— Дело было так, — послушно начала Света. — В ноябре первого года оккупации вокруг Харькова, в колхозных полях, лежало огромное количество еще не выкопанного картофеля. Война помешала копке. Каждый дурак понимал, что при первых же морозах картошка погибнет. И фашисты тоже понимали, но почему-то запрещали людям ее выкапывать и разбирать по домам. Но однажды прислали к нам в библиотеку грузовик. И, как ни странно, не для того, чтобы очередную порцию ценностей украсть, а для хозяйственных работ. Приказали выделить сотрудников помоложе, которые могут поехать копать картошку. — Света глянула на свои руки и зябко поежилась. — То еще было приключение! Инвентарь никакой не выдавался, работа сопровождалась выкриками и подтруниваниями со стороны привезших нас немцев. Зато потом каждому копавшему в награду пообещали выделить мешок картошки. Я немецкий немного понимала уже тогда, потому все переговоры велись через меня. — Тут Света вспомнила, что считает эту историю не заслуживающей особого внимания, потому решила говорить без подробностей. — В общем, если вкратце. Мой дом был по пути, поэтому меня с мешком картошки высадили сразу, а остальные сотрудники поехали вместе со своим богатством в библиотеку. И там, представьте, объявился какой-то новый немецкий начальник, который постановил всю выкопанную картошку у библиотеки изъять. Всю-всю, вместе с обещанными в качестве награды мешками.
— Совсем очумели! — Коля едва удержался, чтобы не разразиться бранью.
— Утром я пошла ругаться к возившим нас немцам. Они глаза-то, конечно, отводили, но усердно делали вид, что не понимают, о чем я говорю. Не было, мол, никакой договоренности об оплате. Ругалась я с ними так, — тут Света покраснела, — что удивительно, как меня там на месте не пристрелили. Никогда до той поры так не бранилась, а тут… В общем, вскоре начальнице моей пришло распоряжение как-то меня наказать. Дескать, я все выдумываю и очерняю сотрудничество библиотеки с новой властью. — Света тяжело вздохнула. — Вот так меня и уволили.
В этот момент в дверь деликатно постучали. Пока Опанас Владимирович с зычным криком «Занято!» пробирался к двери, в кабинет заглянул коренастый мужчина с хитрым прищуром. Он деловито промокнул лысую голову измятым картузом и с заговорническим видом сообщил:
— Дело есть. Важное! Выйдем, Опанас Владимирович?
Следователь заверил присутствующих, что это ненадолго, и вышел в коридор.
— Самое противное, что некоторые мои коллеги поверили, — продолжила свою историю уже для Коли Света. — Кто-то решил, что я свои знания языка преувеличила и всех с толку сбила. Кто-то — что я нарочно все это провернула, лишь бы себе домой картошку завезти. Уволили меня с нелепейшей формулировкой: за «дезорганизацию снабжения сотрудников продовольствием»… После стольких лет работы! После того как мы с этой самой Софьей Павловной, рискуя головами, тайком переносили самые ценные книги из взятых немцами на учет фондов в другие хранилища…
Коля даже не знал, что сказать. Он и в свой-то адрес несправедливости не терпел, а когда слышал о чем-то подобном про жену, готов был разнести весь свет.
— Ложная тревога, дорогой, — раздался громкий возглас Владимировича из-за двери. — Про все это знаем и держим на контроле. Но за бдительность — хвалю.
Через секунду следователь уже снова был в кабинете.
— Ишь! — хмыкнул он, кивая в сторону коридора. — Информатор мой уже про вашего Морского прознал. Странные, говорит, люди. Только по одному адресу разместились, а уже переезжать надумали. Он у нас извозом занимается. Ну, то есть не у нас, а сам у себя. А мы ему этот грешок прощаем, в обмен за ценные сведения о настроениях разъезжающей на извозчике публике. Толковый он мужик, умеет разговорить, расположить к себе. С Морским, конечно, у него осечка вышла, но в целом, я его понимаю. Вид у этих супругов Морских, говорит, слишком ненашинский, так что обойти вниманием не могу.
— Я сначала думала мешок этот на работу принести и поделить по-честному, а потом, как увидела такое отношение, так плюнула на всех и на всё, — закончила свой рассказ Света, нарочно игнорируя слова следователя об информаторе.
Коле тоже подобные темы не нравились. Сам он во времена работы в угрозыске о своих информаторах никому не рассказывал и, уж тем более, не хвастался их успехами.
— Можете мне списочек тех сотрудников, что с вами картошку копали, написать? — Опанас Владимирович все понял правильно и тут же переключился на текущие рабочие задачи. — И фамилию того полицая, которого вы вокруг пальца обвели с обложками книг. Вдруг прознал, что вы его обманули, и сердится. Сейчас, между прочим, поборники фашистского режима по большей части никуда не уехали, а живут себе среди нас, маскируясь под мирное население.
— Этот точно среди нас не живет, — уверенно заявила Света. — У нас с ним еще одна история связана. По его вине одного хорошего человека расстреляли в этом январе. Так «татаркины дети» вместе с Ларисой его подстерегли и камень на него с крыши главного корпуса сбросили. Чуть не прибили. Буквально в миллиметре камень этот от него упал.
