Не произнеся больше ни слова, он оттолкнул меня и вышел, снова заперев меня.
Во второй половине дня, когда я лежала в постели, извиваясь от разрывающей спину боли, послышался щелчок домофона. Кто-то стоял на тротуаре перед домом. Я подбежала и подняла трубку. Это была Элен.
– Меня закрыли, – объяснила я. – Подожди, я подойду к окну. Мы сможем поговорить.
Я прижалась головой к решетке. Элен с детьми стояла на тротуаре.
– Я пришла посмотреть, что у вас тут происходит, – сказала она и добавила: – Али хочет пить.
– Я не могу дать тебе попить, – объяснила я Али, – меня закрыли на замок.
Эссей, разумеется, все слышала и через минуту вышла к ним, неся стакан воды для малыша.
– Что мы можем сделать? – спросила Элен. Эссей тоже хотела бы знать ответ на этот вопрос.
– Иди к Хормозу, – предложила я, – попытайтесь поговорить с Муди.
Элен согласилась и поторопила детей. Весенний ветер развевал ее черную чадру.
В тот же день я поговорила с Резой. Он стоял во дворе, а я на балконе. Я знала, что у Эссей есть ключ, но Реза не хотел подниматься к нам наверх.
– Реза! – сказала я. – Я тебе действительно благодарна, что ты был доброжелательным ко мне с тех пор, как я приехала в Иран. Ты был добросердечнее, чем кто-либо другой, несмотря на то, что произошло между нами в Штатах.
– Спасибо. Ты хорошо себя чувствуешь?
– Помоги мне, прошу тебя. Ты единственный человек, кто мог бы поговорить с Муди. Увижу ли я когда-нибудь еще Махтаб?
– Не беспокойся, увидишь ее. Он не будет прятать ее от тебя. Он любит тебя и Махтаб.
– Прошу тебя, поговори с ним, – умоляла я.
– Я не могу с ним разговаривать. Если он что-нибудь решил, то его невозможно переубедить.
– Прошу тебя, Реза, попытайся.
– Нет, не могу. Завтра я еду в Решт по служебным делам. Если через несколько дней, когда я вернусь, ничего не изменится, тогда, может быть, я поговорю с ним.
– Пожалуйста, не уезжай. Я боюсь оставаться одна.
– Но я должен ехать. Вечером Эссей открыла дверь.
– Пойдем вниз, – сказала она.
Я застала там Резу, Элен и Хормоза. Мариам и Али играли с детьми Резы и Эссей, а мы искали какой-нибудь выход из создавшейся ситуации. Когда-то все они оправдывали Муди и были на его стороне. Еще недавно согласно традициям они должны были уважать право Муди руководить семьей. Но в то же время они были моими приятелями и любили Махтаб. Даже живя в этой мрачной Исламской Республике, они понимали, что Муди в этот раз зашел далеко.
Никто не хотел обращаться в полицию, а я меньше всех. В присутствии Резы и Эссей я не могла говорить с Элен и Хормозом о посольстве. К тому же я знала, что они все равно не согласились бы на связь с американскими или швейцарскими дипломатами.
Чем они могли мне помочь? Никто ничего не мог сделать, кроме как попытаться поговорить с Муди, но все понимали, что это бесполезно.
Я старалась погасить нараставшую во мне ярость. Мне хотелось кричать: «Избейте его! Закройте на ключ! Отправьте меня с Махтаб в Америку!» Хотелось не просить, а требовать у собравшихся здесь людей немедленного решения этой страшной проблемы. Но я должна была принимать во внимание действительность, в которой они живут. Мне нужно было найти какое-нибудь нейтральное решение, на которое они могли бы согласиться. Казалось, что такого просто нет.
Во время нашего разговора мы услышали, как открылась и закрылась калитка. На пороге появился Муди.
– Как ты вышла? – спросил мой муж. – И почему ты здесь?
– У Эссей есть ключ, и она привела меня сюда.
– Отдай его мне! – рявкнул Муди. Эссей послушно выполнила приказание.
– Все в порядке, да'иджан, – спокойно сказал Реза, пытаясь смягчить гнев Муди.
– Что они здесь делают?! – заорал Муди, указывая в сторону Элен и Хормоза.
– Пытаются помочь, – объяснила я. – У нас серьезные проблемы. Нам нужна помощь.
– У меня нет проблем! Это у тебя проблемы. Муди обратился к Элен и Хормозу:
– Убирайтесь отсюда и оставьте нас в покое. Это не ваше дело.
К моему удивлению, Элен и Хормоз встали, готовые уйти.
– Прошу вас, не уходите. Я боюсь. Он убьет меня, и никто даже не узнает об этом. Не уходите, не оставляйте меня одну, – умоляла я.
– Мы должны идти, – ответил Хормоз. – Он сказал, чтобы мы ушли. Это его решение.
Через минуту они вышли. Муди поволок меня наверх.
– Где Маммаль и Насерин? – спросила я с беспокойством.
– Они не выдержали твоего дикого поведения и переехали к родителям Насерин. Они вынуждены были съехать из собственного дома, – голос Муди зазвенел: – Это не их дело. Никто не должен вмешиваться. Сейчас я займусь всем.
Мы остались одни в квартире, лежали в одной постели, отодвинувшись друг от друга как можно дальше. Муди спал, а я переворачивалась с боку на бок, тщетно пытаясь найти удобное положение. Я беспокоилась о Махтаб, мысленно с ней разговаривала, беспрестанно молилась.
