ь шалость сходит нам с рук. Рубины с бриллиантами оказываются фамильной ценностью. Диадемой, пропавшей несколько поколений назад.
Кольцо и медальон тоже принадлежали нашей семье, герб развеивал все сомнения. Их отдают нам. Дешевое серебро, потеряем — не жалко.
Мы носим находки как знаки отличия, добытые в бою. А потом, в один из дождливых дней, когда особо делать было нечего, Кэм решает почистить свой перстень: за долгие годы он стал почти черным. Брат выпрашивает у кухарки порошок, которым та чистит столовое серебро и уходит в открытую галерею. Я обижаюсь (мне хочется играть в прятки), со всех сторон оглядываю свой медальон и решаю, что чернь выглядит благородно. И иду к себе — матушка постоянно выговаривает из-за заброшенной вышивки. А покрывало предназначено в приданное!
Но не успеваю я вдеть в иголку алый шелк, как дверь распахивается, хлопнув о стену, и в комнату врывается Кэм. От неожиданности я вскакиваю. Пяльцы с грохотом опрокидываются. Попытка поймать их заканчивается на полу у ног брата — подвели складки длинного платья.
— Кэм!
Я возмущена. По его милости я чуть не сломала пяльцы, разбила коленку, а он даже и не думает помочь встать!
— Да ладно тебе! Смотри! — он протягивает сложенные лодочкой руки.
— Что там?
В перемазанных влажным порошком ладонях лежит разделенный на две части перстень.
Печатка отделилась от ободка, открыв тайник. А в нем прятался крохотный ключик.
— Представляешь, чищу, надавил, а он возьми и … Как ты думаешь, от чего это?
Я жутко завидую. Почему ему достается все самое интересное? Обиду лучше переживать в одиночестве, и я прикидываюсь очень занятой:
— Не знаю. Кэм, мне вышивать надо. Матушка ругается. Давай потом, а?
Он обижается. От возмущенного взгляда хочется залезть под стол. А потом приходится закрывать дверь — Кэм решил, что мне это больше надо.
Показываю ему в спину язык и принимаюсь приводить в порядок комнату.
Пяльцы целы, а вот размотавшиеся клубки шелка… Я не отличаюсь терпением, а уж распутывать тонкие нитки! Кэм прибежал, набезобразил, а сижу и исправляю — я! Мог бы и помочь.
Злость усилилась. Я отбрасываю клубок и достаю медальон. Овальная пластина в палец толщиной. Тяжелая. Я подношу украшение к уху и трясу. Тишина.
Но перстень Кэма тоже казался целым! Что он там с ним сделал? Чистить начал? Пачкаться не хочется, и я просто с силой тру медальон тряпицей, которую вышиваю уже третий месяц.
Ничего. Я кручу украшение в руках, пытаясь понять его секрет. Безрезультатно. Кэм точно задерет нос и будет хвалиться своим кольцом, а мне нечем ответить! Бесполезная безделушка ударяется о каменную стену.
Я явственно слышу щелчок. Сломался? Теперь брат и вовсе заважничает!
Сдерживая рыдания, я осматриваю украшение. По краю, там, где прежде шли линии гербового щита, появилась щель. Слезы моментально высыхают, а сердце бьется громко-громко — медальоны так не ломаются.
Как бы открыть? Надо подцепить чем-то.
Роюсь в иголках. Выбираю самую толстую, засовываю в щёлочку и… Нет, не будет Кэм хвастаться! Потому что медальон превратился в шкатулку. А в ней лежит ключ.
Как же хочется помчаться к брату, похвалиться находкой. Но после ссоры сделать это без ущерба для собственной гордости невозможно. Поэтому я возвращаюсь к окну и отодвигаю подальше пяльцы, чтобы не мешали как следует рассмотреть тайничок. Теперь осталось дождаться подходящего случая.
Он представляется после обеда. За столом Кэм многозначительно теребит пальцами перстень. Он ему велик, и брат повесил печатку на шею. Я в ответ равнодушно пожимаю плечами и спокойно ем.
Отец заметил наши переглядки, но правила не нарушаются, и он решает, что разберемся сами. Чем мы и занимаемся, как только выходим из столовой.
— Ну, показывай ключик.
Кэм с гордым видом открывает перстень. Я хмыкаю:
— Подумаешь! У меня не хуже!
Брат ахает и выхватывает медальон, чтобы рассмотреть поближе. Тут же заключается мир, и мы вместе идем в сад обсудить находки.
Дом подвергается планомерному обыску. Замочные скважины, мало-мальски похожие на неё щели — ко всему примерялись ключи. Но с замками нам катастрофически не везет, и до конца лета мы про них забываем.
С осенью приходит ненастье. Оно быстро смывает яркие краски с деревьев, превращает разноцветные листья в сплошной грязно-коричневый ковер. В саду пахнет дождем и травяной гнилью. Гулять в постоянной промозглой мороси удовольствия не доставляет, и мы переносим игры в дом.
В комнатах сидеть скучно. И мы ищем приключений, бегая по всему замку, благо отец смотрит на такие забавы сквозь пальцы. Особенно мы любим кухню. И раз за разом бежим туда, приводя кухарку в ярость. Но что поделать — мясной пирог, спрятанный в буфете, выглядит так аппетитно!
