— С одной стороны — благодарны, с другой — не можете не ощущать исходящую от этих девочек опасность, да? — перебил Морской. — Ведь одна из них видела, как вы немецкому патрулю гражданские документы предоставили. Может, рассказать кому не надо. Проверят, установят, что никакой вы не красноармеец. Вам это ох как не на руку. Особенно сейчас, когда проверки повсюду идут относительно оставшихся в оккупации жителей и может всплыть ваше сотрудничество с газетой оккупационных властей.
Морской заготовил дыхание для главной обвинительной фразы. Должно было прозвучать жесткое: «Вы ведь поэтому хотели устранить Ларису и Свету?», но Денис, быстро заморгав и склонив голову, недоуменно прошептал:
— Что значит «всплывет»?
— То и значит, — не растерялся вошедший в раж Морской. — Есть такие вещи, которые не тонут, вы ведь знаете. Всплывают, сколько ни скрывай.
— Ах вот как! — Долгов внезапно глянул чуть ли не с презрением. — Вы, значит, осуждаете… Интересно, а что бы вы делали на моем месте? Сначала ты, как человек мыслящий, кричишь в голос, что фашисты близко, что надо быть готовым к эвакуации, тебя за это вызывают в органы, обвиняют в недоверии к властям и намеренном провокаторстве. «Ты же сам и аспирант, и сотрудник газеты, ты же видишь сводки — Харьков никто фашистской своре не отдаст, зачем сеешь смуту, предатель?» — никогда не забуду этих слов следователя. Но я еще легко отделался! Осуждение товарищей на партсобрании и увольнение со всех работ с формулировкой «Паникерам тут не место». Казалось бы, и ладно! Но как следствие я ни с одним институтом в эту самую эвакуацию отправиться не смог. И что мне оставалось? Умирать с голоду? Обрекать на голодную смерть мать, которая уж точно ни при чем и не уехала со своей фабрикой только потому, что не хотела оставлять меня одного? Как бы вы поступили? Представьте, что коллеги — уважаемые грамотные люди, по разным причинам оставшиеся в городе, — зовут вас работать. Делать то, о чем вы мечтали всю жизнь — популяризировать украинскую культуру. Попробуйте найти хоть одно слово из моих статей в «Новой Украине», посвященное чему-то другому! Не найдете! И про притеснения со стороны немецкой власти, когда таковые были, я, между прочим, открыто писал. Ходил в Управу за официальными разъяснениями и публиковал то, что смогу знать! — Сейчас перед Морским стоял уже не наивный юноша, а уверенный в своей позиции взрослый человек. — За что и поплатился. Впрочем, не только за это. Ирония судьбы — наши отовсюду уволили, — за то, что призывал быть готовыми к нападению немцев, немцы — за то же самое. Нашелся кто-то «добрый», кто донос о моем поведении при советской власти написал. Я ведь действительно кричал в начале войны, что фашисты — зло, и что эвакуировать Харьков надо немедленно.
— Для меня не столь важно, о чем были ваши статьи, сколько то, в какой газете они были напечатаны, — перебил Морской. Как ни хотелось перейти к главному, он понимал, что не простит себе молчания на эту тему. — Газета — отвратительная. Власть, поддерживавшая издание этой газеты, — античеловеческая. Остальное не важно. — Тут он сбился. — Но я не знаю, как сам повел бы себя на вашем месте, тут вы правы. И я вообще-то говорю сейчас о другом… — Из-за мешанины с темами вместо эффектной атаки получалось банальное раскрытие карт, но Морской верил в эффект неожиданности и в значение некоторых козырей. — Есть вещи, раскрыв которые, Лариса со Светой могли бы вам навредить. При этом на обеих кто-то напал. И я, разумеется, не могу оставить без внимания тот факт, что вам могло бы быть выгодно это нападение. И я здесь исключительно по поводу расследования нападения на гражданку Горленко и на Ларису.
— Надеюсь, вы шутите? — Денис попятился и заморгал как-то совсем жалобно. — Светлана с Ларисой вытащили меня с того света! Они возились со мной почти полгода, рискуя жизнями. Единственное, о чем я жалею, покидая Харьков, что не смогу отдать долг моим мужественным берегиням. Да как вы вообще могли подумать, что я…
— Вы покидаете город? — удивился Морской.
— Иду на фронт, — ответил Долгов. — Получил направление. Других вариантов в моей ситуации не предвидится.
Новость вызвала у Владимира весьма смешанные чувства. Денис сбегает от ответственности, понимая, что заставить Ларису замолчать не получилось, и расплата за сотрудничество с «Новой Украиной» вот-вот настанет? Или он говорит правду и не имеет отношения к покушениям? Назвался красноармейцем, ступай на фронт — все логично.
— Что вы там про иронию судьбы говорили? — мрачно поинтересовался Морской. — Остаться в госпитале по поддельным документам, чтобы избежать мобилизации, чтобы… позже радоваться, что есть возможность уйти на фронт…
— Вы и это про меня знаете? — На этот раз Денис, похоже, действительно испугался.
