– Вообрази, что ты – пилот самолёта, который совершает облёт побережья, – Максим, положив руку на мышь, водил курсором по замысловатому изгибу. – Вспоминай карту.
Смотри, какой характерный силуэт.
– Возможно, – сказала Светлана. – Только я не вижу ничего характерного.
Он молча вызвал из памяти своего компьютера изображение Северной Америки.
Немного повозился с масштабом, затем обесцветил, оставив только контур, и наложил полученный рисунок на траекторию полёта.
– Ну, как?
– Никак, – не оборачиваясь, он почувствовал её усмешку. – Возможно, что при другом масштабе какие-то детали береговой линии и совпадут. Но сейчас – ничего общего.
– Умница! А теперь?
Он по очереди повторил ту же операцию со всеми остальными материками.
– Стоп!
Его руки послушно замерли.
– Антарктида! Вот же эта штука… -… Эта штука называется Антарктическим полуостровом. Вот здесь… – курсор заметался вокруг верхней точки. – Земля Грейама… и здесь, смотри, совпадает.
Это мыс Адэр. – Максим ещё немного отрегулировал масштаб, и фрагменты траектории довольно точно легли рядом с береговой линией Антарктиды. – Кто-то очень серьёзно исследует ледяные подвалы.
Он сохранил последнее изображение и выключил компьютер.
– Пожалуй, самое время подкрепиться.
Светлана не сводила глаз с потемневшего экрана.
– Выходит, они не врали…
– О чём?
Максим сложил клавиатуру и мышь в специальную нишу и поднял панель, закрывающую рабочее место.
Светлана перешла на скромную скамеечку у стены и посмотрела в окно. Максим проследил за её взглядом: снег почти весь сошёл, обнажив чёрную, масляную почву, с редкой белесой порослью прошлогодней травы.
– Они все считают тебя гением.
– И как всегда ошибаются! – насмешливо возразил Максим.
Он задвинул VIP-кресло в свободный угол, привычно покосился на царапину поперёк спинки, оставленную разгильдяем-слесарем в незапамятные времена, опустил кухонный столик со стены и на мгновение задумался: обедать ещё рано, завтракать уже поздно. Так что, пожалуй, следует приготовить что-нибудь более серьёзное, чем пельмени из кулинарии, но не завязываться на несколько блюд.
– Никогда не видела гениев.
– Чаще смотри в зеркало.
– При чём тут я?
– Гений – мера раскрытия таланта. Все люди – талантливы. А, значит, – гении.
Просто мало кто отваживается на гениальность. Опасная болезнь.
– Ты всегда такой нудный?
– Нет, только когда могу помочь, поддержать…
– Я не нуждаюсь ни в помощи, ни в поддержке. -… сказала лампочка патрону, – перебил её Максим.
– Ты опасный человек, – с вызовом заявила Светлана.
– Вот как?
– Представь себе. Сложно сопротивляться гипнозу твоего голоса, – она неопределённо повела рукой. – Благодушие, кротость, спокойствие. Мне не нравится.
– Почему?
– К хорошему привыкаешь быстро. Нельзя забывать, что всё это кончится и придётся уйти…
– А ты не уходи, – буднично посоветовал Максим. – Лучше помоги мне. Что у нас сегодня будет на обед?
Будущее стучится в нашу жизнь бесчисленным множеством своих вариантов. Чуть замедлил шаг или ускорил его, повернул голову и поздоровался, или с каменным лицом прошёл мимо – всё это и есть ничтожные тропинки-переулки, которыми мы движемся к поворотным, магистральным событиям в нашей судьбе. Ничего изменить нельзя. Таковы правила. И можно только горько пожалеть, что когда-то не остановился, не поздоровался, прошёл мимо.
Настоящее неотвратимо. Оно уже предопределено нашим прошлым.
Максим извлекал наслаждение из каждого мгновения. Невзгоды и печали неминуемы.
Предательства? Измены? Обязательно! Договор – есть договор. И встретить их помогут вот эти крупицы счастья, выглядывающие из каждого угла его крохотной кухни – кают-компании. Что может объединить крепче обеденного стола? Только совместное приготовление обеда!
Светлана ожила, напряжение спало. Она забыла, что ей приказано быть весёлой и ласковой. Она мила и естественна. Она очень похожа на ту, из подземелья, из-за которой ему когда-то пришлось уйти из игры на самом интересном месте.
И он твёрдо знал, что решение, принятое им тогда, не могло быть другим, и никогда другим не будет.
– Давай, – подзадорила Светлана. – Вареники с творогом, можешь?
– Вареники? – "Хорошо, хоть не пельмени!" – Неплохой выбор, сударыня. У вас удивительно тонкий вкус. Так, – он распахнул обе створки складывающихся гармошкой дверей шкафа и принялся доставать продукты: – Мука, сахар… – он покосился на счастливое лицо Светланы, – соль тоже не помешает. Теперь холодильник: – яйца… Творог с изюмом? С орехами?
– С орехами.
– Арахис? Фундук? – он взял с полки платок и повязал голову, чтоб не мешали волосы.
– Ой, как здорово! – она захлопала в ладоши. – Всего понемножку, можно?
– Можно, конечно, но… – он изобразил сомнение.
– Что такое? – она широко, по-детски открыла глаза.
– Тогда уборка за тобой. Не подведёшь?
– Нет-нет. Только чай, пожалуйста, с лимоном.
