Индеец нахмурился, недовольный столь бесцеремонным ответом на учтивый прием, оказанный гостям жителями деревни, однако сделал знак, чтобы музыка стихла, и повел бледнолицых по дорожке, образованной двумя рядами смуглых тел, к большому вигваму, стоящему в центре деревни. Перед ним возвышалась огромная шелковица, и в тени ее раскидистых ветвей на чурбаках сидели полукороль племени и главные мужи деревни.
Их лица и верхние части их тел были выкрашены красным — цветом мира. Они были облачены в плащи из шкурок выдр, а с их ушей свешивались серьги из нанизанных жемчужин и кусочков меди. К серьгам полукороля были прикреплены две маленькие зеленые змейки, обвивающиеся вокруг его шеи, его тело было смазано жиром и затем облеплено мелкими яркосиними перышками, а на его голове красовалось чучело ястреба с раскинутыми крыльями.
Сбоку от этой группы стоял отряд из более чем двух десятков индейцев, отличающихся от чикахоми-ни и внешностью, и нарядом. Последние выглядели и держались, как покоренный народ, а в наружности первых не было и тени покорности. То были воины огромного роста и огромной силы, со свирепыми лицами, одетые как нельзя более скудно, украшенные ожерельями и браслетами из человеческих костей и подпоясанные поясами из шелковой травы, в которую были вплетены скальпы. Он опирались на большие луки, и каждый такой неподвижный и суровый воин походил на бронзовую статую, олицетворяющую Смертоубийство.
Когда в круг вошли губернатор и сопровождающие его дворяне, вождь чикахомини поднял взгляд.
— Мои белые отцы — желанные гости, — молвил он. — Пусть они сядут. — И снова уставился в землю.
"Белые отцы" уселись на чурбаки и стали ждать следующего хода в этой игре. Через некоторое время полукороль взял с лежащего рядом с ним бревна курительную трубку с чубуком длиною в ярд и чашей, в которую мог бы поместиться апельсин. Один из индейцев встал, подошел к костру, разведенному под треножником и, воротившись с горящим углем, который он держал в пальцах, спокойно и неторопливо зажег трубку. Полукороль, все в таком же гробовом молчании, поднес ее к губам, пять минут покурил и отдал трубку давешнему индейцу, который отнес ее губернатору. Тот сделал три огромных затяжки и передал трубку полковнику Верни, который в свою очередь отдал ее главному землемеру. После того как исполинскую трубку покурил каждый из белых, она пошла по кругу дикарей. В пелене табачного дыма толпа, обступившая круг, казалась уже призрачной, бестелесной, а лицо полукороля то исчезало в клубах, то смутно проступало вновь, словно лик восточного идола, перед которым курят благовония. Не было слышно ни единого звука, кроме плеска реки, вздохов ветра и пения сидящих на деревьях цикад. Индейцы сидели недвижно, как изваяния, белые же изнывали, ибо им не терпелось перейти к делу. Те из них, кто был старше, сдерживали свое нетерпение, но Лэрамор начал было насвистывать, затем под укоризненным взглядом губернатора замолчал и, пожав плечами, повернулся к сэру Чарльзу с комичным унынием на лице. Сэр Чарльз извлек из кармана игральные кости и горсть золотых монет, после чего лицо капитана прояснилось, и они двое, скрытые от взора губернатора широкими плечами полковника, принялись бесшумно играть, сыпля беззвучными проклятиями. Мастер Пейтон упер локоть в колено, положил подбородок на ладонь и, как это свойственно поэтам, стал любоваться убаюкивающей красотой дня.
Наконец, когда терпение белых уже почти истощилось, трубка воротилась туда, где с невозмутимым лицом, опустив глаза, сидел полукороль. Положив ее, он поднялся на ноги и запахнул на себе свой плащ.
— Мои белые отцы — желанные гости, — звучным голосом промолвил он. — Для чикахомини воистину желанно видеть лицо белого отца, который правит от имени великого белого отца за морем. Праздник кукурузы еще не пришел, однако мой народ радуется. Наши сердца возрадовались, когда мой отец передал, что нынче он явится к своим верным чикахомини. Наши уши открыты — так пусть же мой отец говорит.
