ба тоже покрыты белым, как и подвешенная к суку груша – она так и осталась висеть, хотя Байрама давно увез прилетевший из Ташкента опекун. Почти все уехали, лишь несколько семейств осталось ждать непонятно чего.
Во двор выходит водитель черной машины, что стоит под навесом, смахивает иней со стекол, залезает внутрь, чтобы включить двигатель. Но звука не слышно – виден лишь дымок из выхлопной трубы. Теперь жди толстую тетку в манто, что вскоре усядется в автомобиль и укатит до самого вечера. Куда они уезжают – неизвестно, Катя говорит: в райцентр и еще дальше, в большой город, где есть рестораны, парикмахерские и массажные салоны. Отвыкшая от городской жизни, я не верю, что все это вообще есть, зато вижу, как под вечер лимузин заруливает обратно, и тетка (кажется, по фамилии Глушко) с трудом вываливается наружу. Она пошатывается и до крыльца добирается, опершись на водителя, который затем возвращается, чтобы вытащить из багажника кучу пакетов и контейнеров. Это – для дочери Амалии, что весь день сидит на чипсах, лишь вечером может отвести душу, насладившись ресторанной жратвой. Амалия – великий немой, как называет ее Ольга, с момента приезда та не произнесла ни слова; да и выглядит как натуральная мумия. А кто у нас призван оживлять мумии? Правильно, волшебник Ковач, который и занимается этим с утра до вечера, отодвинув в сторону остальных. Как утверждает Катя, это временно; и Ольга говорит то же самое, но я все равно не нахожу себе места. Да, «дорожные знаки», что окружали меня (долго окружали!), исчезли, будто пыль, какую стряхивают с одежды; и крысы с желтыми глазами куда-то пропали; и Капитан, ненадолго возвратившись, вынужден был с разочарованием собрать пожитки.
– Извини, – сказала во время последнего визита. – Но больше я тебя не намерена терпеть!
– Что ж так? – отозвался этот гад (еще обижаться вздумал!). – Мы с тобой столько времени провели, нам было прикольно вдвоем…
– Ага, прикольно! Ты – ужас, летящий на крыльях ночи, провокатор и злодей! Так что давай, собрал вещички – и на выход!
Тот высказался, мол, фиг бы ты меня без Ковача победила, это его заслуга, но – убрался восвояси, и больше я его не слышала. Что еще исчезло? Зеленый дождевик вместе с радиоактивными дождями, что якобы должны обрушиться на меня и лишить возможности родить Бога. То есть дождей я больше не боюсь; а вот касательно Бога – не могу сказать, что идея разонравилась. Иногда она представляется чушью, детской выдумкой, иногда – очень греет душу. Я ведь отлично помню всех без исключения гадов, попавшихся на жизненном пути, не только Капитана. А Степаныч, желавший увезти в Мухосранск? А ремонтник с цыплячьей шеей, что пытался изнасиловать? А медсестра, что водила меня как собаку, на поводке? Никто не забыт, ничто не забыто, в том числе одноклассники, которые издевались надо мной, и всем нужно воздать по трудам. А как воздать, если я по-прежнему никто и звать никак? Только при поддержке страшного божества, которое сама рожу, сама воспитаю, и он, как Цезарь, что беспрекословно слушает хозяина Ковача, порвет их в клочья!
«Стоп-стоп! – борюсь с подобными мыслями, – Были же на твоем пути нормальные люди, да что там – прекрасные люди! Помнишь Сюзанну? Та ведь не отвернулась от тебя, Штрауса тебе играла и Мусоргского! А арт-терапевт из клиники доктора Карлова? Тоже человечная женщина, какие тут могут быть клочья?!» Но пока человечность не может перевесить мерзость, бездушие и глумление, какие я повидала, – не может, и все!
А главное, я по-прежнему живу в обнимку с Его Величеством Одиночеством. Вокруг меня, как раньше, кокон, и вопреки всем усилиям, в том числе волшебника Ковача, я пока не могу из него выскочить, заключена в него, как полуволк в свой вольер, только хозяина, что выпустил бы на прогулку, – нет. Может, погулять самой? Выбежать во двор, пока там лишь водитель, и закружиться, раскинув руки, по покрытому белым инеем двору?
Только поздно, на пороге Глушко, она направляется к автомобилю. Следом в дверях возникает закутанная в плед Амалия; обернувшись, Глушко-старшая что-то говорит, но дочь – в позе статуи, даже не кивнет. По словам Кати, Глушко богаче нашего Эхнатона будет, у нее в Москве целая сеть бутиков имеется. И когда она стала разводиться с мужем, Амалия сделалась разменной картой в тяжбе за имущество, а также поводом уесть и обесчестить противную сторону. За Амалию судились, ее похищали, прятали в снятых квартирах и не заметили, как в один прекрасный момент уже подросшее дите замолчало. Вроде как отказал речевой центр, плюс ритуалы появились, например, Амалия разукрашивала себя, делаясь похожей на актрису театра кабуки. Она и тут злоупотребляет косметикой, даже сейчас, несмотря на ранее утро, успела соорудить себе лицо-маску. Странно: ее косметическое творчество почему-то отталкивает, даже пугает. А вот когда тем же занимается Ольга, ощущение другое – радостное, от ее макияжа буквально свет на лицах появляется. Говорит: случайно обнаружила, что раскраска действует, причем начала со своего отца. Он тогда был жив, но сильно болел, и никакие таблетки не помогали (ха-ха, кому и когда они помогали?!). И вот Ольга, у которой имелся театральный грим, сделала ему клоунскую маску – просто так, чтобы настроение поднять. И помогло! Не вылечило, конечно, зато спать стал и приступы прошли; жаль, он был уже перекачан препаратами, сердце не выдержало…
Или грим сам по себе неважен? А важен тот, кто тобой занимается – кто не смотрит на тебя с отвращением, как на лягушку или таракана, а видит в тебе человека? Желая уяснить это, мечтаю опять попасть к Ольге – ведь к волшебнику Ковачу все равно пока не попадешь. Когда лимузин выезжает за ворота, Борисыч запирает их, затем берет Амалию за руку и ведет в мастерскую. Вскоре туда же протопает Ковач, чтобы до позднего вечера ваять ее ростовой бюст, мы же будем по-прежнему болтаться как кое-что в проруби.
