— Знает давно твоя тетя Джавгарат про эти ваши приключения, — задумчиво протянула Двойра, словно что-то вспоминая. — Да! Теперь вижу, что это одна и та же история. Тачка ваша сломалась, едва до Пушкинской доехала. Раненого остаток пути на руках несли. И Боренька, конечно, все матери рассказал, а она — мне. Ну, то есть все, да не все. О том, что эсэсовский патруль Николаева расспрашивал, я ничего не знала. Ну и о том, кто в Сабурке пациента встречать будет, мы с Джавгарат тоже не слышали. В общем, прибежала ко мне тетя Джавгарат среди ночи, где, кричит, у вас тут поблизости тачку можно починить, Бореньке с подружкой его приспичило красноармейцев спасать. Хорошо, я человек контактный, всюду связи имею, всех мастеров окрестных знаю. Ну и деньги у меня на тот момент кое-какие имелись. Через час Джавгарат уже имела нормальную крепкую тачку и строго-настрого наказала Бореньке раненого отвезти, куда требуется, а потом забыть о нем, словно и не было никогда. Она человек разумный, понимает, что запрещать что-то вам, оболтусам, бесполезно. Поэтому решила, как всегда, мудростью взять. Я тебе, сынок, мол, помогла, так что, будь добр, выполни теперь мою просьбу.
— Мама! — обиженно воскликнула Лариса, — Но почему ты мне ничего не рассказала?
— А чтобы не нервировать зря! — самодовольно хмыкнула Двойра.
— Приехали ужо! — громко прокричал извозчик, явно недовольный, что пассажиры тихонько болтали между собой, не посвящая его в беседу. — К какой развалине ехать? Как по мне, так все они здесь одинаковые…
— Ничего подобного! — нашла в себе силы вступиться за родное учреждение Ларочка. — Да, некоторые корпуса война разрушила. Но где сейчас не так? У нас на территории по сравнению с другими институтами еще очень даже много строений сохранилось. Нечего!
Пока Лариса спорила, извозчик, шутя, оборонялся, а Морской уговаривал его помочь чуть позже с переездом от Воскресенского на новое место жительства, Двойра сходила в нужное отделение и привела знакомую санитарку — ту самую Тосю, о которой недавно рассказывала Лариса, с носилками. В целях сохранения секретности, да и из-за ужасного заезда, к самому корпусу на извозчике было решено не подъезжать.
— С ума сошли! — заартачилась Лариса. — Я сама дойду. Нечего меня, как царевну, на руках носить. Не такая уж я обессиленная, чтобы пожилых людей заставлять меня таскать.
Разумеется, идти самой ей никто не позволил. Из вредности дочь принялась демонстрировать бодрость и, хоть и лежала спокойно, чтобы никому не мешать, болтала без умолку, рассказывая Тосе, как на их Свету прямо вот тут на боковой аллее напал какой-то сумасшедший.
— Да ладно! — изумилась Тося. И тут же уточнила у Морского, к которому, видимо, испытывала большее доверие: — Не врет? Нет? Во дела! Да ведь тогда, выходит, я этого беглеца видела! Я у решетки как раз под деревьями крутилась, тут смотрю, бежит кто-то как окаянный. И выстрелы слышала, думала, из бойцов кто-то разминается, мало ли…
— Не выдумывай, Тося! — строго сказала Лариса. И пояснила для родителей: — У нашей Тоси иногда разыгрывается воображение. Ну что ты там под деревьями делала бы?
— Да вот что-то делала, — загадочно ответила Тося, но все же милостиво пояснила: — Я провода искала трамвайные. Слыхали же, кто по дворам вокруг своих жилищ для трамвайщиков побольше проводов соберет, тому значок дадут поздравительный.
Объявление, 1943 год
— Вроде правда, — неуверенно посмотрела на отца Лариса. — Про значок не знаю, но собирать изоляционный материал действительно всех просили. Тосечка, — тут же ласково обратилась она к санитарке, — а как этот окаянный выглядел-то?
— Да кто ж его поймет, — насупилась и без того хмурая Тося. — Высокий такой, но сморщенный. Потому что бежал согнувшись, чтобы не узнали. Я, по правде сказать, только сопение слышала и шинель разглядела. Подумала еще, что жарковато вроде в шинели-то нынче. Хотела посоветовать снять, но окликать не стала — пусть бежит себе, раз так торопится.
В этот момент стало ясно, что пациентка на носилках вызывает повышенное внимание у окружающих. Предусмотрительная Двойра быстро натянула одеяло на голову возмущающейся дочери. Морской одобрительно кивнул, хотя его сейчас волновало совсем другое.
— Наша шинель, солдатская? — с тревогой переспросил он Тосю. — Выходит, нападавший с большой вероятностью был красноармейцем. Не нравится мне все это, ох не нравится…
Глава 8Соціалістична Харківщина
Света с Колей тем временем все еще находились в отделении милиции. Владимирович хоть и любил покапризничать, но свою работу знал. Раз уж окончательно взялся за дело, то копать будет скрупулезно и, главное, по большей части в правильных местах. Коля помнил это еще со времен давнего довоенного сотрудничества, потому в разговор не вмешивался, внимательно слушал уже рассказанные ему Светой ночью подробности и терпеливо ждал, когда Опанас Владимирович запишет все кажущиеся ему важными выводы.
