Рядом раздался всхлип. Света вскрикнула, разглядев почти у своих ног замотанную в мешок Тосю. Та тихо плакала. Похоже, ее так и притащили сюда, как какой-то хлам, в мешке. Света напряженно задумалась, пытаясь прогнать головную боль и сосредоточиться. Что произошло? Кто бросил их с Тосей здесь? Зачем? Тося всхлипнула уже погромче.
— Тосечка, держись, — попыталась утешить Света. — Тебе больно? Почему ты плачешь?
Тут Тося вдруг подскочила, радостно всплеснула руками, засуетилась, забегала вокруг.
— Очнулась! Наконец-то. Бог есть, Бог есть… Я думала, что ты совсем уже того!..
— Нет-нет, — заверила Света. — Я почти в норме. Опоили каким-то снотворным, кажется. А ты не связана, оказывается! Ты укрывалась мешком от холода, да? Мне показалось, что… Не важно… Вот здорово! Развяжи меня скорее, надо выбираться.
— Выберешься, — Тося вдруг сделала резкий выпад и наставила на Свету что-то похожее на винтовку, — если будешь хорошо себя вести…
— Откуда у тебя оружие? — удивилась Света.
— Отсюда, — Тося захихикала. — Смешно вышло, да? Откуда? Отсюда! Вот умора! — Она перехватила винтовку получше и начала объяснять: — Мы в схроне, где хранился арсенал. Здесь теплее, чем у нас в убежище, правда? Александр Алексеевич мог бы и получше о пленниках позаботиться. Отдал бы нам эту комнату с удобствами, а в том пусть был бы склад… — Тося отошла к столу и, запрыгнув на него, принялась болтать ногами. — Хотя тут тесно. Но зато окно имеется! — тут она глянула на свои руки и словно вспомнила, что держит и почему. — Я умничка, — продолжила она. — Давно еще приметила этот схрон. Что, думаю, толкутся какие-то хмыри у дальнего сарая? Оказалось, что от наших пленников сюда, если ползком, всегда можно пробраться. Ну, было можно, — она кивнула в сторону завала у дыры в стене. — Понимаешь? Я раз из любопытства проползла, а дальше поняла — нам это тоже надо. Запаслась. Что ты так смотришь? — Света, кажется, не меняла выражение лица, но Тося напридумывала по-другому. — Вижу, что ты возмущена. А чем? Я ведь и не украла вовсе. Просто перепрятала. На всякий случай, — она отложила винтовку. — Я знаю, ты ни за что ни стала б воровать у партизанов, потому и не говорила тебе ничего. А я считаю, нам оружие нужней было. Вдруг немцы нас нашли бы, а? Я была глупой. Радовалась, что смогу всех защитить. — Тут она снова стала всхлипывать, но позы не меняла. — Я ведь не знала тогда, что ты — предатель.
— Какой же я предатель, ты о чем? — Света уже почти все понимала, но не хотела верить сама себе. — Тося, убери винтовку, ты можешь пораниться. Ну правда. Ты же не станешь в меня стрелять?
— Я не хочу, — всхлипнула Тося. — Но надо. Ты сама во всем виновата! Я ни при чем. Я ведь даже тогда из кустов стрелять в тебя не стала, пожалела. В Лариску — бог с ним, ее не жалко. Она всегда мне не нравилась. Такая задавака! Но ты-то, ты! Не стыдно?
Света почувствовала, как сердце в груди на миг остановилось… и тут же заколотилось в бешеной панике. Так значит, это Тося… Как же так? Зачем?
— Скажи, где спрятала мою шкатулку, и я уйду. Заберу свое, и больше вы меня не увидите. Обещаю! Только не ври. Я слышала сама, что мои сокровища тебе вернули. Ты украла мой клад. Верни — и будешь жить!
— Тося, опомнись! — Света постаралась говорить как можно спокойнее. — Ты сошла с ума! — и сразу, осознав, что это простая констатация факта ничего не изменит, решила сменить тактику. Нужно было потянуть время. Безумная Тося наверняка не могла тщательно замести следы. Коля явится с минуты на минуту. Нужно просто продолжать разговор.
— Ты говоришь о том сундуке, что мы с Ларисой собирались откопать? Но почему же он стал шкатулкой? И почему он твой?
— Ты знаешь, знаешь! — завизжала Тося, отбросив винтовку и схватившись за голову. — Сколько можно врать! Ты думала — Тося дурочка! Ты думала — Тося ничего не узнает! Но я все слышала. Тебе и в голову не приходило, что у меня есть уши и душа, да? Хватит считать меня больной и сумасшедшей! Я человек. Имею право на имущество и счастье.
— Погоди-погоди! — Будь у Светы развязаны руки, она, пожалуй, кинулась бы обнимать несчастную Тосю и успокаивать. Ее действительно было очень жалко. — Знаю я или не знаю, ты расскажи мне все сначала. Пожалуйста! Чтобы сказать, где спрятана шкатулка, я должна быть точно уверена, что она твоя.
— Моя! — закричала Тося, вытаращив безумные глаза. — Моя, конечно! Тебе письмо давали для кого? Вот-вот! А ты себе присвоила, бесстыдница! Думаешь, раз Тося болела, значит ей уж и письма не положены! А он мне написал! — Безумица вдруг, явно вспомнив что-то хорошее, улыбнулась и снова стала той милой и кроткой Тосей, которую Света знала все эти годы. — Я ведь не всегда полы в больнице мыла. Я в приличном доме на кухне работала. Уважали все. Моя матушка служила в одной очень хорошей семье. И я, как подросла, тоже стала работать в том же доме. Хозяйка во мне души не чаяла. Мальчишек своих — Петеньку и Сашеньку — часто со мной оставляла. Им 10, мне 17 — такое было взаимопонимание. Не чувствовалось совсем, что они — дети хозяев, а мы с мамой прислуга. Нет! К нам относились как к членам семьи…
Света подняла глаза к окну. Вряд ли оно отличалось особой звукоизоляцией. Наверное, можно было закричать. Но возле Тосиного мешка лежало скомканное рыжее полотенце, которое Света прекрасно знала. В особых случаях его использовали как кляп. Позвать на помощь, судя по всему, Света могла бы только один раз. Пожалуй, лучше припасти эту возможность на потом — вдруг кто-нибудь будет рядом проходить, и Света его услышит.
