— Проведена серьезная оперативная работа, сделано все возможное, — вещал Опанас Владимирович с явной гордостью. — Результат — налицо: у злоумышленников, укравших с места преступления три ведра — одно принадлежало жертве покушения, а два других ее брату, — незаконно нажитое добро изъято и вот — «получите-распишитесь» — возвращено владельцам. Большего в условиях окружающего безумия требовать не рекомендуется!
Услышав, что Двойра не собирается спускать дело на тормозах и уверена, что надо установить личность стрелявшего, радушный следователь заметно помрачнел и слушал доводы визитеров с явным недовольством.
— То есть вы считаете, что стрелок может вернуться, дабы завершить неудавшееся с первого раза убийство? — с насмешкой перебил он в какой-то момент. — Вариант, что выстрел был простым хулиганством, не допускаете? То-то! Я тоже допускаю. Что значит «все равно надо найти, чтобы такое хулиганство не повторилось на других людях»? Послушайте! Даже с вашими фронтовыми заслугами подобная наглость, мягко говоря, неуместна… — сопротивлялся он, но Двойра оставалась непреклонна.
— Что ж, — осознав, что легкой победы не одержать, Опанас Владимирович суетливо огляделся и, пробормотав себе под нос: — Там занято, тут занято… где бы поговорить? — внезапно поднял указательный палец вверх: — О! Глеб Викторович-то обычной оперативной работой сейчас занимается, значит, в его кабинете и поговорим, — потом глянул на Морского сочувственно и извиняющимся тоном добавил: — Наедине, если можно. Пройдемте, гражданка Дубецкая, за мной!
Что было делать? Морской остался сидеть в обнимку со злополучными ведрами. Не сдавать же их обратно в каморку к техничке? Визиту Опанаса Владимировича, потребовавшего оставленные утром вещдоки из хозяйственного пользования немедленно изъять и выдать законным владельцам, сия гражданка категорически не обрадовалась и наверняка отказалась бы разговаривать о ведрах снова.
— Товарищ Морской! — вдруг раздалось от кабинета, в котором скрылась Двойра. — Что же вы сразу не представились? — Опанас Владимирович вытянул навстречу Морскому обе руки с таким видом, будто встреча только начиналась. — Если бы сразу сообщили, что вы из газеты, да еще и личный помощник нашего дорогого Алексея Николаевича Толстого, то мне бы, разумеется, и в голову не пришло держать вас в коридоре! — Морскому все это порядком надоело, потому ответной радости на его лице следователь не прочел. И тут же сменил риторику: — Я не знал, что вы — отец пострадавшей. Раз так, то, конечно, не имею никакого права отстранять вас от разговора. Проходите!
Морской остановился на пороге, заранее понимая, что добиться чего-либо толкового не удастся. Прикидывая в голове всевозможные варианты — от пойти с претензией прямиком к начальнику угрозыска до плюнуть, списать происшедшее на несчастный случай и убедить Двойру, что никакая опасность Ларочке больше не грозит, — он нелепо топтался на пороге.
— Морской, ты только послушай, что говорит этот человек! — Двойра, похоже, была настроена воинственно. — Что значит нет смысла возбуждать дело? А если завтра в вашу дочь начнут стрелять средь бела дня, вы тоже скажете, что это обычное хулиганство?
— Если это будет хулиганством, то так и скажу! — стоял на своем Опанас Владимирович. — Я уверен, вы можете меня понять! — обратился он к Морскому. — Вот посмотрите сами, — он достал из портфеля бумаги. — Протокол осмотра места, показания очевидцев, результаты экспертизы с анализом гильзы. — Морской подошел к столу, и следователь инстинктивно прикрыл бумаги, словно не ожидал, что его предложение посмотреть их будет воспринято так буквально. — Вы там все равно ничего не поймете! — мягко объяснил он. — Поверьте, установить личность нападавшего в данном случае совершенно невозможно. Нет улик, способных навести на личность. Да, стреляли. Но никаких угроз при этом произнесено не было. Стрелок затаился в кустах сразу за последней ступенькой лестницы. По следам видно, что он пробирался наверх по бурелому довольно долго. Может, какой-то сумасшедший, который спал в посадке, проснулся, ломанулся наверх, увидел людей, испугался и открыл пальбу…
— Пальбу из одного выстрела? — наметанным взглядом Морской все же успел выхватить информацию с одной из бумаг. — И, судя по пуле и гильзе, стрелял кто-то из наших…
— Да! — разгорячился следователь. — Но находившиеся на месте происшествия красноармейцы вне подозрений — они были на виду и сразу кинулись оказывать помощь пострадавшей. Я что, по-вашему, должен расследовать все случаи пропажи оружия в Харькове?
— Я полагал, что их и так расследуют, — искренне изумился Морской.
— Расследуют, разумеется, — поспешил исправиться следователь. — Но ничего полезного для нашего дела эти расследования не выявляли. Не вынимайте из меня душу! — почти взмолился он, краснея под прицелом двух пар требовательных глаз. — Ваше право настаивать на справедливости, но лучше просто заберите заявление и забудьте все это как дурной сон.
Боковым зрением Морской отметил, что в дверном проеме выросла чья-то фигура, но оборачиваться не стал, стараясь рассмотреть как можно больше в разложенных по столу бумагах, старательно прикрываемых ладонями и локтями Опанаса Владимировича.