— Что? — не поверил своим ушам Коля. — И ты только сейчас про это вспомнила? Вот же явный недоброжелатель.
— Затем и вспомнила, чтобы сказать, что мы с Ларисой очень боялись, что он догадается, кто в него камень кидал, а теперь знаем, что бояться нечего. Когда наши пришли, мы на митинг в честь освобождения города на площадь Дзержинского ходили. Считай, в первый же день более или менее мирной жизни. Смотрим — среди всех этих виселиц многочисленных, на которых предателей и полицаев повесили, и наш знакомый себе пристанище нашел. До сих пор иногда во сне вижу, как он там болтается. Хоть и негодяем был, но все равно как-то жутко… — Света тяжело вздохнула.
— Понятное дело, — посочувствовал Владимирович.
— Нет, ну а как они 116 человек наших осенью 41-го ни за что ни про что повесили? Никогда не забуду эту жуткую картинку. Первые дни оккупации, некоторые наивные харьковчане перешептываются, мол, может, и не будет при немцах так плохо нам, а возле кондитерской на площади Тевелева на балконе висит шесть человек с табличками «партизан»… И это только то, что я сама, своими глазами в первый же день, как на улицу вышла, увидела. И, кстати, какие они партизаны? Кто там за день мог установить, партизаны это или нет? Хватали первых попавшихся людей и вешали, чтобы остальных запугивать…
— Давайте вернемся к вашему полицаю, — сухо остановил следователь. — Может, все же, это он в вас стрелял? Вы уверены, что там на Дзержинского был именно он?
— Уверена, — твердо ответила Света. — Да и чего ему стрелять-то? Не был он на меня обижен совсем! Даже если узнал бы, что мы с ним не те книги сожгли, — ему-то что? Говорю вам, у нас полный город людей, спасавших книги тем или иным способом. Я вам не дорассказала, но, видимо, придется. Я вот как раз должна была по просьбе одной женщины разыскать закопанный ею еще до войны клад. Догадались какой? Правильно — сундук с редкими книгами. Одна моя знакомая библиотекарь по примеру университетских коллег тоже спрятала самые ценные издания в сундук… Самой ей откопать его теперь не под силу, обращаться в органы бесполезно — все заняты своим. А ей, конечно, очень хочется скорее проверить, сохранились ли книги. Если сохранились, она готова все отдать библиотеке Короленко. Я должна была помочь. Вернее, Ларочка должна была меня подстраховать и пойти за сундуком, но в нее стреляли, потому дело застопорилось. Мы с Ларочкой еще когда карту рассматривали, диву давались — надо же, такое сокровище прямо под носом у немцев столько времени пролежало! Карта, конечно, вместе с сумкой моей канула в лапы злополучного стрелка, будь он неладен, но я и так место помню. Собиралась сходить за книгами сама, но тут приехал Коля, — Света счастливо улыбнулась и немножко покраснела. — Я забегалась… Не знаю даже, когда теперь до этих сокровищ доберусь.
— Стоп-стоп-стоп! — наперебой закричали Коля с Владимировичем. — Вы с Ларочкой собирались выкапывать какой-то сундук и вам обеим помешали это сделать? Ты ведь помнишь, что преступник явно охотился на твою сумку? Оказывается, в сумке была карта?
— Ну да… — растерянно заморгала Света. — В том личном письме, о котором я всем вам давно говорила. Библиотекарь Демидова передала мне карту в конверте. Но разве может кто-то стрелять в людей из-за сундука с книгами?
— Кто знал про этот сундук? Насколько ценные книги в нем хранятся?
В редакции Морской почувствовал облегчение. Крепкие рукопожатия старых знакомых, обмен последними новостями, вести об общих друзьях, ощущение собственной нужности и принадлежности к общему важному делу окрыляли. Знакомые стены — до войны в этом самом особнячке на улице Карла Либкнехта[2], 54 размещалась редакция родного Морскому «Красного знамени» — пробудили множество воспоминаний и желание действовать.
Никакого конкретного задания он, как и все вновь прибывшие, еще не получил, но уже успел выяснить, что у газеты «планов громадье», и каждому найдется самая что ни на есть ответственная должность. Не говоря уже про то, что сотрудников редакции обеспечивали обедами в соседней столовой и даже теплым питьем: в вестибюле на тележке стоял огромный чан с безвкусным, но регулярно пополняемым и теплым варевом. Расторопная Галочка успела выхватить последний чистый стакан с подноса и протянула его мужу.
— Хорошо, когда жена такая заботливая, — хмык-нул рядом обозреватель Синивицкий. Сам он постеснялся брать последний стакан, поэтому пил «чай» прямо из половника. — Моя вот — другое дело, все дай да дай, а чем-то поделиться — да ни за что!
— Да я стакан Владимиру дала, чтобы он мне чаю налил, — засмеялась Галочка. — Не могу же я сама у вас половник отбирать…
Морской не очень понял, шутит жена или нет, но половник на всякий случай из рук коллеги изъял. Синивицкий не возражал, задумчиво оглядываясь.
— Оторопь берет, когда понимаешь, что приходится находиться в этих проклятых стенах, да? — внезапно сообщил он. И разъяснил: — Вы ведь в курсе, что именно тут немецкая комендатура базировалась. Как подумаю об этом, всякое желание работать пропадает…