Войдя в раж, монстр будет сверкать кровавыми белками.
– А Львович где?! – спросит. – Я ему сам сейчас трепанацию сделаю, а мозг – сожру!
Я разведу руками:
– Помер Львович! Испугался, наверное! Но я тебе других врачей отдам на съедение: ешь – не хочу!
Прожорливый Бог слопает Эдуарда Борисовича, усатого санитара, медсестру с поводком, а на десерт возьмется за Нину Генриховну. Тут я, правда, проявлю милость.
– Эту не надо, – скажу монстру.
– Почему?! Она тоже тебя мучила!
– Потом объясню – почему. Ты лучше одного предателя накажи, его Ковачом зовут.
– Где он?! – взревет монстр. – Покажи!
Когда выведут гада, что от меня отказался, я первая к нему приближусь. И скажу… А ничего не скажу! Просто расхохочусь в лицо и махну рукой: кончай, мол, его! Ты не помог мне, Ковач; и Гермоген не помог; и лечение доктора Кар-рлова оказалось пшиком, а тогда вся надежда на рожденное мной высшее существо. Оно-то меня и воскресит – после того, как сожрет моих обидчиков. Пока я кукла, не человек в полном смысле слова, но дайте срок, восстану из полу-бытия, чтобы все увидели, какая я чудесная-прекрасная, умная-разумная, крутая и т. п. А-а, ладно, пусть и остальных воскресит! Зину, Таю, Богдана, Гришу с Мишей, да и Сюзанну заодно. Хватит быть пограничницей, превращайся в нормальную и – бегом на сцену, радовать публику фортепианными экзерсисами.
Замечтавшись, пропускаю момент появления Кати.
– Вещи в стирку давай…
Она осматривает снятое нижнее белье.
– Да что же это… – бормочет. – Куда они смотрели?! За что деньги брали?! Хоть бы уровень пролактина измерили, сволочи!!
И пусть тайна раскрыта – процесс не остановить. Катя опять куда-то звонит, ругается насчет этого самого пролактина, я же воображаю, как дружной толпой, во главе с новорожденным Богом-монстром, отправимся в благословенный край. Там все станут чудесными-прекрасными, а не придурками замученными. Гениями станут, солью земли и гордостью человечества! Да это человечество долбаное само приползет к нам, чтобы понять – как жить? И мы, умные-разумные, не будем скрывать от этих уродов данные монстром истины. Во-первых, скажем, прекратите жрать друг друга. Во-вторых – просто прекратите жрать! Вы же только и делаете, что поглощаете пищу, запихиваете ее в себя тоннами, ей-богу, саранча какая-то, а не человек разумный!
При мысли о пище внезапно просыпается голод. Я почему-то забываю, что сама нынче – саранча, поэтому отправляюсь на кухню и лезу в холодильник. Колбаса, сыр, анчоусы из открытой банки – все поглощается одновременно, и тут на пороге Катя с листком бумаги.
– Это что такое? – спрашивает устало.
– Ёный адат, – отвечаю с набитым ртом. Прожевав, повторяю:
– Черный квадрат.
– И что он означает?
– Означает: черный квадрат. Ладно, отдай.
Сразу вспоминается Нина Генриховна, что зашла в палату незадолго до выписки.
– Ты ко мне почему-то не ходишь… – сказала. – А ведь я тебя жду. Если дам тебе одно задание – не будешь возражать?
Я пожала плечами, мол, не возражаю. И тогда на кровать положили листок с нарисованным «дорожным знаком» (так выражался на даче Шишмарева преподаватель истории живописи).
– Это твоя жизнь, – сказала Нина Генриховна. – Да-да, она похожа именно на черный квадрат. Но в твоей воле – вырваться из его границ. Во всяком случае, можно попытаться. Ты попытаешься?
Последовало еще одно пожатие плеч – я уже была одной ногой за порогом клиники и представлялась себе абсолютно здоровой. А зачем тогда вырываться из границ?
– В общем, предлагаю тебе продолжить рисунок. Не убирать черный квадрат, не закрашивать его, а – включить в новую композицию. И так нужно делать ежедневно. Пей свои таблетки на здоровье, но каждый день ты должна выходить за пределы этого мрака. Каждый день, запомни!