— Я благодарю Харквипа и его людей за их теплый прием, — холодно сказал губернатор. — На мой взгляд, их всегда отличала многословность. Они заявляют о своей верности великому белому отцу за морем, но забывают о его справедливых законах и не слушаются его должностных лиц. Мне надоели их слова.
— Скажи мне, — молвил Харквип, и лицо его было мрачно, — разве справедливы законы, которые изгоняют нас из наших охотничьих угодий? Разве справедливы законы, которые отнимают у нас наши маисовые поля? Неужели великому белому отцу за морем нравится слушать, как наши женщины плачут, потому что им нечего есть? Или же у него сердце индейца, и он жаждет услышать боевой клич?
— Это угроза, — сурово изрек губернатор.
Индеец взмахнул руками.
— Разве мы не выкурили трубку мира? — холодно заметил он.
— Хм! Я явился сюда не затем, чтобы выслушивать пустые стенания. Ваши жалобы относительно земель будут представлены на рассмотрение Ассамблеи, и она вынесет по ним свое решение — разумеется, праведное и справедливое.
— Тьфу, — сказал индеец.
— Я здесь, — продолжал губернатор, — затем, чтобы задать чикахомини кое-какие вопросы и отдать им повеления, которым им лучше бы подчиниться.
— Пусть мой отец говорит, — спокойно промолвил индеец.
— Почему вы дали убежище в вашей деревне человеку с рыжими волосами? Все племена: нансмонды, уэйаноки, ческиаки, паспахеги, паманки и чикахомини — были извещены, что, если он окажется среди них, его следует выдать. Почему чикахомини спрятали его?
— Рыжий лис пришел в деревню чикахомини ночью и затаился. Глаза моих людей были закрыты: они не видели его.
— Хм! Почему вы не принесли ваши мушкеты в здание суда, когда всем племенам было велено сделать это две недели назад и получить взамен бусы из белых ракушек и огненную воду?
— Мои отцы просят слишком много, — угрюмо ответил полукороль. — Мои молодые воины любят говорящие палки. Они любят смотреть, как перед ними падают олени, словно кукуруза под градом. Мои отцы просят слишком много.
— Сколько мушкетов имеется в твоей деревне?
— Пять, — последовал быстрый ответ.
— Хм! Завтра вы принесете десять мушкетов и отдадите их капитану ополчения в здании суда. Когда эти малые, — губернатор показал на отряд рикахекриан, — возвращаются туда, где обитает их племя?
— Они наши друзья. Они ждут здесь, чтобы станцевать с нами танец кукурузы. После этого они вернутся в Голубые горы и расскажут другим рикахекрианам о тех замечательных вещах, которые они видели, и о силе белых отцов.
— Когда состоится ваш праздник кукурузы?
— Через семь солнц.
— Они должны уйти завтра.
Лицо полукороля потемнело, и по кругу воинов пробежало чуть заметное движение, которое они тотчас подавили.
— Мой отец просит слишком много, — веско сказал полукороль.
— Не больше того, что я могу исполнить и исполню, — жестко ответил губернатор и встал со своего чурбака. — Ты, Харквип, отвечаешь передо мною и перед Советом за то, чтобы завтра этих люди ушли. Если послезавтра к восходу солнца их каноэ уплывут далеко по реке в сторону Голубых гор, если к тому же часу мушкеты, которые вы оставили у себя вопреки прямому приказу Ассамблеи, будут сданы офицерам ополчения в здании суда, то я закрою глаза на то, что вы прятали человека с рыжими волосами, а Ассамблея заслушает ваши жалобы относительно ваших охотничьих угодий. Если же вы ослушаетесь, то к вам придут мои воины с говорящими палками в руках. Я сказал. — И губернатор сделал знак слугам, которые держали коней.
Полукороль тоже встал.