– Засекай время – двадцать две минуты с учётом варки.
Он налил воду в кастрюлю, поставил её на индукционную конфорку и включил плиту.
Потом добавил в воду немного подсолнечного масла.
– Стакан муки, яйцо, немного воды, взбиваем, – Светлана внимательно следила за его руками. – Это называется тесто, – пояснил Максим. – Теперь его нужно раскатать.
Он ловко рассыпал муку по столу и раскатал тесто в узкий лист.
– Пусть полежит, а мы займёмся творогом. Четверть стакана из одного мешочка, четверть из другого. Всё уже давно почищено и высушено. Теперь всё в печку, прожарим до запаха, слегка измельчим и в творог… добавим яйцо, сахар, размешаем…
Вода уже кипит, волнуется, булькает. Максим включил вытяжку – незачем влажность поднимать. Тем же стаканом, в котором отмерял орехи, нарезал аккуратные кружки из теста, остаток смял, раскатал и ещё раз нарезал. Чайной ложкой: ляп, ляп… сколько там получилось? Двадцать штук. Хватит!
Светлана недоверчиво, не дыша, смотрела, как он заворачивает вареники.
– И в кипяток, – прокомментировал он последнее действие. – Всё, уборка…
Несколько движений влажной салфеткой: стол чист.
– Ах, да, – вспомнил Максим, присаживаясь рядом с ней. – Чай…
Не вставая, он включил чайник, тот сразу откликнулся едва слышным шипением просыпающегося ТЭНа.
– Всё! – Максим развёл руками. – Время?
– Я не засекала… – призналась Света. – Как ты это делал? Это какой-то фокус, да?
Она привстала с кресла и попыталась заглянуть под крышку кастрюли. Зашипела, зафыркала, будто рассерженная кошка, принялась дуть на пальцы.
– Тяжёлая? – участливо поинтересовался Максим.
– Что?
– Крышка, спрашиваю, тяжёлая?
– Нет, горячая.
– Дай поцелую, пройдёт.
Она неловко протянула ему руку. Он бережно принял её, прижал к щеке, потом нежно приложил к губам.
– Ты говорил о женщине, которую любишь…
– Да, – согласился Максим. – Говорил. И что же?
– А где ты с ней познакомился?
– На корчёвке у Худого.
– Худой – это фамилия такая?
– Нет, тогда не было фамилий. Не было паспортов, документов… подорожные листы, конечно, выписывали, да вот только кто их читать будет, в глухомани-то нашей?
Сейчас никто себе представить не может, как это тогда выглядело. Ни в каком кино такого не увидишь: на тысячи вёрст густые леса да чащи непролазные. В воздухе – плотный запах прелых листьев, смолы и хвои. Можно месяцами двигаться, не видя ни солнца, ни звёзд, ни жилья человеческого. Вот только вряд ли это получится. В тех краях в одиночку и неделю выжить – подвиг неслыханный, потому как места непутёвые, всё больше гиблые, древним колдовством опутанные: если вода – то болотная, напьёшься – озвереешь, мхом зарастёшь; если живность какая – то всё больше нечисть злобная, так и норовит в глотку вцепиться. А человек – он же не животное, чтоб в тесноте да темени хорониться. Ему солнце требуется, простор, да земля гладкая, чтоб, значит, сеять и урожай собирать. Как по другому прокормишься?
Потому лесорубы тогда в большой чести были. Не было работы славней и почётней.
Тут тебе и труд мужицкий, и подвиг ратный – день на день не приходится. Перед тобой – лес: тысячерукий, сторылый, сколько голов ему ни руби, на следующий год стократ вырастет. Потому только с корнем корчевать, да огнём ямы после корчёвки опаливать. Позади – сёла и нивы, молодки с детишками, да все на тебя, как на кормильца посматривают, всюду к столу приглашают.
Доволен и горд я был своей профессией…
– А что Худой? – вклинивается Света.
– Худой? Худой… Мы с братьями аккурат лес валили, когда слышим стук копыт.
Места у нас, понятно, незаезжие, пограничье дикое. Потому карета нам в диковинку показалась: изба на колёсах. Да и лошади чудные: не наши битюги разноцветные – ноги, что моё туловище. Нет. Эти-то чёрные, смолой лоснятся, высокие, стройные.
Таким сто вёрст отмахать, что мне в соседнюю хату за квасом сбегать. И ускакали бы, да на беду возчик ихний остановил карету, а у нас сосна двинулась. Она-то нам сразу не по нраву пришлась. Кривая, змеёй гнутая… да только что с того?
Нам до вечера ещё пяток стволов бы свалить, а на завтра зачистку сделать. Тогда и за корни приниматься. Худой за голую землицу хорошо платил, кормил сытно и девок не прятал. Мы у него три лета отработали, потом долго вспоминали…
– Ты о карете рассказывай, – напомнила Света.
– О карете? – Максим привстал, снял крышку с кастрюли и осторожно размешал кувыркающиеся в пенном кипятке вареники. – Уже через секунду экипаж в гармошку смяло, колёса, как живые, с осей послетали. Я-то ближе всех стоял. Вижу: ствол-гора ещё не всем весом лёг, лапами-ветками в землю упирается, да и карета – не лубяное лукошко: держит, сопротивляется. Я – к ней. Топором доску отодрал, вторую… двери-то стволом заклинило, не пробраться, так я через боковину внутрь заглядываю: так и есть