капитан! Оказывается, капитан там не первый год обретается, и с ним такие замысловатые отношения, что впору роман писать!
Все это обсуждаем, как правило, по ходу приготовления обедов-ужинов. Летняя кухня напоена запахами, что витают под навесом; подпрыгивают кастрюльные крышки, на столе расставлены соль, перец, кунжут с корицей, хотя главная приправа к блюдам – наши истории. Удивительно: они изливаются легко и свободно, будто рассказываешь рецепт приготовления супа харчо или лобио. В той жизни, что осталась за пределами «хутора», мы напяливали на себя по десятку невидимых дождевиков, ведь понимания не ждали. Кто-то и выкажет сочувствие, да потом так удружит, что трижды пожалеешь о сказанном. Пожаловалась как-то престарелой соседке, вывернула душу, божьего одуванчика даже на слезу пробило. А потом смотрю: соседи коситься начали и на меня, и на дочку; а вскоре звонок в дверь – здрасьте, начальница ТСЖ! У вас, говорит, психически ненормальная проживает, так вот пришла проверить: несет ли она угрозу членам нашего товарищества?! От таких тварей не дождевиком – броней надо защищаться и гнать поганой метлой (что тогда и случилось). А вот здесь всех судьба загнала в угол, потому и общаемся взахлеб, выплескивая накопившуюся горечь…
Единственный мужчина держится особняком, похоже, чует затаенную неприязнь. Они же поголовно предатели, сбежавшие от проблем, будто крысы с тонущего корабля, поэтому Артем Валерьевич молча копошится у плиты, долго читает мелкий шрифт на упаковках с продуктами, но просить совета не решается. И сын такой же нелюдимый, с цепким пристальным взглядом, что пронизывает тебя как рентген. Виктор Георгиевич его «философом» называет; говорит: работать с парнем трудно, слишком глубоко ушел в личную ракушку, да еще теоретическими выкладками подкрепил уход. Как-то спросила Артема Валерьевича: у них-то что произошло? А он, скривившись в ухмылке, сказал про зеркало, что разлетелось на осколки и попало в мозг сыну Максиму.
– Я не поняла… Какое зеркало?!
– Зеркало злого тролля. У вашей дочери, между прочим, такой же осколок в мозгу сидит. Не замечали?
В общем, странный вышел разговор, хотя так и подмывало спросить: куда ж мамаша делась? Сбежала, надо полагать, подальше от сбрендившего «философа»? Пока не спросила, не та степень близости, но кто-нибудь наверняка проявит любопытство.
У каждого, короче, своя Голгофа; если их мысленно сложить, получится высоченная (в отличие от настоящей Голгофы) гора. А если приплюсовать тех, кого нет, но кто мог тут оказаться? Тогда просто горища вырастет, выше Эвереста, до Луны достанет!
И вот наступает вечер, когда обещано занятие с моей сумасбродкой. И другие рассчитывают, что их возьмут – такое выработалось выражение. Мол, сегодня Виктор Георгиевич вас возьмет, что расценивается как приобщение к чему-то таинственному, непостижимому, оттого и нервы. Майка выкатывается во двор, ходит кругами, я же пытаюсь успокоиться вязанием. Черт, палец уколола спицей! Лезу за йодом в походную аптечку и тут же натыкаюсь на психотропы. Упаковки не вскрыты, быть может, зря? Гадость, прекрасно осознаю, но подпорка, если убрать (а мы их убрали), не исключено обострение. А еще Цезарь, как назло, принимается выть! Почему-то собачий вой напоминает поездку в Лавру, где бесноватые орали, выли, кое-кто даже лаял по-собачьи. Здесь не лают, не кусаются, однако перед сеансами напряжение в воздухе сгущается, словно электричество перед грозой. Когда кого-то уводят в мастерскую, кажется – они не вернутся, вроде как отправились на войну. А может, там и впрямь война? С чем-то невидимым, неуловимым, страшным, как сама смерть…
Обработав ранку, выглядываю в окно в надежде, что мою уже взяли. А там мужик в полицейской форме беседует с Виктором Георгиевичем – господи, неужели что-то серьезное?! Выйдя во двор, вижу, как к полицейскому подскакивает Борисыч, что-то доказывает, опекуны тоже втягиваются в полемику. Даже Виктор Георгиевич бурно жестикулирует, что вообще из ряда вон.
– Чего кипятитесь? – лениво произносит человек в форме. – Мое дело – реагировать на заявления жителей. Таковые поступают? Поступают! Вы не являетесь для объяснений? Не являетесь! Ну, так это… Гора пришла к Магомету! То есть приехала на мотоцикле!
Он ухмыляется (сострил!), снимает фуражку и вытирает платком седоватую плешь.
– В общем, туда и обратно на своем транспорте довезу. Напишете объяснительную – и гуляйте!
– Некогда, я работать должен!!
– Вернетесь – работайте сколько угодно! Кстати, что у вас за работа? Вроде не сеете, не пашете…
– Это вас не касается! – влезает Борисыч. – Серьезная работа!
– А я, по-вашему, погулять вышел?! – полицейский сурово сдвигает брови. – Не хотите по-человечески – повесткой вызову!
В финале спора Ковач машет рукой и направляется к воротам. Когда те распахиваются, замечаю оставленный снаружи мотоцикл с коляской; в нее усаживается Виктор Георгиевич, надевает шлем, и мотоцикл, подняв пыль, срывается с места.
До темноты длится ожидание. Атмосфера какая-то гнетущая, все бродят как неприкаянные, а еще душно становится – точно будет дождь. Наконец за забором раздается стрекот мотоцикла, Виктор Георгиевич появляется во дворе и, ни слова не говоря, скрывается в домике. Спустя минуту на пороге появляется Борисыч.