— Повеления моего белого отца будут исполнены, — с угрюмым достоинством сказал он. — Он сильнее нас. Оуки уже много лет гневается на людей с красной кожей. Он перешел на сторону бледнолицых и помогает их богу против людей с красной кожей. Завтра мои молодые мужи отнесут свои мушкеты обратно бледнолицым и принесут огненную воду, и мы станем пить и позабудем, что дни Паухатана давно прошли и что Оуки сражается против нас. И, когда Паманки покраснеет от завтрашнего заката, мои братья с Голубых гор обратят свои лица к своему дому. Мой отец доволен?
— Я доволен, — отвечал губернатор.
— Моим братьям надо кое-что сказать моим белым отцам, — продолжал полукороль. — Выслушают ли они великого вождя Черного волка?
Губернатор достал из кармана большие часы, посмотрел на них и вздохнул.
— Господа, потерпите еще минуту. Харквип, я буду слушать твоего рикахекрианина, покуда тень от вон того дерева не дойдет до костра. Что он хочет сказать?
Полукороль заговорил с пришлыми индейцами на их языке, и один из них вышел из круга и выступил вперед. Его высокое могучее тело было сплошь покрыто татуировками, изображающими животных и птиц, одну руку украшало обручье из матового желтого металла ("Клянусь Создателем, это золото"! — воскликнул губернатор, обращаясь к полковнику Верни), на испещренной глубокими шрамами груди висело ожерелье из зловещих трофеев, оставшихся от тех, кого его племя привязывало к пыточным столбам. Его пояс, с которого свисали томагавк и нож для снятия скальпов, был украшен человеческими волосами, на бритой голове рядом с длинной прядью красовалась высушенная кисть руки врага. Лицо его под этим украшением было хитрым, грозным и безжалостным. Он заговорил на своем собственном языке, а полукороль переводил.
— Черный Волк — великий вождь. В его деревне в Голубых горах стоят пятьдесят вигвамов, и самый большой принадлежит ему. За ним идет сотня воинов, когда он ведет свое войско в бой. Монаканы бегут перед ним, словно олени, сердца тускарора размягчаются, и они прячутся за спинами своих скво. Черный Волк — великий вождь. Месяц гусей миновал семь раз с тех пор, как рикахекриане наточили свои томагавки и сошли с гор туда, где воды Паухатана падают на множество скал. Там они встретили бледнолицых. Тот, кто стоит над всеми, разгневался на своих рикахекриан. Они впервые увидели мушкеты бледнолицых. Они подумали, что это боги плюются на них огнем и убивают их громом. Их сердца размягчились, и они бежали от незнакомых богов. Одних из них бледнолицые убили, а других взяли в плен. Черный Волк видел, как пал его брат, великий вождь Серый Волк. Рикахекриане воротились в Голубые горы, и их женщины завели песнь смерти, оплакивая тех, кого они оставили на берегу большой реки… Кукуруза созрела семь раз с тех пор до того времени, когда Черный Волк повел своих воинов против племени, живущего на берегах Паманки там, где ее можно было бы перейти по стволу упавшей сосны. Ее воды покраснели от крови. Когда все монаканы были перебиты, когда костры догорели, Черный Волк посмотрел на Паманки. Он слыхал, что эта река впадает в большую соленую воду, противоположный берег которой увидеть нельзя. Он также слыхал, что бледнолицые плавают на каноэ, у которых есть крылья, белые и большие. Он решил, что хочет узнать, правда ли это или же вымысел певчих лесных птиц. И для этого Черный Волк и его молодые воины погрузили свои весла в воды Паманки и поплыли туда, где восходит луна. Поутру они встретили двадцать воинов паманки, плывших на трех каноэ. Ныне эти паманки лежат глубоко в речном иле, их поедают ужи, а их скальпы будут висеть перед вигвамами Черного Волка и его молодых воинов. Днем они спрятали свои каноэ в тростнике и пошли в лес, чтобы добыть мяса. Стрела Черного Волка поразила оленя, и они устроили пир. После этого они изловили охотника, который не видел ничего, кроме оленей. Они привязали его к дереву и устроили себе с ним потеху, а ког