— Докладываю! — В этот момент тот из патрульных, кто не был приставлен следить за бандитами, подошел к Коле. — Опанас Владимирович прислал вам помощь в нашем лице. Сказал разыскать и помочь. Мы только подошли, а тут такое. Лихо вы их прогнали и сцапали.
Коля даже растерялся, не видя никакой своей заслуги в задержании.
— Еще кого-нибудь будем тут искать? — спросил парнишка.
Горбенко окинул взглядом неприветливый Госпром.
— Не будем! — смирился он. — Этих взяли, и ладно. Айда в участок!
А в участке в это время, как оказалось, ожидали доставки только что обнаруженного Васька.
— Дурак-то дурак, — радостно хохотал Опанас, — а умнее некоторых. Как заветных своих обезьянок в зоопарке увидел, так сам к нам и пошел — жаловаться на злые слухи, обманывающие население и заманивающие бедных людей в ловушку к бандитам. Не полез самолично палкой бандитов разгонять, а как нормальный человек поспешил в милицию!
— Ему проще, — вздохнул Коля и залпом выпил воду из стоявшего на столе возле Опанаса чайника. — Тьфу, гадость! — поморщился и тут же извинился: — Какая есть, я знаю. Так вот, — продолжил он, слегка придя в себя. — Ваську проще — есть кому жаловаться. Когда ты сам милиция, приходится и палкой разгонять, — тут он вспомнил, что хорохориться не собирался, а вовсе наоборот, хотел поблагодарить: — Спасибо, в общем, что прислал подмогу. Хотя если бы сам со мной пошел, мне было бы спокойней.
— Спокойней ему бы было! — хмыкнул Опанас. — А если бы эти гады были вооружены? Не представляешь даже, как тебе повезло, что не нарвался на перестрелку. Не для того меня сестра и мама кормят и лелеют, — он снова затянул свое, но спохватился и перешел к делу. — Если бы я с тобой пошел, то дело не раскрыл бы, — хитро подмигнул он. — Кто изучил бы досье на Грайворонского? Кто звонок от твоей Светы тут принял бы? Кто, в конце концов, сообщил бы в ближайший к Госпрому участок приметы Васька и попросил бы отослать тебе на помощь патруль? А?
— Никто, — ошарашенно ответил Коля, почувствовав себя полным ничтожеством. Опанас, похоже, за последний час действительно хорошо поработал, в то время как Горленко ошивался невесть где и невесть для чего. — Выкладывай!
— Говорю же, все понял, дело раскрыл, — наиграно будничным тоном протянул Опанас. Но сжалился: — Начнем с того, что в деле Грайворонского черным по белому напечатано — авантюрист. Был когда-то уважаемым партийным работником, да проворовался. Чтоб избежать суда, подался в психбольные. В медицинском заключении четко сказано — болезнь симулирует. Если бы не война, под суд пошел бы, да, сам знаешь, времена были такие, что не до того. Перед самой оккупацией не спрятался во время бомбежки, был контужен и остался в Сабурке уже, так сказать, как положено. Жизнь справедлива: хотел себе болезнь — получил, — чтобы не быть голословным, Опанас плюхнул на стол толстенькую папку с бумагами. — Даже не знаю, зачем Игнатов и твоя Светлана с подружками ради такого человека жизнью рисковали.
— Потому что все равно человек, — ответил Коля. — И потом, Света говорила, что Грайворонский за время жизни в катакомбах проявил себя очень хорошо. Помогал чем мог, не ныл. Подбадривал вечно всех. Исправился он там, в общем.
— Ничего подобного! — самодовольно хмыкнул Опанас. — Вот, несколько донесений. А что ты думаешь? У нас и в Сабурке вашей свои люди имеются. Уже после перевода в общие палаты Грайворонский проявлял себя как человек несерьезный — всем все время заявлял, мол, это пока все так плохо, а вот скоро все наладится и заживем. Причем, внимание! — тут Опанас стал зачитывать: — «Будущее счастье свое видел не в победе страны над фашизмом, а в личном обогащении». Вот как! Говорил, что очень хочет клад найти. В любую войну, мол, есть люди, которые свои сбережения в виде кладов закапывают. Рассказывал, что, когда мальчишкой был, слышал историю про парня, которой в гражданскую откопал банку с драгоценностями прямо во дворе у знакомой барыни. Тогда многие, боясь наступления то одних новых сил, то других, закапывали драгоценности, а потом от нервов найти ничего не могли. — Опанас со значением глянул на Колю. — Ты же понимаешь, что это значит? Он был одержим идеей найти клад, потому на сундук и позарился. Я для примера поинтересовался, сколько бы эти старинные книги на рынке стоили. Не сейчас, ясное дело, а раньше — до революции еще. Уйму денег! Кто его знает, как в мозгу Грайворонского все это перекрутилось. Он рос-то еще до революции, понимал, что старинные книги — вещь стоящая. Собирался откопать и продать… Торговать вчерную он давно уже научился.
— Но не убивать же людей ради этого?
— Я думаю, было вот как, — по всему выходило, что этот момент Опанас тоже уже в голове прокручивал. — Он не хотел никого убивать. Знал, что Лариса собирается вот-вот пойти за кладом, потому решил ее вывести из строя основательно. А Светлану нашу просто напугал, чтобы карту забрать. Ему нужно было, чтобы карта была у него на руках и чтобы никто другой на этот сундук одновременно с ним не позарился. Почти так все и вышло, а?
— Не уверен, — Коля все еще не видел ясной картины. — Откуда Грайворонский узнал о планах Светы и Ларисы? Да еще с такими, почти что почасовыми подробностями?
