С первого же дня Тамара решила обращаться к седовласому аксакалу, годящемуся ей не то что в отцы, а и в деды, на «ты» и, не встретив с его стороны возражений, осталась довольна — так проще найти с хозяином общий язык, так проще вырваться на свободу.
— …Так как ты считаешь?
— Я считаю, что ты испорченная самовлюбленная девушка, — рассмеялся Моча, — которой весьма повезло, что она оказалась в глубоком дерьме, не позволившем ей еще больше влюбиться в себя и испортиться окончательно. Но ты через несколько лет оформишься в красивую умную женщину. Читай Диккенса, Тома. А я сегодня подвешу тебе над кроватью бра, чтобы ты не портила зрение в этом мраке.
День за днем Тамара проводила на своей узкой кроватке. Телевизор и видик сменяли книги, на смену книгам заступала недорогая китайская магнитола. И опять телевизор… после телевизора книги… после книг магнитола…
«Тоска зеленая», — решила бы Тамара, если бы до этого не провела восемь месяцев один на один лишь с алюминиевой мисочкой-стетоскопом.
Боль в спине и боку постепенно ослабла, и девочка на нее уже просто не обращала внимания. Но все равно, не долечив до конца побои, возобновлять занятия физкультурой было еще рано. Да и потом, возможно ли всерьез развернуться в такой теснотище, не рискуя при этом смести ногой с тумбочки телевизор, опрокинуть парашу или врезаться лбом в стену? Бег только на месте. О ходьбе по кругу можно только мечтать.
Проблема гиподинамии вновь остро встала перед Тамарой.
— Я не была на свежем воздухе уже почти девять месяцев, — однажды завела она разговор об этом с Мочой. — Скажи честно, ты собираешься и дальше держать меня взаперти?
— Нет, Тамара, — виновато покачал головой Монучар. — Для тебя уже оборудуется просторное помещение. Еще до осени ты туда переедешь. Тогда же сможешь выходить гулять на террасу и в сад. А через несколько лет будешь свободно перемещаться по Ленинграду, ездить в другие города… хоть за границу. Без ограничений и всего лишь с одним условием — вернее, просьбой: всегда возвращаться обратно. Пусть мой дом станет твоим домом. Я очень боюсь перспективы коротать старость, в одиночестве.
Уже с первых дней общения с Монучаром Тамара поняла, что доставлена сюда совсем не как объект сексуальных утех, скорее, ей уготована роль экзотического животного, помещенного в клетку с удобствами. Монучар в качестве этакого домашнего любимца выбрал четырнадцатилетнюю девушку.
Монучар навещал свою пленницу ежедневно утром и вечером. Приносил еду, воду в ведре и тазик для умывания, не брезговал лично выносить за Тамарой парашу.
— Неужели у тебя на примете нет ни одной подходящей женщины, которая занималась бы здесь уборкой, готовила бы еду и при этом держала язык за зубами? Я ведь понимаю, что ты не желаешь, чтоб обо мне знали лишние…
— Таких женщин, чтобы умели держать язык за зубами, не существует, — перебил Тамару Моча.
— Значит, о том, что я заперта в этой комнате, не знает никто, кроме тебя?
— Никто.
— А если с тобой вдруг что-то случится? Предположим, ты попадешь в автомобильную катастрофу. Или тебя подстрелят грабители. Или, скажем, у тебя случится инфаркт.
— Типун тебе на язык! — расхохотался Моча. — Катастрофа… Грабители… Милая девочка, я прожил долгую жизнь и приучил себя предусматривать все. У моего адвоката давно хранится мое завещание. А недавно к нему добавилось еще и распоряжение насчет тебя. Если я погибну или пропаду без вести более чем на четверо суток, будет вскрыт конверт с указанием безотлагательно выпустить тебя из этой каморки, напоить, накормить, дать денег и взять под опеку… Надеюсь, после того, что я тебе рассказал, ты не начнешь молиться о моей скорейшей кончине?
Тамара рассмеялась:
— Ни в коем случае, Монучар. Ты добрый. Ты не сделал мне ничего плохого. Во всем мире сейчас нет человека, который был бы мне ближе, чем ты. Но неужели никто-никто, кроме тебя, меня и дяди Игната, не знает, что со мной сейчас происходит? Ведь у тебя же есть друзья. Наверное, есть домработница, охрана. — Грузин покачал головой:
— Какая ты дотошная. Все хочешь знать. Да, у меня много друзей, но им про тебя ничего неизвестно. Горничная хозяйничает лишь в жилых помещениях, но никогда не спускается в подвал, где ты сейчас находишься. А охранникам если чего и известно, то они, в отличие от женщин, язык за зубами держать умеют. Я в них уверен, как в самом себе. Еще есть вопросы?
— Много вопросов.
— Вот завтра ими мы и займемся. Помнишь, что тебе обещал еще в первый день?
— Что, когда я поправлюсь, мы серьезно поговорим.
— Ты поправилась?
— Вполне.
— Тогда я завтра посвящаю весь день тебе.
— А снотворные?
— Все, хватит. — Монучар распахнул дверь и шагнул за порог. — Ты же уже здорова. Так что теперь приучайся засыпать без таблеток. Спокойной ночи, Тамара.
И в двери, обитой железом, привычно заскрежетал замок.