Утром Муди собрался на работу. Выходя, он забрал кролика Махтаб.
– Она просила, – сказал он и закрыл дверь.
А я еще долго лежала в постели, плача и взывая: «Махтаб! Махтаб!». Мое тело превратилось в одну большую рану. Самую мучительную боль я ощущала в области крестца.
Вдруг я услышала знакомый звук со двора за домом. Так скрипела ржавая цепь на металлической балке, на которой висели качели Мариам. Это было любимое место Махтаб. Я с трудом встала и медленно пошла на балкон.
Я увидела Мариам, дочь Эссей, наслаждающуюся теплом апрельского утра. Она заметила, что я смотрю на нее, и спросила невинным детским голоском:
– А где Махтаб?
Я не смогла ответить: я задыхалась от слез.
Только по известным мне одной причинам я привезла Махтаб в Иран. Я понимала, что мне нужно собраться, взять себя в руки. Неужели Муди удастся меня сломить?
Что Муди сделал с Махтаб? Этот самый важный и тревожный вопрос не давал мне ни минуты покоя. Но, думая об этом, я со страхом спрашивала себя еще и о другом: как он мог поступить с ней так? Муди, которого я знала сейчас, был не тем человеком, за которого я вышла замуж.
Что произошло? Ведь я могла предвидеть все это. На протяжении восьми лет нашей совместной жизни я замечала усиливающуюся депрессию моего мужа. Я связывала ее с профессиональными проблемами.
Почему я не придала этому значение и не предотвратила несчастья? Я чувствовала себя раздавленной, сознавая, какими запоздалыми являются мои теперешние раздумья.
Восемь лет назад, когда контракт Муди в клинике Детройта приближался к концу, мы оказались перед трудной проблемой. Необходимо было решить, будем ли мы жить вместе или наши дороги разойдутся. Мы вместе обсуждали приглашение на работу в клинику Корпус Кристи, где требовался анестезиолог. Реальные доходы составляли около ста пятидесяти тысяч долларов в год, что вызывало у нас головокружение.
Одна часть моей души противилась тому, чтобы покинуть родителей в Мичигане, но вторая готова была начать новую, счастливую жизнь. Я знала, что у нас будет не только достаток, но и высокое общественное положение.
Джо, а особенно шестилетний Джон радовались по поводу переезда.
Джон перед нашей свадьбой сказал мне:
– Мамочка, я не знаю, нужно ли мне жить с Муди.
– Почему? – спросила я.
– Он дает мне столько конфет! Я боюсь, что у меня испортятся зубы.
Серьезность его тона рассмешила меня. Муди ассоциировался у Джона со сладостями и всякими приятными вещами.
Конечно, главным аргументом, выступающим в пользу брака, была наша любовь. Мне уже трудно было даже представить себе, что я смогу расстаться с ним, отправить его в Корпус Кристи и вести обычную и, как теперь мне казалось, тоскливую жизнь в промышленном центре Мичигана.
Таким образом, шестого июня 1977 года мы тихо обвенчались в мечети Хьюстона. После произнесения нескольких простых слов по-персидски и по-английски я почувствовала себя так, точно удостоилась огромной чести, как будто стала коронованной особой.
Муди засыпал меня цветами и подарками. В ежедневной почте я находила разрисованные им открытки или записки с объяснениями в любви – слова, вырезанные из газет и наклеенные на листок бумаги. Особенно ему нравилось говорить о любви ко мне в присутствии наших приятелей. Однажды за ужином он преподнес мне огромную, сверкающую золотом и лазурью медаль, на которой было написано: «Самая замечательная жена в мире». Мой арсенал коробок-шкатулок непомерно вырос. Он часто дарил мне книги, делая на них надписи, полные самых нежных чувств. Почти каждый день он чем-нибудь доказывал мне свою любовь.
Вскоре мы убедились в том, как разумно поступил Муди, став анестезиологом. Анестезиология принадлежит к наиболее выгодным областям медицины. Муди осуществлял главным образом надзор над коллективом дипломированных терапевтов и медсестер, специализирующихся в методах обезболивания, что давало ему возможность одновременно принимать трех-четырех пациентов и выставлять им довольно большие счета. Распорядок дня не был слишком напряженным. Муди нужно было быть в клинике ранним утром, чтобы ассистировать на операциях, но часто уже к полудню он возвращался домой. У него не было регламентированного рабочего времени, а дежурство в экстренных случаях он делил со вторым анестезиологом.
Воспитанный в состоятельной иранской семье, Муди легко вошел в роль пользующегося успехом американского врача. Мы купили большой красивый дом в престижном районе Корпус Кристи. Нашими соседями были врачи, юристы и другие представители интеллигенции.
Муди нанял служанку, чтобы освободить меня от наиболее прозаических домашних дел, что позволило мне наконец воспользоваться моей профессиональной подготовкой.
Моя жизнь была заполнена приносящей удовлетворение работой. Я занималась счетами пациентов, вела бухгалтерию лечебной практики Муди. К этому прибавлялись ведение домашнего хозяйства и приятные хлопоты о семье. Поскольку служанка выполняла всю черновую работу, я могла сконцентрироваться на ведении дома и кухни, что доставляло мне немало радости.