— Не все сразу, друг мой, — на этот вопрос у Опанаса ответа не было. — Придет в себя — расскажет. Один, кстати, уже очухался. Дородный, в смысле. Светлана мне звонила. Говорит, сегодня ему перестали препараты успокоительные вводить, и, кажется, он к вечеру будет готов разговаривать. Но это, судя по всему, не наш клиент. Просто псих и все.
— А как же алиби Грайворонского? — У Коли оставалось еще слишком много вопросов, и он был удивлен, отчего дотошный Опанас не видит их и считает дело раскрытым.
— А с алиби мне крупно повезло! — еще пуще просиял Опанас. — Тебе с супругой, а мне — с алиби Грайворонского! Внимательная Света решила проверить все записи сама, и вот, представь, обнаружила, что запись «сдал», которую Грайворонский должен был поставить, когда сдавал анализы, выполнена тем же почерком, что и записочка «Прастите» на кровати нашего Васька. Один в один. Сечешь?
— Ого! — Коля присвистнул. — Выходит, они и правда сообщники. Только стрелял оба раза Грайворонский. А Васек его просто прикрывал. Надеюсь, по незнанию.
— И так же по незнанию поспешил скорее избавиться от винтовки, подсунув ее товарищу Коржу, — скептически скривился Опанас. — Винтовка, кстати, та самая. Она в работе у экспертов, но я и сам могу сказать: это она, родимая! Сейчас мальца допросим и все поймем. О! Вот и он!
За окном пожилой патрульный вяло конвоировал в участок пританцовывающего на ходу Васька. Едва взглянув на парня, Коля понял, почему все так активно говорили, что он безобиден. Васек улыбался чистой детской улыбкой и явно был совершенно не от мира сего.
— Домой пора, — сказал он доверительно Опанасу, когда тот предложил ему присесть. — В больнице заругают. И Нюта будет волноваться. Ну, сестра моя. Она жива, вы знаете?
— Мы знаем, — Коля проглотил застрявший в горле комок. — Но отпустить тебя сейчас не можем. Нам нужно многое немножко прояснить.
Васек засмеялся:
— Если многое — то немножко прояснить не получится. Если немножко, то…
— Мы знаем, знаем, — перебил Опанас. — Скажи, Василий, где ты взял винтовку? Только предупреждаю сразу: мы все знаем. А спрашиваем просто, чтобы проверить, говоришь ли ты нам правду.
— Пойдемте покажу! — с готовностью встал парень. Потом смекнул, что вести домой в больницу его действительно не собираются, и начал сбивчиво рассказывать: — Она сама ко мне в руки пришла… Я гулял… Я каждый день гуляю. Мне надо для ума. Обязательно тысячу шагов три раза в день. Так главнейший доктор сказал, а он все знает… Он сам-то очень умный, и по сто тысяч шагов ходит, наверное… Но мне для начала нужно хотя бы так… Я вышел утром на свою тропинку. И тут — лежит… В мешке… Я ей говорю: «Я знаю, что ты». Она в ответ: «Вот и отнеси меня куда положено. Я потерялась». Я выполнил… Я добрый человек…
— Вот и поговорили! — Опанас нервно встал и засеменил взад-вперед по коридору.
— Скажи, — Коля тоже решил попытать счастья, — зачем ты вместо товарища Грайворонского в журнале анализов расписывался?
Васек быстро-быстро заморгал, насупился и громко шмыгнул носом.
— Случайно! — выдавил он из себя через силу. — Я знаю, что обманывать нехорошо. Леша — мой друг! — Коля не сразу вспомнил, что Грайворонского звали Алексеем, но удержался от сбивающих вопросов, а Васек продолжал: — Леша попросил… Всего один разочек. Он спать хотел… И он ведь не больной. Здоровым людям для анализов вставать так тяжело по утрам! Он ночью-то был занят. Играл в домино внизу… Он хорошо играет. А утром попросил меня калякнуть за него… Ну кто там будет проверять? А вы, выходит, проверяли. Я попался?
— Ох! — Коля тоже не знал, как поступить в подобной ситуации. — Послушай, Опанас, — обратился он к коллеге. — С ним лучше поработают врачи. Вернем его в Сабурку?
— Не вернем! — явно и сам недовольный таким решением, буркнул Опанас. — Где это видано, чтоб, раскрывая преступление, мы отпускали сообщников на волю? Если сам ничего не расскажет, так Грайворонский пусть за него все объяснит. А до тех пор — ни шагу. Ты это, — он посмотрел на парня с явным сочувствием, — правду говори! Нам сестра твоя, Анна Яковлевна, сказала, что ты никогда не врешь.
— Она меня любит, — просиял Васек. — Когда ей снова комнату дадут, чтоб с кухней и с уборной, она сразу заберет меня домой.
— Его в камеру нельзя, — на всякий случай уточнил Коля.
— Знаю, — отмахнулся Опанас, задумавшись. — Ты, вот что, парень… — сказал он через миг, — посидишь пока под стражей. У меня дома.
— А если он опасен? — шепнул Коля, не в силах скрыть удивление.
— Когда я был подростком-шалопаем, мои мама и сестра со мной легко справлялись, им теперь все нипочем, — отрезал Опанас и обратился к Ваську: — Пошли, отведу!
— Это за то, что я за Лешу написал в журнале слово «сдал»? — тоненьким голосом запричитал задержанный. — Я больше не буду. Я не хочу под стражу. — Впрочем, он тут же начал расспрашивать и, кажется, изменил свое мнение. — А там есть кухня-то? А Нюту мне туда можно позвать? А если Леша скажет, что я случайно, то вы меня отпустите?