– Кошмар… – пробормотала женщина, бегло просмотрев рисунки. И, посоветовав зайти завтра, захлопнула дверь.
Я упиралась, однако Катя была непреклонна: пойдем, и все! На следующий день стоим у парадной, откуда выходит тот, чье фото мне показывали. Почему-то оглядывается на окна второго этажа, мнется и говорит, что не может принять. По идее, я должна испытать облегчение, а испытываю – боль. Как же так?! Я наступила на горло собственной песне, пересилила страхи, неприязнь, как их там… Ага, фобии! Пересилила и пришла, а этот, который объявления развешивает, – не желает иметь со мной дело! Катя лебезит, жалуясь на тараканов в моей башке, я же страшно обижена. Я сама – таракан, ноль без палки, ничтожество безмозглое, что еще раз подтверждает человек, которого я сочла крутым, необычным, выдающимся! В моих видениях он представал капитаном корабля, который знает маршрут в благословенный край, где ставят на место съехавшие крыши и где шарики не забегают за ролики! А на самом деле?! Обманщик, прохиндей, а может, трус, испугавшийся того, на что замахнулся…
Рассказываю с мстительным удовольствием, распаляя обиду, будто ранку расковыриваю. Голос молчит, то есть меня внимательно слушают. Тогда еще поддадим вруну, писавшему про отчуждение души от мира и про какой-то метафизический аутизм. Сволочь, брехло, ненавижу!
– Тише, тише… – вступает голос.
Да куда там! Разойдясь, ору на невидимку, что сидит в головах и мной рулит. «Ты, обладатель голоса – такой же, ничем не лучше! А может, ты и есть этот самый Ковач?! Ха-ха-ха, угадала! Надо же, обмануть решил, лекарь хренов! Отказался в свое время?! Так вот теперь я от тебя отказываюсь!»
Тут же распахивается дверь, в кабинет заходит усатый парень в белом халате и, присев на кушетку, прижимает меня к ней.
– У вас все в порядке? – спрашивает.
– Обычный перенос, – отвечает голос, – на первых порах типичная реакция… Ладно, на сегодня хватит.
Спустя минуту невидимка обретает человеческий облик. Аккуратный пробор светлых волос, тонкие золотистые очки, худощавое лицо. На Ковача совсем не похож, похож на моего директора школы (обычной, не художественной), правда, тот не надевал белого халата. И про переносы не говорил, а тут второй раз уже произносят слово, обозначающее непонятно что. В прошлый сеанс оно тоже звучало, тогда меня так заколбасило, что чуть кушетку не разломала. Матом орала на «директора», чье имя-отчество никак не запомню, а почему? Потому что про шрамы начал выпытывать, а я в отказ пошла. Не хочу, запрет! Он же настаивал, ну и получил – я сама превратилась в дракона, готового рвать с корнями светлые волосики и топтать ногами золотистые очки. Тогда тоже был санитар, что пытался успокоить ожившую мумию, ревущую будто пожарная сирена. Позже я решила: теперь фиг пустят на кушетку, а поди ж ты – опять уложили!
– Про этого Ковача откуда узнали? – звучит неожиданный вопрос.
Уже стоя в дверях, пожимаю плечами:
– Его Магдалена разыскала, у нее спрашивайте.
– Магдалена?!
– Катя, какая разница?
Следует пауза.
– Да, конечно… Ладно, спрошу у твоей матери. Таких лекарей наказывать нужно – по закону!
Только мне наплевать, злость испарилась, осталась лишь слабость в теле. После лежки в кабинете всегда накатывает расслабуха, хочется одного: добраться до палаты, рухнуть на кровать и, натянув на голову одеяло, отключиться.
Одеяло у меня классное, из синтепона; и кровать удобная и просторная. В палате туалет, душ, мягкий коврик на полу, а главное, я тут одна. В других больницах, по словам Кати, пациенты теснятся в палатах по семь-десять человек, я же пребываю в счастливом одиночестве. Да, решетка на окне, но какая! Фигурная, изящная, с узором, напоминающим ворота Зимнего дворца. Я помню этот узор, срисовывала его на одном из занятий на даче Шишмарева, словом – живи и радуйся! Что мешает? Прежде всего – пожар в голове, который вроде как потушен, пламя не рвется из окон, но головешки пока дымят. А если плеснуть бензинчика, как на сегодняшнем сеансе? Тогда моментально вспыхиваю, готова сжечь себя и окружающих. Еще мешает черный глазок под потолком. Он висит высоко, не допрыгнешь, хотя допрыгнуть хочется, чтобы набросить на глазок полотенце. Да что там – одеяла синтепонового не пожалела бы, лишь бы закрыть всевидящее око.
Что око всевидящее, я поняла во время самой первой беседы, когда сидела в кабинете главного врача (опять же, не помню имя-отчество). На одной стене там висел большой портрет бородатого мужика, которого я посчитала Львом Толстым, о чем тут же поведала хозяину кабинета. Оказалось, это знаменитый мозговед Бехтерев. Потеряв к нему интерес, я обратила внимание на панель из небольших телеэкранов, висевшую на другой стене. Экраны, объяснили, обеспечивают возможность круглосуточного контроля. За каждым глаз да глаз, короче, так что форс-мажор полностью исключен.
– Кто исключен? – не поняла я.
– Ситуация с неблагоприятным исходом, – уточнили для тупых. Но я, хоть и тупая, а не люблю, когда за мной подсматривают с утра до вечера. В душ с туалетом глазок не заглядывает, конечно, но все равно неприятно. Зайдя в палату, шарю глазами по углам, только ничего длинного (вроде швабры) не вижу. Тогда просто показываю камере язык и ныряю под синтепон.
