– Да ладно, не парься. Я тоже пробовала: таблетками травилась, потом газом… Но выжила, как видишь!
Донести мои переживания до Львовича непросто, хоть он и дока в своем деле. Невдомек ему, что я могу быть сегодня X, а завтра стану Y, и они вряд ли поймут друг друга. Например, X помнит про Эхнатона, как они ругались с Катей из-за фараоновых измен. Катя из себя выходила, по квартире летали тапки, в кухне билась вдребезги посуда, а в дверь стучали соседи. Глупые соседи (так считает X), они не должны стучать туда, где живет фараон! И Катя не должна его порицать, ведь он, по сути, небожитель, имеет право иметь столько наложниц, сколько пожелает! Но ведь Y думает иначе! Она хочет, чтобы все жили дружно и счастливо; чтобы не было обрезанных фотографий, разводов, скандалов, короче, чтобы все были людьми, а не какими-то там небожителями и простыми смертными, что валяются в пыли у их ног. И чтобы тебя, Львович, не было в моей (нашей?) жизни – вот чего хочет Y!
Но я не могу все это высказать, да и не хочу. Как всегда, механически шевелю языком, выбалтывая об одноклассницах, которые первые начали приносить в школу прокладки. И таинственным шепотом докладывать подружкам, мол, у них началось! У меня (у X либо Y – неважно) началось едва ли не позже всех, что вызвало очередную порцию насмешек.
– Это сильно травмировало? – звучит вопрос.
– Не помню, – отвечаю честно, – столько всего потом произошло…
Львович продолжает ковыряться то ли в мозгу, то ли в другом месте, расположенном между ног. Ему страшно интересно все, что связано с созреванием, потаенными эротическими грезами, сексом и т. п. А мне вот неинтересно. Что-то бормочу на автомате и вдруг вспоминаю Зяблика – одноклассника, с которым в восьмом классе завязалась дружба. Прозвали его так из-за фамилии Зябликов, ну и внешность была соответствующая – хлипкий, бледный, в очках, короче, ботаник. Но мне он почему-то нравился, и я всегда старалась сесть за один стол. Только на математике не удавалось – математичка пересаживала Зяблика вперед, никому не позволяя садиться рядом. После чего заявляла: я, мол, учу только его, остальные свои тройки и так получат. Зяблик был математический гений, чем одноклассники беззастенчиво пользовались. Он же никому не отказывал, решал задачки, давал списывать, а на меня удивлялся: почему, мол, ты ни о чем не просишь?! Мне же было другое нужно – просто хотелось смотреть на то, как ботаник, поправляя сползающие с носа очки, решает что-то невероятно сложное. Или как ходит на перемене взад-вперед, размышляя над очередной задачкой, пока остальные бесятся. Хотелось гулять с ним в сквере, что располагался по дороге к дому; протирать ему стекла очков, забрызганные дождем (он всегда забывал носовой платок), да и просто быть рядом. Спросите: почему хотелось? А просто так. Человека ведь любят просто так, за то, что он есть, а не за возможность списать контрольную. Вскоре Зяблик тоже начал проявлять внимание: на день рождения мимозы подарил, а когда стал участником олимпиады, что проводилась в большом университете, взял меня в группу поддержки. Группу составляли я и мама Зяблика, такая же хрупкая и очкастая, она страшно за него переживала. Я же была уверена – мой Зяблик всех победит. Так оно и вышло, тот оказался в числе победителей, что мы втроем отметили в «Макдональдсе». В классе нас уже сделали «парочкой», отпускали ехидные реплики, причем впереди всех скакала Романецкая (с младых ногтей была заразой). Но я на все подколы – ноль внимания, было такое ощущение, что меня защищает пуленепробиваемая стена. Жаль, все оборвалось, когда Зяблика после девятого класса перевели в физмат-лицей на Кирочной. Вроде не очень далеко, была возможность встречаться, но я уже посещала дачу Шишмарева, так что встречались все реже. А вскоре вообще перестали, потому что гений Зяблик уехал с мамой за границу.
И что сказать Львовичу? Что жалею об упущенной возможности нарисовать портрет Зяблика? Что хочу простых вещей – любить и быть любимой? А еще мечтаю освободиться от ноющей боли в душе, от страхов, видений, чтобы выйти наконец на улицу в солнечный день, по-доброму взглянуть на людей, бегущих по своим нуждам, и сказать: все хорошо!
Но я опять отмалчиваюсь, по сути, скомкав завершение сеанса. В отличие от прошлого раза, Львович недоволен, поэтому строго говорит:
– К следующему разу соберись!
Помочь собраться должен мудрый главврач, что проводит со мной очередную беседу. Он опять меняет схему лечения, добавляя то ли дозы, то ли новые препараты. Я даже не заморачиваюсь, знаю: в нужный час в палату принесут таблетницу и заставят проглотить, что нужно. Чувствую лишь, как тупею с каждым днем, становлюсь бумажным корабликом, готовым плыть куда угодно от малейшего дуновения. А тогда фиг ли удивляться, если по ходу сеанса выскакивает компромат? Катя говорит: «Помалкивай насчет Лавры!» А как помалкивать, когда меня трепанируют без зазрения совести?! Даже партизанка такого бы не вынесла, а я вовсе не Зоя Космодемьянская…
– Так, так, продолжай… К божьей помощи, значит, решили обратиться?
– Типа того. Но Катя не виновата, ее Муся подговорила.