— Поймите, Родина переживает нелегкие часы, и у нас попросту некому сейчас поручить такое несущественное расследование, — гнул свое следователь. — У нас разгул бандитизма, удручающая картина со спекулянтами на базарах, еще и проверку населения на нас сейчас возложили. Не знаю ни одного следователя, кто согласился бы взяться за ваше дело!
— Я возьмусь, чего там! — внезапно раздалось от двери.
Знакомый уверенный голос и залихватская, по-молодецки насмешливая интонация заставили Морского обернуться и застыть в радостном изумлении.
— Коля! Николай?! Горленко, ты ли? Когда прибыл? Как же здорово, что ты здесь! — Вошедшего, как оказалось, хорошо знали все присутствующие и все были ему по-своему рады.
— Я! — одновременно с объятиями и рукопожатиями отвечал Николай. — Только приехал, прибыл в распоряжение военного отдела, а они меня сразу к вам направили. Иди, говорят, в соседнее здание, люди твоей компетенции в милиции всегда нужны. Мне бы, конечно, лучше в родной угрозыск, но если вот прям у вас тут такое дело, — Коля подмигнул Опанасу Владимировичу, кивая на Морского, — то я возьмусь.
— Да дело-то дрянь, — ничуть не смущаясь присутствия родителей потерпевшей, честно поделился следователь. — Ты ж меня знаешь, Горленко. В следователи, может, не гожусь, но оперативник я хороший. Из всего, что видел, уже ясно — не найдем мы того, кто стрелял. Никаких следов нет. Да и ситуация вся тебе не по статусу. Бытовая мелочишка. Обычная уличная стрельба…
— Ну, не найдем виновных, так хотя бы поищем хорошенько, — парировал Николай и тут же перешел на сердечные объяснения: — Владимирович, это мои друзья! Если им от нашего ведомства чего надо, я в лепешку расшибусь, но сделаю… Тем более, если мелочь какую.
— Не совсем мелочь, — Морской сразу перешел к сути, хотя, конечно, прежде всего хотелось расспросить друга обо всем, что с ним приключалось. — Мы с Галочкой только вчера в город приехали, ничего не знали. А Вера… — Морской многозначительно глянул Коле в глаза, кивая на Двойру. В юности Горленко бывал ужасно неотесанным и намеков не замечал, но в последние довоенные годы возмужал и отличался крайней понятливостью. Любопытно, поймет ли сейчас про новое имя Двойры? — …Вера с дочерью тут уже давно, — продолжил Морской. — Ни в какие конкретные конфликты ни с кем не вступали, но вот, нежданно-негаданно, напоролись на выстрел. Вернее, только дочь напоролось. В Ларису стреляли.
— В нашу Ларису? — обалдело переспросил Николай, бледнея. Похоже, с догадливостью у него по-прежнему было не очень. — Дво… Ой, то есть Вера, он точно ничего не путает? Наша Ларочка ранена? И как она?
— Уже лучше, — ответила Двойра. — Но кто его знает, не решит ли этот негодяй завершить начатое и выстрелить снова…
— Понятно, — тяжело вздохнул Опанас Владимирович, перебивая. — Судя по твоей, Горленко, реакции, замять дело уже точно не получится. Значит, так и запишем. Товарищ Горленко прибыл с фронта и включился в работу. Я, конечно, чем смогу, помогу. Но честно предупреждаю: многого от меня не жди, меня Глеб с собой на облавы постоянно гоняет, некогда мне.
— Кто? — удивился Николай.
— Это начальник наш. Он из новых, ты его знать не можешь. Хороший парень, но молодой. Злится, что на фронт не берут, и на ниве борьбы с преступностью свою злость вымещает. Тебе, кстати, с ним еще надо будет все эти назначения обсудить. Думаю, проблем не возникнет. У нас, правда, с обеспечением не очень сейчас, и селят куда попало. Точнее, сейчас, если селить надо, то к нам не берут — не выделили общежитий пока. Но ты, насколько я понимаю, жильем обеспеченный…
Николай неопределенно пожал плечами.
— Обеспеченный, разумеется! — быстро вмешалась Двойра. — Его жена в госпитале на территории неврологического института библиотекой заведует. И живет там же, в служебном флигеле. Вместе с матерью и сыном.
— В городской психушке, что ли? — удивился Опанас Владимирович. — В бывшей Сабуровой даче? Прямо там и живет?
— Во-первых, это вам не психушка, а психоневрологический институт всесоюзного значения! — Слишком многое в жизни Двойры было связано с этим местом — и работа мужа, и нынешняя работы дочери, и их коллеги, ставшие в доме Дубецких друзьями семьи, — чтобы она могла позволить кому-то отзываться о Сабурке пренебрежительно. — Во-вторых, кроме психических больных, там сейчас еще и наших фронтовиков лечат. Вы, как я посмотрю, только про ближайший к вам центральный эвакогоспиталь слышали, да? А их по городу несколько больше! И в-третьих, один корпус там теперь выделили для стационара гражданского населения, никакого отношения к психическим болезням не имеющего.
— Да ладно, ладно, — примирительно замахал руками следователь. — Я просто так спросил, ничего я против вашей психушки не имею…