А теперь привели туда, где чествовали богов и героев. Неужели к этому готовили?
Отроки принесли оружие, и Корос объявил: тот, кто останется в живых после схватки, получит свободу. Остальные считаются жертвой богам, и на том свете будут прислуживать эйхериям.
Пленники возмутились, но их не слушали. Вручили мечи, и выпихнули на огороженную веревкой площадку.
Одни схватки оказались увлекательными — бойцы изо всех сил старались одержать победу и выжить, другие скучными, как тянущаяся из кудели нить. Некоторые не желали биться с людьми, с которыми сдружились за время плена. Таких северяне убивали сами и, оттащив тела в сторону, бросали на берегу. Страшное наказание для трусливой души. Она никогда не найдет покоя, потому что плоть не принадлежит ни морю, ни суше, и только прибой недолго поиграет с ним, пока развлечение не наскучит.
Оставшийся в живых воин избежал смерти, но, судя по ранам, ненадолго. Похоже, уже тем счастлив, что умрет свободным. Убитых же перенесли на корабль и аккуратно уложили рядком. Кровь людей и животных смешалась, покрыв светлые доски палубы скользкой жижей.
Оказалось, это еще не все. Едва унесли последнее тело, как привели девушек, разодетых, словно невесты. Звон навешенных на них украшений заглушал звук шагов, а галька шуршала довольно громко. Но бедняжки совсем не рады были нарядам. Стояли, сбившись в стайку, да испуганно поглядывали вокруг. Некоторые плакали, при этом сопротивляться никто и не думал.
Помощница подала Лангливе длинный, хищно изогнутый нож, и девушки сжались в ожидании. Но шаманка решила, что жертвы недостаточно и нанесла удар, к которому я оказалась не готовой.
Вместо того, чтобы пролить на землю кровь, и позволить прибою смыть ее в море, Ланглива подняла лицо к небу, раскинула руки и закружилась в быстрой, неистовой пляске. Слова, которые она выкрикивала при этом, я не разобрала, слишком невнятно шаманка говорила, словно горячей каши в рот набрала. А остановившись заявила, что боги недовольны жертвами, и сами укажут на избранницу.
Люди вокруг зашептались. Шаманка же, закрыв глаза, медленно начала обходить толпу. Шаг, другой, третий… И вот острие жертвенного ножа указывает прямо на меня.
Богам приготовили лучших дев, красивых и непорочных. Отчего же они потребовали ту, что делила постель с конунгом, а теперь принадлежит его сыну? Но разве поспоришь с богами? Ланглива замерла на месте, а нож все так же требовательно выделял меня из толпы.
— Переоденьте рабыню. Да не скупитесь на украшения! — голос Короса остался спокойным. Конунг принял выходку шаманки как должное. — Пусть выглядит достойно перед ликом богов.
Первой метнулась выполнять приказ Улька. Даже не взглянула на меня, не пожалела. Вот всегда так себя люди ведут — стараются завязать дружбу, а как припечет — тут же забывают. Верно Гард говорил: смертными правит страх, иного и не заслужили. Будут уважать только тех, кто убивает и унижает, для кого они — мусор и грязь под ногами. Если вспомнить, то и в Замке меня боялись, потому и слушались. Думаю, здесь будет так же. Заставлю дрожать — получу все. Но есть опасность и проиграть, северяне — люди отчаянные. Со страху прибить могут. Правда, похороны в прибое меня устроят. Являющийся ночами оживший мертвец куда опаснее рабыни.
И все же лучше остаться в живых. Магни равнодушен к женским чарам, но я найду способ подчинить его. Не получится с ним — у конунга есть еще сыновья. Младший пока бесполезен, а вот второй может помочь. Магни, правда, предпочтительнее, он выходит в море по своему усмотрению, а не по приказу отца. И раз уж ему нравится валькирия… Я использую эту привязанность немедленно!
— Конунг!
Шёпот осенним ветром пролетел над толпой. Рабыня не испугалась, не смутилась, а осмелилась прямо говорить с господином! Я бы убила за такое, но Корос казался заинтересованным. Абсолютный господин, он редко встречал подобную дерзость.
— Конунг, боги сделали свой выбор, и я подчинюсь ему. И все же сначала спрошу — это ведь жертва не только богам, но воинам, что пали в битвах? А если так, то мало им чести получить в дар простых рабынь. Вы даже пленников заставили сражаться, убирая трусов. Дайте и нам оружие — если уж идти в небесные дали, хочу сделать это, не нанеся урона родовой чести.
— О какой чести ты говоришь, рабыня?
— Может, я и рабыня сейчас. Но ты, конунг, должен хорошо помнить, как я ей стала, — выдержать взгляд Короса нелегко, но я не опускаю глаз.
— По чести, я так и не знаю, кем ты была, мне это не интересно. Правда припоминаю, что взяли мы тебя в доброй битве. Твоей охраной командовал рыцарь, воин, каких теперь мало осталось. Видно, ты действительно знатного рода, раз он так за тебя бился.
— Разве рабы уже выбирают сами, как им умереть? — Лангливе не понравилась моя идея.
— Хозяева и вольны над жизнью раба, но не всегда — над его смертью. Вы можете запороть, зарубить мечом, да и просто привязать в лесу к дереву и оставить диким зверям в подарок. Но кто помешает мне умереть прежде, чем жертвенный нож коснется меня? Или думаешь, струшу? Поверь, нас, женщин знатных домов с детства обучают умирать достойно!