— Это, конечно, хорошо, — вздыхал дотошный следователь, выспрашивая все, что можно, о деятельности Светы в библиотеке, — но мне не нравится. Вы у нас прямо героиней какой-то получаетесь. Мало того, что людей спасали, так еще и книги оберегали как могли…
— Было дело, — смущенно улыбалась Света и тут же добавляла очень искренне: — Так ведь это не я такая, это жизнь такая. Плохие времена вынуждают к подвигам. И я не про себя! Любого харьковчанина спросите, все во время оккупации жизнью рисковали, лишь бы приблизить время освобождения и дожить до него с как можно меньшим ущербом для города. Больных прятать мне Ларочка помогала. И Тося. Вернее, все мы вместе помогали товарищу Игнатову. А с книгами — любой бы на моем месте так поступил. Представьте, приходит к тебе полицай, приносит список «нежелательных авторов», работы которых надо уничтожить. А там кого только нет! И Сосюра, и Тычина, и Забила! Всех не перечислишь, там 50 фамилий было. Весь цвет нашей советской литературы фашистам поперек горла встал. Но художественной литературы у меня в библиотеке не было. Я плечами пожала, мол, не знаю, чем могу вам помочь. А полицай и говорит: «Тогда вот вам другой указ: все книги, авторы которых носят…» — тут Света сделала паузу, разрываясь между необходимостью привести точную цитату и нежеланием употреблять слово, сгубившее столько жизней. — В общем, он сказал «жидовские фамилии». Все они так говорили. А мы и повторяем сейчас… Хотя не надо бы. Короче, было мне приказано к утру все книги, авторы которых могли бы быть еврейской национальности, подготовить к утилизации. А у меня медицинская и научная литература, понимаете? Ну как тут не вмешаться? Я уверена, все библиотекари так делали.
История про то, как, получив от фашистов список подлежащих уничтожению книг, Света за ночь поменяла обложки на самых ценных советских изданиях и утром демонстративно бросила в огонь совсем другие книги, поразила Опанаса Владимировича в самое сердце, потому он спрашивал подробности снова и снова.
— Вовсе и не все так поступали, — бурчал он. — Я недавно списки потерь из отчетов харьковских библиотекарей просматривал: невероятное количество ценных книг вывезено, тысячи изданий уничтожены.
— Пройдет время, вы почитаете списки спасенных книг и удивитесь! — терпеливо, словно маленькому, разъяснила Света. — Я, например, точно знаю, что сотрудники университетской библиотеки сложили ценные издания в сундук и где-то закопали! И не только они!
— Гхм! — многозначительно кашлянул Коля, понимая, что жена сейчас увлечется и отойдет от темы.
— Впрочем, это отдельная тема, — Света поняла мужа верно и вернулась в реальность. — К чему вы про все это спрашиваете?
— И не боялись вы, гражданка Горленко, так рисковать? — покачал головой Владимирович. — Из-за книг-то? А вдруг перед сожжением какой-нибудь полицай явился бы с проверкой…
— Так он и явился, — пожала плечами Света. — Не было бы проверки, мы бы никакие книги жечь не стали. А так стоял там один, присматривал, обложки со списком сверял, падлюка.
— А если бы раскрыл какую книжицу? — не унимался следователь.
— Вы всерьез считаете, что человек, способный по отрывку из книги определить ее название, мог пойти служить полицаем? — искренне изумилась Света.
— Я, собственно, к чему клоню, — перешел, наконец, на конкретику Владимирович. — Мне нужны недоброжелатели какие-нибудь, которые вам зла желают. А вы что-то, как я понял, человек, хоть и вздорный, но хороший. Такие мизерные ссоры, как история с обиженной почтальоншей, меня не интересуют, — следователь фыркнул в сторону Коли, рассказавшего про встречу с бывшей учительницей, и снова переключился на Свету. — Мне серьезное столкновение интересов подавай или обиду чью-нибудь громадную. А вы, куда ни плюнь, сплошь всем помогаете. Нельзя же так! Как мне теперь устанавливать, кто в вас стрелял, гражданочка?
Света растерянно обернулась к мужу, не понимая, шутит следователь или всерьез сердится. Коля подмигнул в знак поддержки, хотя, если честно, и сам не слишком понимал, что у коллеги может быть на уме.
— Нашел! — вдруг радостно воскликнул следователь. — Вот где у нас не сходится. Если вы такая умница, да еще и книги так хорошо знаете-любите, то отчего же вас из библиотеки имени Короленко уволили? Чует мое сердце, наверняка там у вас был конфликт.
— Был, — ответила Света, и Коля насторожился. Про обстоятельства смена места работы он жену еще не расспрашивал. — Только вам это ничего не даст, — продолжила она. — Вот если бы в мою бывшую начальницу стреляли, то вам бы повезло, вы бы смело могли меня подозревать. А наоборот это не работает. Я в данном случае обиженная сторона. А Софья Павловна, наверное, уже и забыла, что я у нее в отделе когда-то трудилась. Там глупая вышла история. И очень неприятная.
— Обожаю неприятные истории, случавшиеся в прошлом пострадавших, — словно сытый кот, промурлыкал Опанас Владимирович. — Они вселяют в меня надежду найти мотив покушения…