— Уехали бы вслед за фашистами? — сощурившись, переспросил Морской.
— Уехал бы от верной гибели, — поправил собеседник. — Истории с госпиталем тогда еще не было. В глазах советов я был ничтожным коллаборационистом. И я действительно хотел бежать. От лагерей и несправедливых приговоров. От войны. И не к фашистам, как вы говорите, а в просвещенную Европу. Уже сейчас там всюду островки наших эмигрантов. Кому-то, может быть, удастся перебраться в Америку. Подумайте сами, когда бежать, как не сейчас? К свободе слова, к спасению от вечной угрозы репрессий… Бороться против фашизма можно и по ту сторону советов. Хотя путь, конечно, нелегкий. Опасный и… — он опустил глаза, — знаете, мне позавчера рассказали, что одна наша очень уважаемая харьковчанка погибла при переходе Венгерской границы. Нечестные проводники, грабители, предатели — такое в подобных делах встречается на каждом шагу. Ее дочь с внуком уезжали месяцем раньше, тем же маршрутом, и все было в порядке. А мать и всю их группу обокрали и расстреляли. Если я назову вам имена, вы будете скорбеть так же, как и я, потому что это ни в чем не повинные, очень много сделавшие для Харькова люди…
— Я не хочу этого слышать, — твердо произнес Морской.
— Ну и не слушайте, конечно, — покорно согласился Денис. — Просто подумайте. И, если будет надо, обращайтесь. Только не затягивайте. Не думаю, что эти адреса будут действительны долго. Харьковский адрес уже пуст. Но в этом списке, — Долгов кивнул на карман, куда Морской спрятал листок, — есть места, куда можно обратиться, добравшись ближе к Западу. Я попытаюсь. Мне этот список дал надежный человек, друг моей матери. Он же и рассказал о гибели знакомой. Я удивился, почему он в Харькове. Но, знаете, у всех свои обстоятельства. Во второе свое отступление фашисты совсем лютовали, гражданских к дорогам не подпускали, спешили свое добро скорее вывезти. Простым людям только что и оставалось — объединяться и помогать друг другу. И сейчас тоже другого выхода нет.
— Так вы, выходит, не на фронт, а просто «ближе к Западу» рветесь? — не удержался Морской, но тут же сам себя остановил: — Послушайте! Это все пустые и непривлекательные разговоры. Надеюсь, вас просто обманули, или вы сейчас разыгрываете меня. Давайте я сделаю вид, что ничего этого не знаю, только из уважения к вашему боевому будущему.
— Да, — кивнул Долгов, — так и надо. Сделаем вид, что этого разговора не было, а там решайте сами. Вы можете стать военным журналистом, окажетесь поближе к первому контакту и… Решать вам. Зато моя совесть чиста — сам попытался спастись и людям, делавшим мне добро, шанс дал. Подумайте. Но только, разумеется, учтите, что предприятие это опасное и…
— До свидания! Желаю вам удачи во всех ваших… — тут Морской намеренно сделал ударение: — Во всех ваших добрых и благородных начинаниях, не имеющих ничего общего с предательством и трусостью! — Он резко развернулся и, не оставив собеседнику шанса протянуть руку для прощального рукопожатия, поскорее пошел прочь.
Приближаясь к корпусу, где лежала Лариса, Морской негодовал. Зачем вообще он в это впутался? Горленко выяснил бы все сам, и совесть бы марать не пришлось. Ни обвинениями этого никчемного безумца, ни извинениями, ни выслушиванием всех этих неуместных рассуждений! Морской корил себя за то, что взял листок, за то, что не ушел сразу, как понял, к чему клонит собеседник, за то, что, как ни крути, всерьез прикидывал, смог бы или нет решиться на такое рискованное предприятие и кого хотел бы увидеть там, на Западе… Но больше всего он терзался тем, что не спросил фамилию женщины, погибшей на Венгерской границе… Гадай теперь, у кого из знакомых, остававшихся в оккупации, были взрослая дочь и внук. Понимай теперь, что вот, был человек, вполне, может, кто-то из твоего ближайшего окружения, ты даже дружил с ним, готов был ради него на многое, а узнав о гибели, даже не удосужился уточнить, кто именно погиб… Все вышло глупо и отвратительно. Морской злился, причем сам на себя.
Однако возле самого Ларочкиного корпуса он увидел такое, что злость моментально переключилась на более достойный объект.
— А ну стоять! — прохрипел Морской, ускоряя шаг и раздражаясь еще больше от того, что голос так не вовремя сел.
У окна боковой стены корпуса, как ни в чем не бывало, издевательски долго держа в своей лапище высунувшуюся из форточки белую девичью руку, возвышался мужской силуэт. Прежде чем Морской успел приблизиться, парень спрыгнул с чудом удерживавшего его выступа стены, отошел на два шага, глупо помахал окну в знак прощания обеими руками и головой, после чего скрылся за углом. Уже стемнело, но на территории госпиталя в эти дни перебоев с электричеством не наблюдалось и свет больничных окон успел показать Морскому довольную физиономию Мити Санина — красноармейца, погрязшего во вранье и явно преследующего доверчивую Ларису. Времени на разъяснительную беседу с обманутой дочерью не было, потому Морской оббежал освещенную площадку стороной и кинулся во тьму за преступником.