Мою отключку трудно назвать сном, я просто выпадаю из реальности. Куда? Об этом лучше спросить тех, кто назначил кучу новых препаратов. За их регулярным приемом следит усатый, что вжимал меня в кушетку, он типа главный санитар. Хотя даже он не может проконтролировать вихри в моем мозгу. Я буквально вижу маленькие смерчи, что кружатся под черепной коробкой и бьются в нее изнутри, ища выхода. Фигушки вам, не пробьетесь! И тут очередной невидимка берется помочь, проведя трепанацию черепа. Не надо трепанации! А бархатный голос ласково отвечает:
– Надо, Майя… Надо!
Следом раздается визг циркулярной пилы, кажется, именуемой «болгарка». Ее приближают к голове, пила внедряется в кость и движется по периметру. Мать вашу, больно-то как! Но невидимка неумолим, он должен закончить свою адову работу, то есть сделать круговой пропил. И только он завершает круг, как изнутри: ба-бах! Мозговой смерч буквально выносит выпиленную часть черепушки, будто пробку из-под шампанского!
– Господи, говорила же: не надо!!
А смерч уже гуляет по комнате, подхватывая тапочки, ночную рубашку, вырывает даже привинченное к полу креслице и бешено его кружит. Но затем вдруг уплотняется, чтобы превратиться в силуэт человека во флотской форме.
– Здрасьте, приехали! – говорю. – Выходит, это ты стучался изнутри?!
– Выходит, я, – отвечает Капитан. Силуэт вырастает до потолка, задевает всевидящее око, чьи обломки тут же падают вниз.
– Вот это правильно! – говорю. – Но ты ведь не за этим пришел?
– Не за этим, конечно. Хочу узнать: не растрепала ли ты обо мне? Сумела ли скрыть нашу тайну?
– Пока не растрепала. Но этот перец в золотистых очках очень достает, вроде как проводит трепанацию. В следующий раз могу не выдержать!
– Как это?! Должна выдержать, ты же партизанка!
Когда раздается стук в дверь, силуэт начинает метаться по комнате. В туалете такому не спрятаться, приходится просачиваться сквозь ажурную решетку, чтобы скрыться за окном.
– Запомни: обо мне молчок! – доносится снаружи, и я опять возвращаюсь в реальность.
Входит усатый, у него в руках пластиковая таблетница, где по ячейкам разложены препараты. Глотаю лекарства, запиваю, открываю рот. Обычно санитар безмолвно исчезает за дверью, но в этот раз просит выйти на полчаса – положено сменить белье. Если честно, я бы и на старом повалялась, только спорить не принято: упрешься рогом, подчеркнутая вежливость тут же кончится. У двери оборачиваюсь, вижу под потолком невредимый телеглаз и тихо вздыхаю: жаль, что это был глюк…
Такие же глаза висят в коридоре, по которому я шатаюсь взад-вперед. Под ногами сиреневый палас, поэтому мои шаги бесшумны, как у кошки. Одинаковые двери, выкрашенные в приятный салатовый цвет, закрыты, и это хорошо. Ни с кем не хочу общаться! И если какая-нибудь дверь внезапно открывается, тут же упираю взгляд в палас. Ни одного лица не запомнила; да и не хочу никого запоминать!
Иногда приближаюсь к кулеру, что в конце коридора, беру из стопочки пластиковый стаканчик и жадно пью. От новых лекарств жуткая сушь во рту, поэтому один стакан – не выход, два или три употребляю. И в столовой требую дополнительно чай или компот, мучимая непреходящей жаждой. Жажда, объяснили – временная побочка, от чего не легче, бывает, даже ночью таскаюсь к кулеру. А вот в курилку не захожу. Была там лишь раз, в ночное время (когда пить ходила). Курилка большая, отделанная кафелем в цветочек, там тоже всевидящее око и такая же ажурная решетка на большом окне. Когда снаружи наблюдают валящий из-за решетки дым, наверное, недоумевают: там пожар?! Или на плите что-то подгорело?! Невдомек им, что здесь публика с вывихнутыми мозгами, причем те, кому повезло.
– Повезло тебе… – сказала как-то официантка в столовой. – В обычной больнице питалась бы отбросами, а здесь и еда человеческая, и обслуживание как в ресторане!
Это у нее я требую чаи с компотами, и она беспрекословно приносит. И впрямь повезло, что Катя подчеркивает при каждом визите: мол, в частную клинику тебя определила, а не в государственную истребиловку! Считай, отель пять звезд! А дальше, как обычно, про негодяя, с которым сцепилась за деньги не на жизнь, а на смерть.
– Он же, сволочь, не хотел давать! Когда услышал, сколько лечение стоит, даже заорал: я, мол, деньги не печатаю! А я ведь знаю: для него это копейки, просто жмот, каких свет не видывал!
Утерев выступившую от ярости испарину, она вопрошала:
– Ты хоть представляешь, сколько это стоит? За каждый чих надо платить! Я вот сейчас к доктору пойду на консультацию, так даже за это берут!
О визите Кати сообщают во время послеобеденного отдыха. Из-под одеяла вылезать не хочется, но я вылезаю и плетусь в холл, где на кожаных диванах происходят встречи с родней. Уже побывав на консультации, Катя чем-то озабочена, наверное, опять ободрали как липку. Ах, сделали выговор за Ковача?! Извини, это я проболталась. Сама же дала согласие на сеансы психоанализа, вот и расхлебывай!