— Я знаю, это звучит странно, — продолжала мысль Инна, ни за каким чаем Морского не отпуская, — но я танцую не для русских или немцев. Я танцую для искусства.
В растерянном взгляде примы было столько беспомощности, что Морской не смог промолчать.
— Вас обижают какие-то невежды, — спокойно сказал он. — Нормальные люди прекрасно понимают, что, исполняя «Лебединое озеро» в оккупированном городе, вы совершали подвиг. Вы заставили оккупантов уважать русский балет. Донесли им, что такое настоящая русская классика.
— Отлично сказано! — обрадовалась Дарина. И еще раз протянула Морскому руку для рукопожатия. — В следующий раз, когда нашего директора вызовут на ковер к очередному реэвакуировшемуся начальству, он так и скажет. Можно?
— Как вы правы! — улыбнулась Инна. — Мы не сдаемся и не жалуемся, вы не думайте. Мы все еще не теряем надежды доказать стране свою искреннюю преданность. Просто терпеть после каждого выступления все эти репризы про наши недавние пляски для немцев очень неприятно. Но везде есть хорошие люди. Надеюсь, нас поймут и прекратят травить. Я просто не ожидала, что со своими придется сражаться так же, как с врагами. Я могу быть фурией, вы знаете. Ею и была, например, когда ходила скандалить в «Новую Украину», после того как рецензию на наш балет поставили на одной странице с каким-то мерзким материалом об успехах гитлеровской армии. Я так ругалась, что никто не рискнул донести, представляете? Больше они про нас в таком ужасном окружении ничего не писали.
— О! — Морской обрадовался благоприятному стечению обстоятельств. — Инночка, а вы можете проконсультировать меня про сотрудников редакции этой газеты? Вы там кого-то знаете?
— Наверное, — Инна посмотрела настороженно. — Они полным составом ходили на спектакли и на разбор полетов тоже оставались. Наши разрешали, хотя я была против. Только… Я не хотела бы компрометировать кого-то, поэтому обещать правдивый ответ не могу.
— Меня интересует Долгов. Денис Денисович.
— А, — Инна вздохнула с явным облегчением. — Конечно, мы с Дариной его знаем. Тот случай, когда и правду не страшно говорить, потому что ничего плохого в ней нет. Милый, добрый юноша. Хороший, нежный запутавшийся мальчик.
— Да, — подтвердила драматическая подруга. — Хороший мальчик. Все балерины его любили. Когда узнали, что погиб, то очень плакали. Не представляю даже, как его мать переживает это известие. Впрочем, может, она его и не получит. Какой ужас! — всполошилась она, будто только сейчас осознала всю ситуацию. — До конца дней так и не узнать, что случилось с твоим единственным сыном! Верить, что он найдется. А он давно погиб в огне, сгорел заживо в госпитале, в который ты сама его и положила.
— Э… — Морской попытался, ничего не объясняя, получить побольше информации. — Простите, я не уловил. Можете пояснить все с самого начала?
— Пожалуй, можно, — хмыкнула Дарина. — Юноша погиб, мать уехала в Европу еще перед отходом первых немцев. Обвинять некого. Там очень сложная и трагическая история.
Оказалось, Долгов, хоть и сотрудничал с оккупационными властями, работая в газете, жил не слишком хорошо. Вернее плохо. Даже заболел. Попал в больницу как раз тогда, когда собирался с матерью убегать прочь из города при первом наступлении Красной армии. Мать выхлопотала ему место в больнице, но сама уехала, умоляя всех, кто оставался, помочь ее несчастному запутавшемуся мальчику встать на ноги, чтобы поехать вслед за ней. Они и помогли. Дарина лично носила передачку. Уже при наших.
— Наши, между прочим, всех, кто лежал в больницах, долечивали. Не важно, при какой власти ты сюда попал. Раз не военный и действительно болен — сначала вылечись, — рассказывала она. — А фашисты… Ну, вы и сами знаете.
— Тогда Дарина отнесла от нас немного фруктов Денечке — мы всей труппой скинулись. Узнала, что он уже хорошо себя чувствует, но все еще лежит в больнице, — продолжила Инна.
— Ходила только один раз, потому что носить особо было нечего, — снова вмешалась актриса, кажется, пытаясь оправдать свое не слишком рьяное участие в судьбе парня. — Я с матерью его дружила и обещала, конечно, парня навещать, но тут, казалось, нет нужды. Он оставался в больнице просто из-за липовой болезни. Выписали справку, чтобы не забрали на фронт, — вы же понимаете, все юноши призывного возраста зачислялись в Красную армию, а Денечка был уверен, что на фронте погибнет немедленно… Ой! — тут Дарина спохватилась: — Но я не знаю, кто дал ему эту справку, и вообще больше ничего не знаю!
— Владимир не из тех людей, кто будет выдавать чужие тайны, — уверенно успокоила Инна. Морской уловил в этой фразе что-то похожее на просьбу или вопрос и поспешил заверить, старательно выбирая формулировку:
— Да-да, конечно. Я понимаю, что это история не для посторонних. Никому лишнему не расскажу.