Может, потому я и не отдала Генриховну на съедение ненасытному монстру? Все же по-человечески ко мне отнеслась, хоть и предложила глупость. Не буду ничего рисовать! Роды не за горами, я уже чувствую, как набухает мой живот и внутри начинает биться сердце великого и ужасного Бога…
Часть IIIВоскреснуть в Зазеркалье
1. Ковчег
Я опять в самолете, что неизбежно должен разбиться. Моторы гудят напрасно – войдя в штопор и выкручивая гибельную спираль, мы несемся к земле. Закрыть голову? Согнуться в три погибели? Без толку, при падении с чудовищной высоты что ни предпринимай – все равно ты труп! Лучше оглянись и успокойся, ведь рядом в креслах – те же трупы, лишь с виду живые. Надо же: улыбаются, не замечая штопора, еще выпивку с едой заказывают! Один уплетает отбивную, другая хот-дог в пасть засовывает, получается, грядущий удар о землю не тревожит: встанут, отряхнутся и потопают по жизни, продолжая пить-гулять и небо коптить!
Как ни странно, мы выходим из пике, чтобы приземлиться в каком-то городе. Уфф, пронесло! Что за окном? Это не мой город, хотя, если честно, понятия мой – не мой давно смазались, я потерялся в пространстве, перемещаясь из одного места в другое. Ладно, сбежим по трапу, выйдем из аэровокзала и оценим – что за место? Благодатное или отстойное? Нас встречает толпа – азиаты, негры, арабы в чалмах, англосаксы в пробковых шлемах… Припоминаю подзабытый английский, но оказывается – тот на фиг не нужен! Вся разношерстная братия говорит на одном и том же языке – на никаком! Произносимые слова легки, пусты и абсолютно бессмысленны, их вообще не обязательно произносить. Да и не нужно, ведь можно сразу читать мысли. Этот факт – что мысли не скрыть, – вгоняет в панику. Ладно, мои измышления, вроде не лишенные глубины, но я ведь могу свободно ковыряться в мозгах других сапиенсов, что на поверку оказываются вовсе не сапиенсами! Какое убожество! Какая вонючая жижа плещется под черепными коробками, обтянутыми кожей разного оттенка!
– Хочу назад! – кричу в ужасе.
– Куда это?! – вопрошают на никаком языке.
– В самолет! Лучше разбиться в лепешку, грохнуться с десяти километров, чем жить в вашем городишке!
– Городишке?! Посмотри внимательно, дебил! Это мега-мегаполис, считай, весь подлунный мир! Так что не дури, Макс, – присоединяйся!
Толпа аплодирует и начинает выть. Что ж, всяко лучше, чем трансляция примитива или тарабарщина на мерзком эсперанто. Войте – сильнее, заливистее, чтобы заглушить глупость и пошлость, вернитесь к животному обличью, если звание человека не оправдали!
На высшей ноте, когда вой режет уши, выплываю из сновидения. В крошечной комнате полумрак, на стене – крестообразная тень от оконной рамы, из угла слышен чей-то храп. Чей? А-а, того, кто меня сюда привез! Моего Джекила, таскающего меня, Хайда, по городам и весям и затащившего сюда, в медвежий угол неизвестной губернии, опять же, неизвестного уезда. Или все наоборот: он Хайд, я Джекил? Не помню, Who is Who, не только английский подзабыт – все знания, что копил годами, спутались, причудливо перемешавшись в мозгу. К примеру, всплывает: Гай Юлий Цезарь – собака. Мама дорогая, почему?! Император, властитель полумира, и вдруг – собака! Но когда сон окончательно отпускает, мысль обретает четкость: здешнюю собаку (точнее, собачищу!) зовут Цезарь, это она воет за окном.
Поднимаюсь, шлепаю к окну, чтобы увидеть огромное серое животное, что носится по двору, залитому мертвенным светом ртутного фонаря. Иногда животное приседает и, задрав массивную голову, исторгает вой. Тварь напоминает собаку Баскервилей: слопает с порохами, если попадешь в зубы, вот почему во дворе безлюдно (еще бы!). Днем тварь загоняется в клетку, двор заполняют люди, но сейчас псина царствует. «А вдруг запрыгнет в комнату?!» – мелькает тревожная мысль. Тут второй этаж, в рамах двойные стекла, только паника не отпускает: я мечусь по комнате и в конце концов забиваюсь за шкаф.