— Однажды семья моих хозяев спешно стала собираться во Францию. 1917 год, — что ты хочешь. Они решили переждать время смуты под Парижем. А я ни за что не хотела ехать! У меня тогда была любовь, — тут Тося заморгала очень кокетливо. — Он должен был вот-вот вернуться с фронта и жениться на мне. Но кругом творилась такая неразбериха. Я знала только, что если уеду из Харькова, он меня никогда уже не найдет. А я ведь дала слово ждать. Я честная, и решила остаться. Маменька моя к тому времени скончалась, поэтому отчет держать было не перед кем. Хозяева просили ехать с ними, но я была упряма. И осталась такой, — Тося грозно сверкнула глазами, как бы в подтверждение твердости своего характера. — Все уехали. Город сошел с ума. Смута не кончалась, и было ясно, что никто к нам из Парижа не вернется. Деньги, что мне выплатили хозяева, быстро кончились. Любовь моя погибла, — Тося смотрела прямо на Свету. Так, будто собеседница лично была в этом виновата. — Получив похоронку, мать моего жениха так плакала, так плакала… Хотя ей при деникинцах за гибель сына что-то заплатили. А я что? Я ведь даже не жена. Работы не было, надежды на перемены тоже. И я ушла в деревню к родственникам. И прижилась. И чуть там не пропала. Ты заешь, что в деревне было в 33-м? — Тося снова сделалась совсем безумной. — Все умерли с голоду! Все! Вы тут пайки получали, а там…
Момент был очень опасным. Вспоминая голод 1933 года, Тося и в куда более спокойных условиях всегда теряла контроль над собой. Собственно, в том и была ее болезнь. Совсем безумную, потерявшую память, нуждающуюся в медицинской помощи, Тосю Света привела в 1934-м в Сабурку…
— Я помню, Тося, — успокаивающим голосом начала Света. — Но ты с этим уже справилась, вспомни. Тебя тут выходили. Тут твой дом, тут тебя любят.
— Я Петеньку, сына моих хозяев, встретила недавно… — Без перехода новым холодным голосом продолжила Тося. — В форме СС. Такой красавчик вырос. Шел по базару с очень модной дамой. Вот только ведь его десятилетнего гоняла с кухни, чтобы сладкое грязными руками не хватал, а тут — такой мужчина… Я говорю: «Да что ты! Быть не может! Ты с детства ненавидел немцев, вспомни!» Он меня тоже узнал. Обрадовался, захохотал: «То, Тося, — говорит, — другие немцы были. А эти — льют кровь, за то, чтобы нам с тобой вернуть наши города и дома. Все, что большевиками отнято, — вернут!»
Тут Света пожалела, что окно в схроне может легко передавать звук. Услышь кто-нибудь сейчас, о чем тут говорят, могли бы выйти большие проблемы. Ответственное Светино: «Что ты такое говоришь! Не повторяй такую гадость», — потонуло в Тосином продолжении истории:
— Я ему тогда прямо в глаза и сказала: «И мне всё вернут? И молодость, и любовь мою убитую, и здоровье? Ты, Петенька, вообще знаешь хоть немного, что такое голод?» Он очень обеспокоился. Стал деньги мне совать. Я, помнишь, нам с пленниками еще тогда купила курицу? Лариска — дрянь такая! — спрашивала еще, не украла ли я ее и не будет ли неприятностей? — Тося зло сощурилась. — Так вот, Петенька мне — деньги, а дама ему: «Ох, какой вы щедрый! Ох, какой благородный!» Тут он и говорит, мол, «Мне есть в кого!» И рассказал про тайну. Хозяйка моя, Анна Игнатишна, уезжая, закопала где-то в парке шкатулку с драгоценностями. На черный день. А недавно, когда умирала, вспомнила про меня. Наказала детям, если когда-нибудь представится возможность, поехать на ее утерянную родину, которую она так любит, чтоб обязательно помогли оставшейся там бедной Тосе. Да-да! Хозяйка завещала сыновьям, если со мной свидятся, передать мне ее шкатулку с драгоценностями. В память о верной работе моей мамы на их семью. Петенька сразу признался, что особо меня не искал — времени нет. Но раз я сама нашлась, то это, видно, знак. Бог есть, Бог есть…
Света слушала затаив дыхание.
— Сам Петенька спешил, ему не до шкатулок было — назавтра предстоял отъезд. Я согласилась выкопать свой клад сама. Ты знаешь — я смелая. Но Петенька не знал, что меня встретит, поэтому карту, на которой нарисовано, как отыскать шкатулку, с собой не взял. Он предложил, что передаст мне карту с кем-то из проверенных людей. В письме, — тут Тося презрительно усмехнулась, — Ну, дальше ты все знаешь.
— Что знаю, Тося? — Света все еще надеялась внять к ее разуму. — Твой Петенька тебя обманул, чтоб еще больше распустить павлиний хвост при своей даме. Если и была какая шкатулка, он лучше бы себе ее забрал. Или «проверенные люди» не погнушались бы, узнав про драгоценности!