Прятаться тоже весело. Мы ищем убежища, и натыкаемся на заваленную старыми вещами комнату в дальнем крыле замка. Она становится нашим секретом, таким же, как берлога в жасминовых кустах.
Хлам кажется настоящим кладом, и немало времени мы проводим, разбирая "сокровища". А потом за серым от пыли занавесом натыкаемся на запертую дверь, и тут же примеряем наши ключи. Они слишком малы для замка, и надежда рассеивается.
Следующую неделю мы направляем усилия на открытие двери. Заливаем петли маслом, скважину насколько возможно очищаем от пыли и тоже смазываем.
Постепенно в комнате побывали все ключи замка, до которых мы добираемся. Они не подходят. Кэм предлагает стащить тяжелую связку у экономки, но это слишком опасно.
Всю осень мы проводим в тайной комнате, сочиняем невероятные истории о найденных там вещах, а заодно придумываем и прошлое нашим ключам.
Они… странные. Серебряные, с головками замысловатой формы. Мой — длиной с указательный палец и поперечной выемкой над простой бородкой.
У Кэма — маленький и изящный. Он и в кольцо-то помещается с трудом, хотя печатка поражает размером. И стержня почти нет.
— Может, это и не ключ вовсе?
— А что?
— Ну…украшение какое-нибудь. Или просто безделушка красивая.
— Безделушку бы так не прятали, — Брат обескуражен моими рассуждениями. — Наверное, он от шкатулки.
— Матушка свои не запирает.
— А может, в ней сокровище! Алмаз огромный, или важные документы!
— Документы?
Я не могу представить, что есть бумаги, которые хранят в запертых шкатулках. Но не спорю.
Вместо этого беру оба ключа и отхожу к канделябру — окон в комнате нет.
Зато нет и сквозняков, гуляющих вдоль пола. Правда, сидеть на голых камнях тоже холодно, но мы расстилаем древний выцветший гобелен. Приносим старые подушки с кресел. И шерстяную шаль. В получившемся уютном гнезде Кэм устраивает битвы между своими деревянными солдатами, а я выкладываю узоры из мелких вещичек: цветных шнурков, красивых камешков, обрывков цепочек… В этот раз добавляю перстень, медальон и ключи. Они никак не складываются в орнамент, я кручу их и так, и эдак, пока…
— Кэм!
Он меняет в канделябре сгоревшую свечу. Вздрагивает, роняет огарок и обжигается.
— Чего орешь?
— Смотри!
Маленький ключик лег поперек большого и плотно вошел в выемку, превратившись в бородку.
— Ого! — брат присвистнул, глядя на необычный ключ.
Интерес к запертой двери воскресает.
Она тяжелая. Общими усилиями с трудом сдвигаем её с места. И долго стоим, не смея сделать шаг в тихую темноту.
Первым решается Кэм:
— Мы только заглянем! Даже дверь оставим открытой.
Он тут приносит канделябр:
— Вот, каждому по свече. И пара про запас.
— Ты же сказал, не пойдем далеко!
— Конечно! Это на всякий случай. Ну, идем?
Отсюда, из уютно освещенной комнаты коридор кажется ужасным, а эхо, шепча окончания наших слов, нагоняет еще больше жути. Я замираю на пороге, но Кэм властно подталкивает в спину и выходит следом.
— Дверь не закрывай!
— Трусиха! — брат храбрится изо всех сил.
Шаги гулким эхом отражаются от каменных стен, и убегают в темноту, словно глашатаи, оповещая о нашем появлении. Пахнет сыростью. Я нерешительно оглядываюсь на открытую дверь. Брат усмехается, и я, сжав зубы, шагаю вперед. Пусть он и сам боится до дрожи в коленках, моего страха не увидит!
Но Кэм обгоняет меня и идет, высоко подняв свечу. И первый замечает факел, торчащий из железного кольца в стене.
Сухое просмоленное дерево занимается мгновенно. Пламя трепещет, пугая темноту. Идти становится веселее, тихое потрескивание огня развеивает страх.
Идем долго. Усталость заставляет меня придумывать достойные пути отступления. Но брат останавливается сам:
— Ничего не замечаешь? Тут уклон!
Я пугаюсь. И так стены давят, мешают вздохнуть полной грудью. Куда уж глубже? Но Кэм наотрез отказывается возвращаться:
— Тебе не интересно? Ну, и иди назад. А я — дальше. Вон, бери факел, — в стене вкручен очередной держатель.
Уходить в одиночестве страшно. И покорно плетусь следом. На мое счастье вскоре пол выравнивается, а потом и вовсе идет вверх. Кэм разочарован, а я смеюсь. Не хочу под землю! Вместе со мной пляшет и пламя факела. Брат оглядывается:
— Тут приток воздуха. Кажется, пришли!
Но впереди нас ждет тупик — дверь, обитая железом. Мы долго возимся с ключом, тщетно стараясь открыть замок. А брат наотрез отказывается возвращаться, не узнав, что же там, за дверью.
В отчаянии я готовлюсь прибегнуть к последнему, безотказному способу — разреветься. Но не успеваю — Кэм сует мне в руки факел, разъединяет ключи и, перевернув меньший, снова вставляет его в стержень.