— Изучил потенциального подозреваемого со всех сторон, — пожал плечами Морской. — Медсестра, продлившая вам больничный, по случайности оказалась моей дальней знакомой. Она не знала, что вы живы, поэтому откровенничала без опасений. Я очень многое про вас знаю, Долгов. Так что потрудитесь быть откровенным…
— Ох, как нехорошо… — схватился всей пятерней за волосы Денис, нелепо вытирая чубом выступившие на скулах капли пота. — Сейчас мое сотрудничество с «Новой Украиной», так сказать, компенсировалось дальнейшими поступками. Но дезертирства, а намеренного, продуманного и просчитанного мне уж точно не простят.
Из-за угла в этот момент неожиданно появился Коля.
— Отбой задачи! — деловым тоном сообщил он. — Долгов не виновен. О! — Правильно истолковав утвердительный кивок Морского, Горленко улыбнулся: — Вижу, вы уже и сами во всем разобрались. К нападению на мою жену и на вашу дочь, товарищ Морской, этот человек не имеет никакого отношения! — Он протянул Денису руку. — Вы правильно поступили, товарищ Долгов, написав подробную объяснительную в органы. И про работу в «Новой Украине», и про обстоятельства, сделавшие вас пленником Сабурки. И правильно, что написали сразу, как только наши освободили Харьков. Сразу видно, что вы не из-за страха, что кто-то вас узнает и разоблачит, а по велению сердца. Вы честный и храбрый человек. Даже жаль, что вы уже завтра отбываете на фронт — могли бы с нами посотрудничать. У нас в угрозыске храбрые люди на вес золота. — Тут Коля переключился на Морского: — Волшебная медсестра Клавдия выдала мне всю информацию и показала бумаги. Подозревать Долгова не в чем. Мотива нет — он сам во всем признался. А наши вошли в положение и простили.
— Нашлись свидетели, которые видели, как я бежал спасать горящих в госпитале бойцов, — пояснил Долгов. — С учетом этого мне предложили выбор — вместо суда на фронт.
— Кроме того, — продолжил Коля, обращаясь к Морскому, — подозрения снимаются еще и потому, что в момент обоих наших нападений товарищ Долгов находился в палате. Под капельницей.
— Было дело, — кивнул Денис. — Я еще ругался, что не болен. Пока разобрались, что капельницы выписаны по ошибке, пока успокоили меня, что они ничего не лечат, но и не калечат, а просто для проформы пациентам даются, уже почти весь курс прокапали мне. — Он улыбнулся и сказал с нажимом, глядя в упор на Морского: — Я рад, что все прояснилось.
Коля ушел так же стремительно, как появился. Перекинулся с присутствующими буквально парой слов, пожелал Денису удачи, договорился с Морским о завтрашней встрече и ретировался, сославшись на необходимость готовить сына к школе.
— Вы меня не выдали! — осторожно прошептал Долгов через время. — Спасибо! Узнай этот тип, что я намеренно не пошел в феврале воевать, просто фронтом я сейчас не отделался бы.
— Фронт — это не просто, — покачал головой Морской. — Но будьте спокойны, про историю с поддельным диагнозом я уже забыл. Не обучен усугублять. И вы, похоже, правда молодец. Простите, что наговорил дурного! — Извиняться, когда ты неправ лишь наполовину, было глуповато, но портить настроение будущему фронтовику не хотелось. — Забудьте о прошлом. И впредь не оступайтесь. И, знаете, пишите даже на передовой стихи и заметки, не бросайте. Я помню, что у вас хороший слог.
Денис просиял:
— Это самое ценное и самое приятное, что вы могли сказать мне на прощание. А знаете, — заговорил вдруг горячо, — все это — удивительные совпадения! Сначала вы, сами того, кажется, не помня, ввели меня в профессию и наставили на путь всей моей жизни. Не только поддержав мое творчество, но и личным примером. Я зачитывался вашими статьями, еще когда и подумать не мог, что сам тоже стану писать. Потом ваша дочь — согласитесь, это просто знамение какое-то, что Лариса оказалась вашей дочкой, я очень удивлен! — спасает меня от верной гибели. Теперь, имея и возможность, и даже обязательство меня погубить, вы обещаете не делать этого. Кто в наше время, зная стыдные подробности биографии подозрительного субъекта, решится промолчать, а? Я ценю, вы не подумайте!
Только благодарностей Морскому еще не хватало в этой неоднозначной ситуации! Денис собирался попрощаться и уйти, но не тут-то было.
— Вот! — Долгов вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо тетрадный листок. — Возьмите. Это адреса! Не воспользуетесь, так хоть Ларисе передайте. Ей может пригодиться.
— Какие адреса? — предчувствуя плохое, Морской все же взял листок и спрятал. Автоматически — просто чтобы случайный наблюдатель не насторожился от глупой ситуации — один дает бумажку, другой отказывается брать.
— Адреса очень важные, — пояснил Долгов. — Это адреса действительно наших людей. Понимаете, еще во времена оккупации, даже до первого отступления немцев, украинская интеллигенция пыталась объединяться. По этим адресам живут, ну или жили, люди, которые могут помочь выбраться в Европу. Особенно все это стало действенно и актуально, когда фашисты отступали в первый раз. Они ведь, эвакуируясь, думать не думали о тех, кого бросают в Харькове. Огромное количество людей, столкнувшись с советами, были однозначно обречены на смерть из-за сотрудничества с оккупационными властями. Таким людям надо было бежать самостоятельно. И хорошо, что то тут, то там нашлись те, кто готов был помочь. Так уехало много достойных специалистов. Так уехала моя мама. Так уехал бы я, если бы не свалился и не был вынужден остаться в госпитале.