– Отменяются сеансы! Выбили человека из колеи!
Моя сумасбродка относится к отмене на удивление спокойно. И Максима это радует: по словам отца – у парня очередная забастовка. Что ж, не всем нравятся процедуры, вынимающие из тебя тень, оставшуюся от полноценного человека. Неказиста тень, жалка и ничтожна; а ведь требуется вдохнуть в нее жизнь, пройдя через неизбежные мучения. А кому хочется мучений? Все здешние пациенты по-своему устроились в личном безумном мирке, можно сказать, вырыли землянки и похоронили себя заживо…
В попытке компенсировать общее уныние Борисыч собирает всех под пластиковым навесом и, включив лампу, зачитывает фрагменты будущей книги. В ней будет прослежена биография нашего чудодея, начиная с крохотной больнички в городке Руза – именно там он начал нащупывать метод, создал первые изображения и подвиг больных на создание автопортретов. Пребывая в недрах официальных медучреждений, наш Виктор свет Георгиевич неустанно совершенствовал прорывную методику, работал на дому, едва не в подпольных условиях, то есть шел против принятых установок. Ведь психиатрическое сообщество – да-да! – структурировано и выстроено, как армия! Больше того – как церковь, догматы там не менее жесткие, за нарушения разве что на кострах не сжигают! А обычные люди?! Шарахаются от психов как от прокаженных, в лучшем случае подвергая издевкам и осмеянию! Обыватель боится других, они привносят в жизнь что-то непонятное, сбивающее с толку, пугающее! Хотя на самом деле человек боится себя – того, что сидит в глубине, но пока не прорывается на поверхность. Так пугает подземный гул перед землетрясением: люди в панике покидают дома, но от катастрофы бегство не спасает!
– А вот еще… – он перебирает листки. – Ага… отношение к ним, ну, к нашим больным – это лакмусовая бумажка, тест на человечность! Отворачиваешься, кривишь физиономию, испытываешь брезгливость?! Не прошел экзамен! Двоечник, эгоист, что держится за свое здравомыслие, будто за железобетонный столб! Это ведь соломинка, что в любую секунду готова обломиться и исчезнуть из твоих рук! Потому-то он, – Борисыч утыкает палец вверх, – и не отворачивался от безумцев! Да и его самого называли безумцем – и близкие, и друзья!
О том, кто не отворачивался от безумцев, слышу впервые. Виктор свет Георгиевич чурается таких сравнений, он врач, пусть и необычный, однако в анналах Борисыча запросто встает рядом с главврачом всех времен и народов, и никто, замечу, не возражает – наоборот, все согласно кивают. Внезапно натягивает тучи, что кружат над нами, заворачиваясь в тугую черную спираль и грозя вот-вот обрушиться ливнем. И они разверзаются, хляби небесные, чтобы залить двор потоками воды и полностью обнулить видимость. С навеса стекают струи, сквозь них с трудом просматриваются строения и дерево с кожаной грушей, качающейся под ветром. Ветер усиливается, ливень припускает сильнее, и наше обиталище предстает кораблем, что прорывается через ураган. Куда плывем? Дойдем ли до цели? Корабль поднимается на волне и падает вниз, того и гляди – исчезнет в бездне. Но экипаж пока держится; и Борисыч тут наш лоцман (кто капитан – не надо объяснять), что прокладывает путь в тихую гавань.
Комнаты второго этажа, где мы расселены, под самой крышей, стальная кровля всю ночь грохочет под ливнем. Такие же дожди преследовали в Чехии, куда отправились от безысходности, ну, совсем ничего не помогало. Когда негодяй вернулся из-за бугра, я с боем (это была Куликовская битва!) вырвала деньги на лечение в европейских клиниках. «Будем считать это отступными, – сказал негодяй. – Обещай, что просишь в последний раз!» И я пообещала: мол, если приличная сумма, клянусь – больше приставать не стану. Тут же оформляем визы, и для начала – в клинику под Прагой, по совету одной знакомой, что лечилась там от депрессии. Клиника располагалась в живописном пригороде, но только поселились – дожди зарядили такие, что Влтава из берегов вышла. Место славилось замечательным парком, где можно прогуливаться, наслаждаясь изысканным ландшафтным дизайном, да разве выйдешь в такую погоду?! В итоге сижу с Майкой в палате и слежу за тем, чтобы препараты вовремя принимала. Что самое обидное: те же препараты! Я-то думала, за бугром пичкают волшебными таблетками, а они – такие же, только названия слегка изменены! В общем, отсидели под дождем пару месяцев, после чего в Германию подались, благо недалеко. Там погода разгулялась, парк еще лучше, прямо Сан-Суси, но набор лекарств (вот смешно!) тот же! Да еще лечащий врач – поляк! Я попросила немца, поднялся скандал (дескать, неполиткорректно!), но потом пошли навстречу, предоставили строгую немецкую фрау, которая въедливо, когда через переводчика, когда с разговорником в руках, пыталась раскопать нутро дочери. Как и чешских лекарей, ее удивляли черные квадраты, которые Майка рисовала ежедневно. Фрау рекомендовала отказаться от бессмысленного рисования, придумывала хитроумные лекарственные схемы с добавлением витаминов А, В, С (далее по алфавиту), а толку по-прежнему никакого! Осталось одно – Швейцария, где все мировые светила психиатрии практиковали. И что? А ничего, то есть – замкнутый круг! Тогда, помню, сама оказалась на грани. Прекрасная клиника вроде, горная местность, альпийские красоты – а тебя мутит от всего этого, тошнит и отвращает. Неподалеку проп