— Так почему ты этого раньше не сделала, рабыня?
Отвечаю Лангливе, но смотрю на конунга. Ему решать:
— После смерти нет ничего. А пока жива, есть надежда вернуть себе свободу и доброе имя.
— Теперь доброе имя тебе не грозит. Разве это может оправдать трусость?
— Если она трусиха, то не достойна быть даром эйхериям, отец, — Магни вступился вовремя. Я надеялась на него. — Так пусть докажет, что имеет на это право. Тут пленники бились за жизнь. Зачем отказывать в том же рабыням? Думаю, эйхериям и валькириям понравится такое представление.
— Что же, повеселим их!
Девушки, услышав, что есть возможность избежать смерти, оживились. Надеются на победу? Наверняка, кто-то из них и боец, но меня учил Гард. А он требовал не красивых поз и грациозных движений. Он хотел, чтобы я убивала.
Девушки расхватали принесенные мечи. Большинство держало их, как дубины. И махали так же — палкой по лбу, и то опаснее получить. Друг с другом они честно бились, пытаясь достать соперницу оружием. Северяне подбадривали их криками, свистели, весело смеялись, обсуждая удар или промах. Но против меня ни у одной шансов не было.
В глазах первой моей соперницы виделся страх. И — решимость победить. Правда, замахивалась она слишком медленно — я успела перерезать ей горло. Вторая тоже быстротой не отличалась, так что я просто поднырнула под руку, и всадила железо в живот, выпустив кишки. Потом добила. Лишние движения, она умрет и без этого, но её ужас так напитал воздух, что Голод решил проснуться. Надо быть аккуратнее и не причинять лишней боли, а то сорвусь и начну пить кровь прямо тут.
Не думаю, что эти бои очень уж поразили северных богов. Скорее — насмешили. Зрителей — так точно. Веселились сильно. И во время сражения и потом, когда уносили тела на корабль. Только Ланглива казалась недовольной. Еще бы — я не получила ни царапины, а заодно заслужила свободу. И еще — одобрение северян. Воины оценили умение владеть мечом, и то, что я женщина, ничуть не умаляло моих заслуг. Еще и Магни на моей стороне оказался. Быстрее отца объявил, что я честно заработала себе свободу.
Но сдаваться шаманка не собиралась. Прежде, чем кто-то согласился с Магни, возразила:
— Боги сами указали на неё.
Магни тоже не привык так просто отступать:
— Они даровали ей победу. Значит, этого и они и желали.
— Рабыня должна взойти на корабль, а живой или мертвой — не важно. Взять её!
Назвать меня рабыней, когда мне уже вернули свободу? Ланглива знала, что я опасна, но в этот раз перешла все границы. Ведь меч еще не забрали! Я выставила его в сторону приблизившихся помощников Лангливы:
— Подойдете — сами уйдете в мир мертвых. Это будет мой дар вашим богам в ответ на свободу!
Раскатистый смех заглушил возмущенные крики шаманки. Конунгу моя выходка пришлась по нраву.
— Оставь её, Ланглива. Боги ясно указали, чего хотят. Но, если ты считаешь, что они оскорблены, я успокою их. Как думаешь, шкуры белого медведя будет достаточно? Того, что приплыл на льдине этим летом?
О чем говорит Корос, я не понимала. О белых медведях прежде не слышала. Но, судя по всему, дар и вправду велик. Лангливе пришлось уступить.
Шкура, которой Корос выкупил меня у богов, оказалась огромной. Мех, перекинутый через борт корабля, не искрился на солнце, как шкурки белого песца, не слепил белизной. Напротив, отливал грязновато-желтым. Но от него веяло такой мощью, что в ценности дара сомнений не возникало.
Ланглива вроде бы смирилась и вернулась к обряду. Повернувшись к перепачканному кровью кораблю, она снова запела, и опять все поддались чарам её голоса. Даже воины, которых выбрали в помощь, двигались как завороженные. Плавно, в такт мелодии. Такого тренировками не добиться.
На корабле закрепили руль, и ветер, оставив канаты, запутался в полосатом парусе. Кто же поднимает их на суше? Но веревки, удерживающие морского коня, быстро перерубили, и, подхваченный под бока корабль вздрогнул и плавно заскользил в воду. Волны подхватили и стали баюкать, словно колыбель.
И ветер, оставив игру, помогал, как мог. Парус вздулся, заскрипела мачта. Канаты уже не просто гудели — стонали. И корабль ответил на их нетерпение. Словно сорвавшийся с привязи конь рванулся в морскую степь.
Но далеко убежать ему не дали. Корос уже держал в руках лук. Все, что оставалось — поднести к огню наконечник стрелы, обмотанный пропитанной маслом паклей.
Солома, разложенная на палубе, занялась мгновенно. Через несколько минут хорошо просмоленный корабль полыхал. Величественное зрелище — огромный факел в окружении вспененных волн, а пение, которое шаманка не прерывала ни на миг, делало происходящее нереальным.
Море и ветер унесли корабль за горизонт прежде, чем он догорел. Судя по довольным лицам северян, боги приняли жертву. Голос Лангливы постепенно стих, и она стояла на красной от крови шкуре, бессильно уронив руки. Да, такие молитвы требуют большой самоотдачи. Уж я-то знаю.