— Если бы я увез вас с собой, — продолжал полковник, опять начав ходить взад и вперед, — это значило бы для вас верную смерть. И альтернатива этому только одна — оставить вас здесь, в этой глуши. О вашем нахождении здесь известно лишь тем, на чье молчание я моту положиться. Они будут держать язык за зубами, и никто ничего не узнает. И Виргиния будет закрыта для вас навсегда, а до голландцев или до Новой Англии отсюда многие и многие сотни миль. Более того, ваше описание было отправлено властям всех колоний. К тому же вы ранены, и скоро придет зима. Возможно, то, что я вам предлагаю — это всего лишь выбор между одной смертью и другой. Как бы я хотел, чтобы существовал еще какой-то выход — но его нет! Вы должны сделать выбор.
В последовавшем за этими словами гробовом молчании полковник подошел к главному землемеру, и они с глубокомысленным видом уставились на пленника. Свет от пламени, пожирающего наполовину уже сгоревшие лианы, начинал тускнеть, и надсмотрщик сделал знак Регулусу собрать и поджечь валяющийся на земле хворост. Негр повиновался и встал за небольшим костром и подымающимися от него клубами дыма, похожий на джинна из сказки "Тысячи и одной ночи".
Сэр Чарльз, оставшийся стоять в середине окруженного валунами редута, мгновение поколебался, затем с обычной своей томной грацией подошел к Лэндлессу, который сидел, прислонившись к валуну и, заслонив глаза рукой, смотрел в землю.
— Что бы вы ни выбрали — Сциллу или Харибду, — сказал баронет самым любезным своим тоном, — вероятно, более нам с вами уже не доведется говорить. Между нами происходили вещи, о коих я в свете последующих событий не могу не сожалеть. Вы оказали мне неоценимую услугу, к тому же я узнал, что в ночь штурма дома полковника вы спасли мне жизнь. Я приношу вам мои извинения, сэр, за все те обиды, которые я мог причинить вам словом или делом. — И он с самой своей учтивой улыбкой протянул Лэндлессу руку.
— Тому, кто умирает, полагается быть снисходительным к миру, который он должен покинуть, — промолвил Лэндлесс не без холодности, но также с улыбкой на устах. — И потому я делаю сейчас то, о чем никогда не помышлял. — Его пальцы коснулись пальцев придворного.
Сэр Чарльз смотрел на него с любопытством.
— Из вас вышел хороший враг, — непринужденно заметил он. — Если бы нам не было предопределено ненавидеть друг друга, я мог бы пожелать иметь вас в числе своих друзей. Полагаю, вы решили остаться в лесу?
— Да, — ответил Лэндлесс, не отрывая глаз от света на поляне у подножия холма. — Я выбираю более легкий путь.
— Более легкий для всех, кого это касается, — со странной интонацией добавил сэр Чарльз.
Лэндлесс пристально поглядел на него, но по непроницаемым лицу и улыбке придворного нельзя было ничего прочесть.
— Более легкий для меня, единственного, кого это может коснуться, — жестко сказал он.
Он встал на ноги, держась за валун, и повернулся к полковнику и главному землемеру.
— Я решил, полковник Верни, — молвил он. — Я останусь здесь, если вам будет угодно.
— У вас будет все, что мы можем вам оставить, — с жаром ответил полковник. — Много боеприпасов, еда, одеяла, топор — видит Бог, я мало что могу для вас сделать, но эту малость я делаю от всей души.
— Я еще раз благодарю вас, — устало сказал Лэндлесс.
Сэр Чарльз уловил его интонацию.
— Вам требуется отдых, — учтиво заметил он, — и теперь, когда этот вопрос улажен, мы не станем вам более докучать — ибо в том нет нужды, и вы, надо полагать, и сами этого не хотите. Господа, вы не находите, что нам лучше спуститься?
— Да, — отвечал полковник. — Мы сделали все, что могли. — Затем обратился к Лэндлессу. — Когда взойдет луна, мы отправимся вниз по реке — и вы никогда нас более не увидите. Я сказал вам со всей откровенностью, что в мире, в который мы возвращаемся, для вас нет надежды. И полагаю, ее для вас нет и здесь. Но думали ли вы о том, какая участь ждет вас в этой глуши? Это смерть, верная смерть в зимнем лесу.
— Да, я об этом думал, — сказал Лэндлесс.
— Я желаю всей душой, чтобы произошло какое-то чудо, которое могло бы вас спасти!
— Это пагубное желание, — с улыбкою молвил Лэндлесс, — однако ему вряд ли суждено сбыться.
— Я не боюсь, — с чем-то похожим на стон воскликнул полковник, — и желаю этого, несмотря ни на что. Вот вам моя рука и вместе с нею моя искренняя благодарность за то, что вы сделали для моей дочери. И я хочу, чтобы вы поверили — ваша участь глубоко печалит меня, и я бы спас вас, если бы мог.
— Я вам верю, — просто ответил Лэндлесс.
Полковник крепко пожал его руку, затем резко отвернулся и, сделав знак надсмотрщику следовать за ним, быстро вышел из круга валунов.
Сэр Чарльз приподнял свою шляпу с плюмажем.
— Мы были врагами, — сказал он, — но наша распря окончена — и мы, в конце концов, оба англичане. Надеюсь, мы не держим друг на друга зла.
— Я не держу, — отвечал Лэндлесс.
Сэр Чарльз, не отрывая глаз от бледного и спокойного лица своего собеседника, вышел через проем между валунами, и его место занял главный землемер.
