– Сможете! Сядьте напротив друг друга! Возьмите в руки грим! А теперь раскрашивайте: ты – его, а ты – ее! Давайте, смелее!
И опять сумасшедший темп, только сейчас мы сами создаем свои забытые лица, когда по очереди, когда совместно. Наложить грим, тщательно прорисовать детали, и тут же – стереть. Еще попытка, затем еще! Новые обличья создаются с невероятной скоростью, мелькают, будто в калейдоскопе, и кажется: еще чуть-чуть, буквально один шажок, и найдется правильный вариант! А не находится! Вроде мы тоже сделались мастерами и виртуозами грима, но что-то ускользает, финальный портрет не получается, и потому – накатывает отчаяние. «Ольга, подскажи секрет!»
– Я не знаю, в чем секрет, – отвечают, – и никто не знает, даже Ковач. Наверное, нужно вынуть из себя душу и вложить в другого. Нужно кого-то полюбить всей душой, тогда, возможно, что-то получится…
Ее слова не сразу, но все же проникают в меня, присваиваются, делаясь понятными, как простая гамма. Как же раньше этого не понимала?! Ясно ведь, почему столько лет Катя носится со мной, растрачивая здоровье; и почему Артем Валерьевич мучается с Максом, а Ольга осталась на богом забытом «хуторе», чтобы опекать утратившего силу волшебника. Если бы она его не любила, ничего бы не было; и без наших родных ничего не было бы, все давно бы разбежались; а мы – здесь, даже пытаемся что-то делать!
Но это легко сказать: полюби другого. А если отвыкла? Если сама себя не любишь, подчас даже ненавидишь, – как вынуть частичку души и вложить в того, чье лицо искажено страданием и вибрирует под моими руками?! И ему нужно сделать то же; и, если мы не решимся, не изыщем нерастраченные силы, – нам конец!
На этом осознании неизбежного конца и проскальзываю на другую сторону реальности. Мой взгляд будто проходит сквозь стены мастерской, я вижу, как сверху сыплется белый пух, кружит в воздухе и оседает на землю, чтобы в скором времени накрыть нас многометровым белым саваном, считай, похоронить. И дуб засыпает снегом; и, хотя покрытое инеем дерево всегда красиво, сейчас оно – натуральный символ забвения, памятник тщетным надеждам. И вдруг в просветах толстенного слоя облаков – солнце! Сугробы тают, начинают звенеть ручейки, а может, это звенит мой смех (или смех Максима?), что удивляет – я очень давно не смеялась! Прежняя жизнь тоже тает, словно большая ледышка, которую согрели дыханием; и я сама – оттаиваю, видя в зеркале другую Майю. Знакома ли она мне? Где-то – да, а в чем-то абсолютно незнакома, мне еще предстоит узнать: какая она, Майя, торопливо стирающая грим. И Максим стирает, чтобы вглядеться в незнакомца, к которому надо теперь привыкать. Мы привыкнем, освоимся, пусть не скоро и не сразу, и залог этого – проникающее сквозь стены солнце…
В том, что свершилось что-то важное и необратимое, говорят взгляды Кати и Артема Валерьевича. Не помню, чтобы на меня смотрели с надеждой и даже скрытой (тщательно скрытой!) радостью. Глаза другого – это ведь тоже зеркала, где еще отразишься в своей подлинности, как не в них? Но радость неполная, рядом с ней – печаль, ведь наш волшебник Ковач – стал совсем другим!
Волшебник чем-то озабочен и однажды разводит костер под дубом, куда швыряет исписанные листки. Подбегает Ольга, выхватывает из огня полуобгоревшие записи, а ей говорят: брось, мол, все равно ничего не вышло! Уничтожь портреты: рисованные порви, а пластилиновые преврати в яйца – верни несостоявшихся Адамов с Евами в первозданный хаос, в мать сыру землю. Ольга указывает на нас с Максимом: дескать, ты не прав, вот твои результаты! А тот отмахивается, мол, это не результат, а полная ерунда! Однажды утром он и впрямь стирает черты с бюстов и скульптур, рвет на мелкие части рисунки, что нас, по идее, не должно расстраивать. Наши портреты в любом случае закончены, они отделились от нас; и все же мы расстраиваемся, мучаемся, правда, теперь по-другому. Мы вообще можем уехать, тут нечего больше делать, но вот – не уезжаем, будто осталось какое-то неисполненное дело. Катя с Артемом Валерьевичем нас не подгоняют, ждут; и мы с Максимом ждем, чтобы однажды оказаться в мастерской, куда Ольга перенесла телевизор с кухни. Туда приглашают постаревшего волшебника и включают фильм, где он главный герой.
– Ну что ты отворачиваешься? – вопрошает Ольга. – Это же ты! Посмотри, как у тебя горят глаза! Как смело наносятся мазки на холст, как мастерски лепятся бюсты! А это что?! Мама дорогая, искрится воздух, в нем звездочки вспыхивают! Да это же настоящее чудо! Это – зеркало, в которое ты должен вглядеться и вспомнить себя! Ну же, вспоминай!
Нужно обязательно раскачать пребывающего в ступоре человека, иначе одиночество его сожрет, утащит в бездну! Но одной Ольге не справиться, это видно. И хотя нет уверенности, что сможем помочь (сами едва встали на ноги!), мы с Максимом, не сговариваясь, предлагаем помощь.
– Не боитесь? – спрашивает она.
– Боимся, – отвечаем, – но как иначе?
Мы не знаем, откуда это желание отдавать, – откуда-то берется. А значит, наш волшебник не одинок, ведь есть та, кто будет жать кнопки на плейере, включать фильмы про лучшую пору жизни, а затем ваять портрет, благо в заготовках недостатка нет. А еще есть мы, в каком-то смысле – его создания, которые помогут раскрасить неподвижное тусклое лицо, чем и начинаем заниматься. Вместе с Ольгой мы усаживаемся напротив большого зеркала и работаем, каждый на своем участке. Аморфная пластилиновая масса не сразу, но оживает, в ней постепенно проглядывают человеческие черты. Пока это лишь намек, набросок, робкий пунктир маршрута, по которому волшебник вернется к себе настоящему. А чтобы не отклоняться от него, мы раскрасим его лицо, устроим ему карнавал! Мы выберем самые солнечные краски, чтобы лицо засияло, а потухшие глаза вспыхнули вновь! На карнавале все старое, больное, ненужное отменяется, и человек обретает новый облик…
Ковач задремывает, и Ольга хлещет по пластилиновым щекам: не спать! Тот открывает глаза, и лихорадочная работа опять продолжается.
– Давайте-давайте, нельзя останавливаться! – подгоняют нас. Одной рукой продолжая лепку, другой она выхватывает из стопки лист и читает вслух:
– Тогда Иаков уверился в том, что Иосифа действительно нет, он мертв. Осознав, что брат окончательно для него потерян, Иаков стал его лепить. Это был жест отчаяния, он хотел воссоздать глиняную копию брата, вложив в статую все воображение, все свои силы… Ты помнишь это?! Помнишь, что прилетел ангел?! И сюда прилетит!
Мы вытащим тебя, волшебник. Ты избавишься от боли и страха, от разочарования и тоски, взлетишь над этой глупой суетой, размолотившей тебя, разбившей душу в мелкое крошево. Мы будем работать долго, тщательно, пока ты не поверишь в свою новую сущность; и тогда ангел подлетит и скажет: «Подождите, он жив!» Обязательно скажет…
Санкт-Петербург
2017–2020