Пытаясь выгородить Катю, одновременно понимаю: если коготок увяз – всей птичке пропасть! Так что давай, Майя, повествуй о том, как вас на аркане тянули туда, где отчитывают бесноватых. Слово все чаще звучало в нашем доме, и вскоре я осознала – речь-то про меня! Я и есть бесноватая, или, если угодно, одержимая! Беседы на эту тему проводились на кухне, откуда меня прогоняли, я же подслушивала, узнав о себе много нового. Оказывается, внутрь человека может проникнуть подселенец, который начинает хозяйничать в душе, мучить, проявляясь чудовищными поступками. Он и есть невидимый бес, заразивший человеческую душу, как паразит, что попадает в желудочно-кишечный тракт. Но если глист или бычий цепень причиняют телесный вред, то бес провоцирует душевные муки и корчи, что гораздо хуже.
– Да быть того не может, Мусенька… – неуверенно возражала Катя. – Какая она бесноватая? Просто больная…
– Не просто! – отвечали страстно. – За чьи грехи, не знаю, но в нее точно кто-то вселился! А тогда выход один – ехать к отцу Гермогену, пусть отчитывает!
Продолжая убеждать, Муся живописала Гермогена, дескать, дар у него, людей насквозь видит и всю нечисть поганой метлой изгоняет! Я же на цыпочках возвращалась в свою комнату, где с колотящимся сердцем расхаживала из угла в угол. Получается, во мне поселилась потусторонняя сущность?! Вроде как в чужой дом влез разбойник, обустроился там и начал гадить?! То кучу мусора навалит в одном из помещений, то маленький пожар устроит, то большой потоп…
– Средневековье какое-то… – бормочет Львович. – И как – поехали к этому Гермогену?
– Ага! – отвечаю. – Муся уломала.
Вопрос звучит вовремя, еще шажок – и пришлось бы в порыве откровенности заложить Капитана, на которого я тогда взялась грешить. На кого еще?! Сидит, гад, под черепушкой, устраивает каверзы, вот его-то и следовало поганой метлой прогнать!
– Не зарывайся, Майя! – возражал Капитан, выходя на диалог. – Во-первых, не родился тот Гермоген, что с Капитаном справится. Во-вторых, какой я бес?! Я твой друг и собеседник, тебе же совершенно не с кем общаться!
– Ну да, друг! А кто по физиономии хлестал?!
– Ты сама себя и хлестала! Если разобраться, то окажется, что я…
– Не хочу ни в чем разбираться! Вот доберемся до Лавры – получишь!
Он и так и этак пытался меня уговорить, я же была непреклонна: везу тебя, подселенца, на экзекуцию с последующей вечной ссылкой!
Но этот эпизод я опускаю, держу слово и сразу перескакиваю на то, как готовились к поездке. Нехристей, тараторила Муся, на отчитку не пускают, но в младенчестве, к счастью, меня крестили в Спасо-Преображенском соборе. Непорядок заключался в отсутствии нательного креста. Ну не носила я его, а без креста, оказывается, тоже не пускают! Пришлось покупать, освящать и на меня надевать.
– Что еще требуется? – вопрошала Катя, тоже прикупившая, освятившая и надевшая крест.
– Поститься нужно. Но она у тебя и так худая как палка…
В общем, данную стадию подготовки исключили, как и причастие с исповедью – эти церемонии предполагалось пройти на месте. Вначале мы отправились в Москву, а оттуда на электричке в Сергиев Посад, где служит великий и ужасный Гермоген. По дороге Муся все уши прожужжала насчет выдающихся способностей батюшки, который что мелкого беса, что крупного, что самого Вельзевула может из человека изгнать. Зачем бесы вселяются в людей? А чтоб к греху подталкивать! И чтобы человека мучить: они же все органы поражают – сердце, легкие, печень, а главное – мозги! Бывает ведь так, что человек вдруг заваливается, начинает биться в конвульсиях, пена изо рта идет…
– Это эпилепсия, – вставляла Катя, – ну, припадок!
– Врачи называют эпилепсией, а на самом деле – бес человека мучает! А тогда изгнать его нужно, как изгонял Господь наш, Иисус Христос!
Муся раскрывала Евангелие в кожаном переплете, быстро его листала и начинала читать нараспев:
– В синагоге был человек, одержимый духом нечистым, и вскричал: оставь, что Тебе до нас, Иисус Назарянин?! Ты пришел погубить нас! Но Иисус запретил ему, говоря: замолчи и выйди из него! Тогда дух нечистый, сотрясши его и вскричав громким голосом, вышел из него. И все ужаснулись, и друг друга спрашивали: что это?! Что за новое учение, что Он и духами нечистыми повелевает, и они повинуются Ему?!
Катя косилась на меня, возможно, опасалась, что тоже забьюсь в конвульсиях и пена изо рта хлынет. Убедившись, что я в порядке, она просила:
– Про свиней прочти!
Опять пролистывание, далее история бесноватого, в котором сидело столько нечистых, что на стадо свиней хватило. А у меня в голове вопрос: зачем те в пропасть кинулись? Жили в человеке, никуда не кидались, а в свиней переселились – сразу куда-то сигать?! Уже на подъезде к Сергиеву Посаду вдруг вспомнила, что эпилепсией страдал писатель Достоевский: падал навзничь, палку зубами зажимал; значит, наш гений – одержимый?!