— Я бы вас спас, будь это в моих силах, — тихо проговорил он, и в его голосе прозвучало смущение. — Я склоняю голову перед храбрым человеком и достойным дворянином. — Сказав это, он тоже пошел прочь.
На поляне внизу движение, смех и песни постепенно затихли, и дворяне, трапперы, проводники-индейцы и кабальные работники, составляющие поисковый отряд, один за другим улеглись на землю вокруг пылающих костров, чтобы немного отдохнуть перед восходом луны и долгим плаванием вниз по реке.
Среди валунов, высоко над пламенем костров и журчанием далекой реки, царило безмолвие — безмолвие звезд, мороза с инеем и голых утесов. В северном небе сиял неяркий свет, и время от времени падал метеор. Человек, наблюдающий за его полетом по звездному небу, ощущал себя таким же далеким от мира земных огней, светящихся в лесу у его ног. Он уже предчувствовал то одиночество, которое окружит его завтра и послезавтра, и на следующий день, предчувствовал медленное течение дней в оголяющемся лесу и безысходность сменяющих их ночей — и его охватило лихорадочное желание ускорить приход этих времен. Он желал услышать плеск весел на темной реке, увидеть восход луны, которая будет сиять над ним, когда он останется совсем один в этой крепости, из которой ему, скорее всего, уже никогда не уйти.
Донесшийся до его слуха звук осторожных шагов прервал его болезненную фантазию и вернул его в настоящее. Приподнявшись на локте и вглядевшись в темноту, он различил две приближающиеся к нему фигуры: одна была высокой и крупной, другая тонкой и стройной. Тот, кто был крупнее, мужчина, остановился, сел на плоский валун на краю плато и повернулся к кострам, горящим внизу, а женщина продолжала торопливо идти. Мгновение — и Лэндлесс, встав на колени, обнял ее и прижался головой к ее груди.
— Я думал, что больше никогда тебя не увижу, — молвил он наконец.
— Я заставила Регулуса привести меня сюда, — ответила она. — Остальные не знают — они думают, что я сплю.
Она говорила тихо и монотонно, и рука, которую она положила на его лоб, была холодна, как мрамор.
— Мне кажется, сердце мое умерло, — сказала она. — Как бы мне хотелось, чтобы умерло и мое тело.
Он притянул ее к себе и покрыл ее лицо и руки поцелуями.
— Любовь моя, госпожа моего сердца, — шепнул он. — Моя белая роза, моя лесная голубка!
Она прижалась к нему, дрожа.
— Там, внизу, я сходила с ума, — прошептала она. — Но теперь — теперь мне кажется, что я могу плакать. — Он почувствовал на своем лице ее слезы, но в следующее мгновение она снова овладела собой. — Ты помнишь ту замерзшую птичку, которую мы на днях нашли в лесу? — спросила она. — Прежде она была весела, свободна и беззаботна, однако у нее больше не было сил двигать крыльями, когда я взяла ее в ладони и попыталась согреть — но так и не смогла. Я похожа на ту птичку. Мир так сер, так холоден, и мое сердце — оно не согреется никогда.
— Да утешит тебя Бог, — с трудом проговорил он.
— Они сказали мне, что, когда взойдет луна, мы оставим это место — и тебя. По их словам, это все, что они могут для тебя сделать — оставить тебя здесь. Все! О, Боже!
— Они сделали, что могли, — подтвердил он. — Я это признаю. Признай и ты, любимая.
Она в отчаянии посмотрела на него.
— Я молчала, — промолвила она, сцепив руки и прижав их к груди. — Я им не сказала. Я подчинилась тому, что прочла в твоих глазах. Но правильно ли это? О, душа моя, позволь мне сказать.
Он отвел ее руки от ее груди и положил их на свою собственную.
— Нет, — с улыбкою сказал он. — Я не позволю тебе этого сделать, потому что слишком сильно люблю тебя.
В лесу за рекой послышался вой волков, затем стало тихо, как в могиле, и наконец до их слуха долетел шепот высокой сухой травы и облетевших лиан, и холодный ветер поднял волосы с их лбов. Этот шепот перерос в гул, долгий и низкий, похожий на шум далекого водопада или прибоя на дальнем берету — то был голос ветра в мире деревьев. По темно-синему небу пролетела еще одна падающая звезда, оставив на нем потухающий белый огненный след. Из леса опять донесся вой волков. В лагере у подножия холма началось движение, и Ретулус, сидящий на валуне, предостерегающе поднял руку.
— Ты должна идти, — молвил Лэндлесс. — С твоей стороны было безумием прийти сюда. Смотри, на востоке уже разгорается свет.
С тихим безутешным стоном она начала ломать руки, которые он отпустил. Он поцеловал ее в лоб, глаза и тубы.
— Прощай, жизнь моя, любовь моя, сердце мое. Мы с тобою были счастливы один час. Прощай!
— Я буду храброй, — ответила она. — Я проживу свою жизнь до конца. Буду молиться Богу. И, Годфри, я останусь верна тебе навсегда. Я никогда более тебя не увижу, мой родной, никогда ничего о тебе не услышу, и до конца дней своих не узнаю, живешь ли ты еще в этом мире или давным-давно ждешь меня там, за этими звездами. Если она — если смерть — придет к тебе скоро, жди меня там, душа моя, жди спокойно, ибо я приду к тебе, Годфри, — я приду к тебе такой же, какова я теперь.