На узком пространстве маленькой тумбочки, покрытой белой салфеткой, бутылка «Цхинвали» для Монучара, торт «Птичье молоко» для Тамары, вазочка с крекерами и сахарница. Еще остается место для двух чайных чашек на блюдечках, банки растворимого кофе и единственного хрустального бокала для вина. Белому электрочайнику «Юнит» приходится ютиться на линолеумном полу возле никелированной ножки кровати. Для магнитолы местечко нашлось поцивильнее, она негромко покрякивает «Европой плюс», возлежа на Тамариной подушке.
Выпито полбутылки вина, съедена половина торта, чайник три раза доливался водой, и Монучар уже дважды тактично выходил за дверь, чтобы Тамара могла попользоваться парашей, а история злоключений девочки только перевалила за экватор.
Монучар слушал историю девочки терпеливо и очень внимательно. Он умел слушать.
— И все-таки этот похотливый кобель до меня добрался, — в заключение своей длинной истории сообщила Тамара. — Тогда, в гараже, когда он отлупил меня железякой, последнее, что я почувствовала перед тем, как лишиться сознания, — это то, как он стягивает с меня трусы. Потом, правда, уже ничего не помню, но на следующий день у меня немного побаливало между ног. И на трусиках остались кровавые пятнышки. А месячных в тот день у меня быть не могло… — Девочка положила на блюдечко очередной кусок торта, задумчиво расковыряла его чайной ложечкой. — Что скажешь?
— Я сам не ангел, — впервые за три с лишним часа прервал молчание Монучар. — И мне доводилось встречать немало мерзавцев. Но о таком слышу впервые. Значит так, Тома! Говори, что делать с этими негодяями — Игнатом и Светланой Петровной. Не сомневаюсь, что приговор ты вынесла им давно.
В ответ Тамара загадочно улыбнулась.
— Хочешь, чтобы они сдохли? — продолжал Монучар. — Или чтобы отправились по этапу? Мне не составит труда организовать всё так, чтобы их загнали на самые беспредельные зоны, где им будет подготовлена персональная встреча. Ты согласна, Тамара?
— НЕТ! — сказала она.
Монучар не пытался скрыть своего удивления. Он молча взял бутылку вина, аккуратно наполнил бокал, отхлебнул глоток и лишь после этого спросил:
— Почему? Ты что, не хочешь отомстить?
— Нет.
— Что нет?!! — не выдержав, повысил голос Моча.
— Не собираюсь ничего им прощать, ничего забывать, ничего списывать. Ни-че-го!Просто я не желаю, чтобы за меня и родителей расквитался с ублюдками кто-то другой. Это должна сделать я. Только я! — выделила последнюю фразу Тамара. — Да, я согласна с тем, чтобы они медленно подыхали в тюрьме. Чтобы проклинали тот день и час, когда надумали заварить всю эту кашу. Чтобы жаждали смерти как избавления от мучений. Но ведь я этого не увижу!
— Можно организовать, чтобы их куда-нибудь отвезли, — предложил Монучар. — Туда же доставят тебя. И ты сама зачитаешь им приговор. И будешь лично присутствовать при приведении его в исполнение.
— Ты не понимаешь меня. Что же, попробую объяснить иными словами. Ты знаешь, что такое обет? Не обед, а обет? С буквой «т» на конце.
— Не принимай меня за недоумка из чукотского стойбища. Продолжай, девочка.
— Так вот, я дала обет рассчитаться с мерзавцами лично. А если я и прибегну при этом к чьей-либо помощи, то эта помощь должна быть минимальной. Все обязана спланировать и организовать только я. В тот момент, когда толстуха и дядюшка будут доживать свои последние секунды, им в глаза должна смотреть только я. И никого рядом со мной! Потому, что эта месть принадлежит только мне!
Монучар молча поднялся. Заложив руки за спину, медленно прогулялся по комнатушке: четыре шага до обитой железом двери… четыре шага обратно… Наконец он заговорил. Чуть слышно. Совсем без акцента. Глухим незнакомым голосом, до неузнаваемости искаженным новыми для девочки интонациями.
— Я вижу, что ты утвердилась в своем решении давно. И всерьез. От него ты уже никогда не отступишься. Я вижу по твоим глазам, что это цель твоей жизни. Но проблема в другом: хватит ли у тебя силенок?
— Быстрая смерть — это слишком легко для них. Нет! — продолжила Тамара. — Я мучилась год. И неизвестно, сколько мне еще уготовано. Что же касается Толстой Задницы и дяди Игната, я буду уничтожать их не спеша. Сначала разрушу привычный для них уклад жизни. Они останутся без жилья, без работы, без средств к существованию. Нет, я не дам им превратиться в обычных бомжей. Я заставлю их цепляться за жизнь, я позабочусь о том, чтобы им было что терять. И тогда я встречусь с ними и объясню, что для них приготовила. Сроков не назову. Я заставлю их постоянно оглядываться, в любой момент ожидать удара исподтишка, спать вполглаза, по ночам просыпаясь в холодном поту, как последнее время просыпалась я. И через какое-то время буду считать, что я отомщена — досыта напилась их поганой кровищи, — и теперь пробил час расквитаться с мерзавцами уже за папу и маму. Вот тогда можно будет подумать о казни.
— Красивый сценарий. — Монучар опустился на табурет, поднял свой бокал, сквозь него воззрился задумчивым взглядом на бра, подвешенное над кроватью. — Если ты не станешь с годами самой отъявленной бестией в мире, то будешь знаменитой писательницей или актрисой. Я постоянно открываю в тебе что-нибудь новое. Ты для меня до сих пор остаешься загадкой.