— Такая вот странная ирония судьбы, — подвела итог рассказа Герман. — Денечка остался в госпитале, чтобы выжить, и погиб именно из-за того, что остался в госпитале. Ой! — тут она все же вспомнила о буфете. — Что же мы вас пригласили, но не угощаем! Пойдемте! Дарине в первом отделении выходить на сцену, а я вполне могу немного задержаться, а после вместе пойдем в зал. Вы же пропустите ради меня кусочек первого отделения? Я ведь даже не успела расспросить вас о Галочке.
Морской, конечно, согласился с удовольствием. Инна могла рассказать о культурной жизни города намного больше, чем любой концерт.
Увлеченные беседой, они не сразу спохватились.
— Скорее! — шепнула Инна, торопливо увлекая журналиста за собой в фойе, чтобы зайти в зрительный зал. — Выступление Дарины пропускать нельзя. Мы так его готовили!
Тихо приземлившись в последнем ряду, Морской взглянул на сцену. И сразу почувствовал неладное. Дариной в зале были недовольны.
Величественная и суровая, слишком крупная для урезанной почти в два раза сцены — срочно ремонтирующий клуб госпиталя военный отдел, конечно, в последнюю очередь думал о размерах площадки, — актриса раскачивалась на самом краю авансцены, как бы нависая над зрителями. Хуже всего было то, что она читала Гейне.
— Что она делает? — шепнул Морской Инне. Вряд ли кто-то в зале знал, что и стихотворение, и автор ненавистны фашистскому режиму. Читать немецкого поэта в только что освобожденном городе? Зачем?
— Все хорошо, — загадочно улыбнулась Герман. — Мы выбрали беспроигрышный вариант. Это речь Ванды Василевской. Она читала эти строки перед бойцами истребительного батальона. Здесь, в Харькове. Успех необычайный!
Когда Дарина перешла к прозаическому восхвалению богатства немецкой культуры и былым демократическим ценностям Германии, по залу прошел уже не скрываемый недоуменный ропот. Морской продумывал, как незаметно утащить Инну, если начнется заварушка. И тут — да, Дарина действительно была талантливой актрисой! — она обрушила всю мощь своего голоса и весь свой гнев на головы недовольных.
— Все это втоптано в грязь фашистской гадиной! Идеалы преданы! Придет время, и не только мы, но и сам немецкий народ, все народы, в едином порыве отомстят немецкому фашизму. Так не бывает, чтобы одна страна могла вероломно напасть на другие, пошатнуть мировые договоренности и азы добра и остаться безнаказанной. Наше дело правое, и значит мы победим!
Зал взорвался аплодисментами. Инна с мокрыми от слез глазами с обожанием глядела на подругу. Морской, прекрасно понимая, что недоброжелатели уже нашли себе пищу для нападок и окончание пассажа просто не заметят, смотрел с сочувствием.
В антракте Герман снова утащила Морского в буфет. Дарина присоединилась спустя миг, незаметно и скромно, будто и не срывала только что море оваций.
— Это безумие, — печально улыбалась Инна. — Но это ведь и вызов. Они заранее настроены против нас. Поэтому нам надо работать в десять раз сильнее. В прошлый раз после выступления я лично получила выговор. За — не поверите! — она нервно передернула плечами, — слишком фривольный танец. Так и сказали. Эти люди — мне!
Морской почувствовал себя так, будто ему дали пощечину. В довоенных рецензиях, не желая разбрасываться восторженными эпитетами и записывая свое: «В танце И. Герман есть завидная точность и выразительность», он знал, что значительно преуменьшает талант. Речь шла о безусловном гении. Не зря в 20-х Герман была звездой Ленинграда, не зря сам Волынский в своей «Книге ликований» посвящает искусству своей лучшей балерины множество страниц и прочит ей карьеру новой грандиозной исполнительницы Жизели. С тех пор как Инна стала примой в Харькове, можно было не опасаться за будущее харьковской балетной труппы. И вот теперь…
— Они нарочно просмотрели афиши прошлых лет и выбрали канкан, — фыркнула Дарина. — Не посмотрели даже, что Инна работает в классике и канкан был вне ее репертуара. Но все равно мы справились отлично. Не знаю уж, какая муха укусила всех этих заговорщиков, — она так аппетитно уплетала буфетные булочки, что у Морского заурчало в животе. Их отпускали по две штуки на нос, и Инна тут же переложила свои на тарелку подруги. — Они хотят сжить нас со свету, не понимая, что в этих стенах Инна и есть — свет.
Тут из-за шторы технического входа появился кто-то из администрации и поманил артисток пальцем. Инна послушно ушла, однако через миг вернулась. Взволнованная, но, кажется, не слишком огорченная.
— Нас отменили, — сказала она просто. — Кому-то что-то не понравилось или наоборот, я не поняла. Во втором отделении будет выступать ансамбль народного танца из заводской самодеятельности. Вы как хотите, а я пойду смотреть. — Она гордо вскинула голову. — И есть еще одна чудесная новость: наши просьбы услышали. Отправят гастролировать на фронт. Я правда этого хочу. Искусство — в массы. Как Лепешинская, как труппа театра Шевченко, как все в наши часы… — Прозвенел первый звонок. — Передавайте привет Галочке, — улыбнулась Инна на прощанье. — Жаль, что вы ее сманили из балета, у девочки было большое будущее. Впрочем, кто я такая, чтобы осуждать. Удачи вам, мой дорогой! До встречи!