Вытащить меня и других из проруби помогает плазменная панель, висящая в зимней кухне, где Ольга транслирует фильмы. Их много, этих фильмов, Ковач в разных странах свои сеансы проводил, поэтому некоторые фрагменты на других языках и с субтитрами. Вот показывают французов (судя по картавой речи за кадром), вот корейцы (а может, японцы), и все они что-то усиленно лепят или рисуют под руководством Ковача, что и впрямь похож на волшебника. Киногерой энергичен, моложав, глаза блестят, в них ни грана сомнения в своей правоте. А в жизни? После того, как взял Амалию, выглядит уставшим, глаза потухли, щеки ввалились…
На сегодняшнем телепоказе, что начинается после завтрака, транслируют последние записи. «Мама дорогая, это я?! Ну да, я, еще в дождевике, а напротив – ссутулившийся и зажатый Максим». Под зраком телекамеры мы начинаем работу, каждый – свою, и поначалу дело идет, мы вроде как подстегиваем друг друга, если угодно – подпитываем. Оглядываю сидящих вокруг – есть тут Максим? Нет Максима, а жаль, мы не то чтобы сблизились (сближение с Максом – еще тот квест!), но все-таки ощутили родство душ – почувствовали, что эти души вообще имеются. Но если я все же бегаю смотреть фильмы, которые десять раз видела, то Максим обычно отсиживается в комнате.
– Не будет его сегодня… – бормочет в ухо сидящая сзади Катя. – Отец говорит: опять в отказ пошел.
– Кого ты имеешь в виду?! – прикидываюсь дурочкой.
– Сама знаешь кого…
Ладно, сосредоточимся на себе, любимой. На экране наблюдаю привычную худобу девушки по имени Майя и непривычную суетливость, ведь шаловливые руки не знают, что им делать, и хватаются то за кисть, то за мастихин. Девушка вроде берется рисовать, превращая «дорожный знак» в нечто осмысленное, и тут же накрывает голову капюшоном! Нет, не нравится мне эта X. Я бы хотела быть Y, то есть совсем другим персонажем; и это разделение – еще одна пуповина, связывающая меня с адским прошлым. Нормальный человек не обязан себя любить, но рано или поздно соглашается с неизбежным, и реальная X не мытьем, так катаньем совмещается с вымышленной Y. А тут не совмещается, хоть тресни, в итоге Y готова вцепиться в физиономию X, как и наоборот!
– Жаль, сорвался парный сеанс… – комментирует Ольга. – Но подход перспективный, мы обязательно продолжим!
Ага, разбежались! Как продолжишь, если две части меня самой пребывают в антагонизме?! Да и спарринг-партнер изволит отлеживаться, а не двигаться вперед, пусть и черепашьими шажками!
– Эй, ты куда?! – слышу в спину Катин голос.
– Куда надо!
На второй этаж не поднимаюсь – взлетаю, а дверь толкаю ногой. Наглость тут служит подпоркой, я могу действовать либо так, либо никак, а значит, нечего вскакивать со стула, Артем-не-помню-отчества, и делать большие глаза! Лучше пните в задницу того, кто накрылся одеялом и лежит, гордо отвернувшись к стене!
– Вставай, к тебе пришли… – слышу наконец. Тело не шевелится, и тогда я, чувствуя поддержку, попросту сдергиваю одеяло. Сама лежала под синтепоном не один месяц, знаю, что одеяло может служить погребальным саваном, а наша задача – воскреснуть! Последние слова уже произношу вслух, после чего вижу, как взлохмаченный персонаж усаживается на кровати, подтягивая коленки к подбородку.
– Что вы носитесь с этим воскрешением… – произносит с кривой усмешкой. – Тоже мне, нашли спасителя!
– Не нравится?! Тогда идем с Ольгой работать! Надо же что-то делать, пойми, другого шанса не будет!
Ольга пока не планировала такую работу, но меня несет, я знаю: его надо расшевелить, только вдвоем можем чего-то достичь!
– Он подумает, – произносит Артем-не-помню-отчества. – Верно, Максим? Ты подумаешь и примешь правильное решение, так?
Выйдя из комнаты, долго не могу успокоиться, а также понять: кто сейчас все это выдал? Это была X? Или Y? А может, в момент порыва они совместились, и это была единственная, неповторимая и настоящая Майя?
Почему-то рассказываю об этом Кате, затем, уткнувшись в ее плечо, взахлеб рыдаю. Всю кофту слезами измочила, прямо как в детстве, и вдруг подумалось: а куда делась Магдалена?! Ответ: она уехала в кругосветное путешествие, откуда не возвращаются. А вот Катя (которая ранее была в кругосветке) вернулась, и я буду за это понимание зубами цепляться, любой ценой постараюсь не забыть…