— Не уйдешь! — крикнул он, нагоняя. Вытянул руку, схватился за какой-то ремень, потянул на себя… Из сорванной с плеча беглеца сумки прямо в грязь вывалилась книга. Владимир полетел следом, сраженный мощным ударом в грудь.
— Ах, ты так! — Морской вскочил, набычился, пошел вперед уверенно, пытаясь разглядеть в окружающей тьме глаза противника. В качестве обозначающего серьезность намерений жеста выбрал хук в челюсть. Резкая боль пронзила руку. Завязалась драка. Морской бил не целясь, управляемый скорее раздирающим душу гневом, чем хоть каким-то подобием желания победить. Через миг он обнаружил, что враг схватил его за шиворот и волочет по земле. Извернувшись, Владимир уцепился в сапог негодяя и прорычал:
— Сейчас пойдешь со мной в участок!
Услышав вдруг, что противник голосит то же самое, Морской насторожился. Зачем преступнику упоминать милицию? И да — тут Владимир совсем скис, резко вспомнив, что-преступник-то у Коли уже имелся. Противник тем временем выволок Морского в свет соседнего окна, узнал и отшатнулся.
— Вы? — пробормотал Санин перепуганно. — Что же вы не сказали, что это вы? Я думал — ограбление! Владимир Савельевич, ну как же так?
— Больно ты кому-то нужен, грабить тебя еще! — фыркнул Морской, стараясь отдышаться и, поднимаясь, игнорируя протянутую руку. Потом вспомнил, что повод думать про ограбление дал сам, нечаянно сорвав с противника сумку. Пригляделся, вытащил из тьмы пострадавшую книгу, достал платок и начал оттирать обложку. — Еще не хватало, чтобы Светины ценности страдали из-за твоего поведения!
— Из-за чьего поведения?! — возмущенно переспросил Санин. Потом рассерженно вырвал книгу, тоже достал платок, принялся тереть по тому же самому месту. — Это вы на меня набросились!
— Ты б лучше по физиономии своей платком прошелся, — не удержался Морской. — Крепко я тебя…
— На себя посмотрите! — не остался в долгу нахал, резким движением размазывая рукавом по лицу грязь и кровь с расшибленной губы.
— Крепко, но мало! — продолжил Морской. И перешел в наступление. На этот раз уже по существу: — Ты зачем, негодник, мою дочь преследуешь? Законной жены, Синичкиной Станиславы, тебе мало, да?
— Ах вот вы про что, — Санин потупил взгляд. — Да, глупо вышло. И нечестно…
— Я говорил с твоим начальством, — продолжил Морской, решив, что про наличие Грайворонского Санину знать не обязательно. — Ты должен был уехать, но выпросил разрешение остаться в Харькове как раз после того, как с Ларисой случилось несчастье. И ты — красноармеец. Как наш подозреваемый, между прочим. Стрелять обучен, росту подходящего, и крутишься возле обеих жертв нападения. Что за игру ты ведешь? Кто твой сообщник? Что тебе надо от Ларисы и Светланы?
— Вы, может быть, пьяны? — осторожно поинтересовался Санин и сам себе ответил со вздохом: — Хотя, конечно, нет. Ну ладно, отвечаю, раз вам так неймется. К покушениям не имею ни малейшего отношения. От Светланы мне была нужна всего лишь книжка. А от Ларисы… От Ларисы… А вы, наверное, никогда никого не… любили, да?
— Что? — Морского такой ответ взбесил. Он снова бросился на обидчика. Отмытая было книжка опять полетела в грязь. — Двоеженец! — прохрипел Морской, хватая негодяя за грудки.
— Можно расценивать эту реплику как ваше заблаговременное согласие на случай, если я попрошу руки вашей дочери? — Вместо того, чтоб защищаться, Санин издевательски заржал.
— Послушай, ты! — Морской взял себя в руки, брезгливо отряхнул ладони и твердо произнес: — Я не хочу, чтоб рядом с моей дочерью ошивался лжец. Все твои «нужна всего лишь книжка» пахнут дурно. Компетентные органы, конечно, сами разберутся, но даже если ты не виноват в покушениях, то, уверяю, еще одна подобная попытка встретиться — и Ларочка сама спустит тебя с лестницы.
— Там первый этаж, — хмыкнул Санин и внезапно погрустнел. — Но в целом ваши опасения понятны. Вы правы, я — бесчестный человек. Обещаю: подобных свиданий больше не будет. Хотя, поверьте, мне очень нелегко это обещать.
— Значит, договорились, — Морской уцепился за шаткий шанс выйти из сложившейся ситуации победителем. — Рад, что мы друг друга поняли. До свидания.
Он резко развернулся и поспешил к выходу с территории Сабурки, пытаясь вслушиваться в собственные шаг и запрещать себе думать. Все вышло даже гаже, чем с Долговым. Болела скула, пальто оказалось подрано, и с Ларой он, как собирался, не поговорил. Да и тот факт, что Санин все же не преступник — Морской поверил в это окончательно, еще когда тот сообщил, что собирается тащить напавшего в участок, скорее был явным поводом для огорчения, что не получится упечь нахального ухажера за решетку.
— Владимир Савельевич! — кричал через три минуты чертов Санин из кабины грузовика, нагнавшего Морского по дороге. — Садитесь, мы вас подвезем! Нам по пути!
— Видишь, не зря я выпросила разрешение работать на полставки и очередь на отоваривание карточек выстояла, — ласково шептала Галочка чуть позже, при свете каганца промывая ссадины мужа. — Вместо картофеля и морк