Внезапно храп обрывается.
– Опять не спишь? – спрашивают из темноты.
– Мне страшно! – отвечаю, трясясь.
– Тут нечего боятся. Двери заперты, двор охраняет Цезарь…
– Все равно страшно! Дай таблетки!
Но тот, кто лежит в углу на диване, не торопится выполнять просьбу. Он мягко увещевает, мол, собачий вой – не повод для того, чтобы глушить себя препаратами. Мало их выпил? Килограммами глотал, и что толку?! Значит, нужно потерпеть, иначе сеансы будут проходить впустую и т. д. Это не Джекил, а Джек-потрошитель какой-то! Он потрошит мои мозги, а их всего-навсего нужно укутать в волшебное лекарственное одеяло, или, если угодно, долбануть по ним киянкой. Помню, в школьной мастерской имелся такой деревянный молоток, назывался – киянка, смеху ради мы стучали им друг другу по голове. Так вот хочу, чтобы мне врезали раз-другой, отчего самолеты, Цезари и прочие Хайды выскочат из-под черепа и унесутся в ночную даль! Резко поднявшись, начинаю лихорадочно разыскивать чемодан. Где он?! Под кроватью?! В шкафу?! Спотыкаюсь в темноте, падаю и вскоре чувствую, как мою голову прижимают к волосатой (это я ощущаю щекой) груди. Успокойся, говорят, скоро утро, тебе станет лучше.
Странно: впрямь становится лучше. Вой затихает, крестообразная тень блекнет, и в комнату заглядывает первый солнечный луч. Ну вот, еще одна ночь позади…
Их было много, бессонных и кошмарных ночей, причем в самых разных местах, по которым мы перемещаемся очень долго. Вначале была комната, где я мысленно (а бывало – наяву) общался с тенями Гераклита, Ницше, Чорана, ведя диалог на равных. Именно от них я узнал о существовании хуматонов, что заполонили планету и методично ее уничтожают. Сжирают, как жуки-древоточцы – древесный ствол; разница в том, что насекомые могут переместиться на другое дерево, а мы?! То-то и оно, поэтому я писал в философские журналы, на интернет-сайты, бил тревогу, короче. И что получил? Меня выманили наружу, чтобы схватить и запихать в Пироговку! Лечащего эскулапа звали Арсением, он пыжился, изображая всезнайку-авторитета, хотя даже с банальной бессонницей не мог справиться. Потом были тревожные ночи в другой больнице; и город был другой, и препараты. А результатов ноль! Меня плющило, моя персона рассыпалась в прах, чтобы затем каким-то чудом собраться в целое. Вокруг слышались обнадеживающие выкрики: «Ремиссия! Ремиссия!» – я же знал: персона слеплена на живую нитку, легкий толчок – и запустится процесс распада. А тогда – отправимся к столпам и светилам северной столицы, чьи красоты я видел только из окна такси. Институт Бехтерева в моем восприятии слился с Институтом мозга; тот – с больницей Скворцова-Степанова, куда я угодил в момент очередного обострения. И «южная» столица сделалась вехой на нашем маршруте; и продвинутая клиника в Ростове, и уникальный лекарь из Новосибирска… Мой Джекил будто впал в неистовство, хотя ему прямым текстом (причем в моем присутствии!) заявляли: не суетитесь! Проявите благоразумие, оформите инвалидность, не тратьте попусту собственное здоровье! И я такое говорил, даже устраивал забастовки, мол, больше никуда не поеду! Но тот настаивал, клещами вытаскивая из меня Хайда-психопата, который все более мной завладевал. Гераклит с Ницше по-прежнему являлись ко мне, только говорить стало не о чем – философские пассажи моих любимцев, что когда-то цитировались километрами, блекли в памяти, испарялись. «Все есть зло. Зло есть бытие вещей, жизнь – зло, порядок и государство, законы, ход развития Вселенной – исключительно зло! Нет иного блага, кроме стремления к небытию; хорошо лишь то, чего не существует…» Дальше забыл. И автора не помню, к