещество, доканывая и без того богом обиженного. «И ты, – говорил себе Ковач, – один из тех, кто заносит кувалду над головами несчастных… Ах, ты не заносишь? Ну да, ты же отказался возить нейролептики, выбрал чего попроще! Индульгенцию себе выписал, хитрец!» Но стоило увидеть очередного робота, как пепел Клааса (или что-то похожее) заставлял нервничать, язвить, что хорошо знали и коллеги, и начальство.
Чаще других доставалось Земцову, любившему хвастать перед начальством новыми сочетаниями препаратов. Пара-тройка психотропов, компенсатор, чего-нибудь для подпитки мозгов, и – вуаля! Наблюдайте потрясающий успех, то есть обдолбанного вусмерть больного, безопасного во всех отношениях, но лишенного человеческого нутра!
– Чем тебе этот Горлов не нравится?! – раздражался Земцов в ответ на язвительность Ковача. – Его родственники мне руки готовы целовать после такого результата!
– Еще бы! Теперь твой Горлов покорный, тихий и согласен на интернат! Было дело: упирался, хотел с детьми жить, но тут появился мудрый лекарь и очень облегчил детям жизнь! Поздравляю!
Заведующая отделением Козлова пыталась их примирить, дескать, у всех свои подходы и свои методы! Но коллеги, распалясь, могли дойти до края, как однажды после предъявления на планерке очередного коктейля. Ковач не поленился, сбегал к медсестрам и вернулся в кабинет с суточной дозой препаратов. Высыпав перед носом Земцова внушительную горку таблеток, он заявил:
– Ешь!
– С какой стати?! – выкатил глаза Борька.
– Опробуй на себе! Если понравится, используй на практике! Ну а если мозги скрутит до невозможности – придумывай другую терапию!
– Я не больной!!
– Ну да, здоровый! И очень умный! Любишь рассуждать про серотонин, дофамин и так далее! Думаешь, бога за бороду поймал?! Разобрался в хитросплетениях больной души?! Да ни хрена ты в этом не понимаешь!
Козловой пришлось их буквально разнимать, но знать об этих ристалищах на «переднем крае» здешнему главврачу – лишне. Они прощаются на улице, возле машины.
– Подождите, вы же тесты обещали привезти! – вспоминает Дементьев. – Ну, чтобы результаты оценивать…
– Об этом завтра, когда предъявите кураторов.
Ковач достает из кармана бумажку.
– Мне сняли номер в гостинице «Пряжа». Там как, терпимо?
– Не пять звезд, но лучше тут не найдете.
В гостиничном номере, не распаковывая вещей, он набирает номер Валерии. Почему-то позарез нужно слышать ее голос. Казалось бы, сбежал – так отсидись в глуши, не высовывайся; а вот хочется, и все!
– Ты почему не отзываешься?! И почему пропадаешь без предупреждения?!
Вместо сдержанной радости (ответила!) он устраивает допрос. Ошибочка, Ковач, это может дорого стоить! И верно: голос Валерии становится сух, бесцветен, похоже, жалеет, что нажала кнопку.
– Там просто не было связи.
– Ах, вот оно что!
Пауза.
– Зато было искусство.
– Ты обнаружила шедевр?! Поздравляю!
– Можешь сколько угодно иронизировать. Но обнаружила. Ты забываешь: я занимаюсь искусством. А ты его – используешь!
Оба ведут себя неправильно, но в последнее время каждый тянул одеяло на себя, потому и напоминали про бессмертное и бескорыстное искусство. Валерия раздражалась: «Я тебя не понимаю! Я всю жизнь занимаюсь изобразительным искусством и знаю: оно существует просто так! Ни для кого, ни для чего! А ты его как инструмент применяешь, как напильник или фомку!» Он в таком же тоне отвечал, что ему не нужны шедевры, нужен человек. И ничего плохого в том, что имеется такая фомка, как портрет и автопортрет.
Если проще: требуется поддержка, а ее по-прежнему нет. И вымаливать ее (особенно по телефону) он не станет.
– Ладно, я скоро вернусь. Будешь дома?
Еще пауза.
– Пока не знаю.
И что после этого делать?! За ним же гонится свора, причем являющийся в видениях Крепелин – не самый злой пес! Ковач учился держать удар, иногда это неплохо получалось, но все-таки лучше, когда спина защищена…
Проверенный способ прийти в норму – взгляд в зеркало. Тут оно ростовое, ничего не ускользнет: ни широкие плечи, ни мощный торс, ни короткий седоватый ежик на голове. Сторонний человек мог бы сделать заключение: бывший спортсмен, борец или штангист (вовсе не кандидат психологических наук). Бывший – потому что не молод, явно за сорок, но еще наверняка совершает пробежки и жмет пудовую гирю. Вот только в глазах читается если не паника, то уж точно растерянность. Отсюда и мимика невротичная, и нездоровая бледность… Ковач всматривается в двойника пристально, с предельным вниманием – и вскоре чувствует, как восстанавливается сбитое дыхание, а во взгляде появляется покой.
Теперь следует попрощаться с отражением и отправиться на балкон, чтобы взглянуть на город. Даже в таких местах возможны встречи, новые люди и, чем черт не шутит, желанная поддержка…
Новый человек встречает его утром в холле гостиницы. Человека зовут Ольга, у нее короткие рыжие волосы и румяное личико, то и дело расплывающееся в улыбке. Ольга послана Дементьевым, чтобы помочь гостю освоиться, показать город, что Ковача устраивает. В незнакомом месте, как правило, чувствуешь себя покинутым, а миловидное существо женского пола эту проблему легко устраняло.