– Придется мне проводить тебя на площадь Тупчун, – сказала Элис.
– А что там?
– Центральный телеграф. Оттуда можно позвонить за границу, заплатив наличными.
Замечательная новость! На следующий день мы отправились на площадь Тупчун. Элис связалась с родными в Калифорнии. Я позвонила родителям в Мичиган.
Папа очень обрадовался, услышав мой голос. Сообщил, что сразу же почувствовал себя лучше.
– У меня для вас праздничный подарок, – сказала я. – Мы с Махтаб будем дома на День Благодарения!
– Я прошу вас ничего не говорить, – предупредил Амаль. – Сидите молча.
Я подчинилась и сидела неподвижно в кабинете Амаля. Он пригласил меня вместе с ним подойти к двери, открыл ее и сказал несколько слов по-персидски.
В комнату вошел высокий смуглый мужчина, обошел вокруг меня, всматриваясь и стараясь запомнить мое лицо. Я подумала, что, возможно, мне следовало бы снять русари, но ничего не стала делать без разрешения Амаля.
Он постоял минуту или две, а затем вышел, так и не проронив ни единого слова. Амаль никак не прокомментировал визит незнакомца.
– Я послал человека в Бендер-Аббас нанять моторную лодку и сейчас жду его возвращения, – сказал он. – Договорился я и с перелетом в Бендер-Аббас. На борту будут и другие беглецы.
Амаль вызывал доверие, но, несмотря на это, я волновалась. Дела продвигались отчаянно медленно. Для иранцев время не имеет большого значения.
Дни пролетали один за другим. Был уже понедельник, скоро наступит День Благодарения. Я уже понимала, что мы с Махтаб не сможем добраться на праздник домой в Мичиган.
– Возможно, удастся в следующий выходной, – сказал Амаль, пытаясь успокоить меня. – Может быть, в следующий. Не все еще готово.
– А если вообще не получится?
– Не беспокойтесь, я прорабатываю и другие варианты. Один из моих людей как раз встречается с вождем племени в Захедане, чтобы бежать в Пакистан. Одновременно я веду переговоры с женатым человеком, имеющим ребенка. Я попробую убедить его, чтобы он взял вас как своих жену и дочь на самолет в Токио или в Турцию. А потом я заплачу одному из сотрудников, который отметит в паспортах возвращение его жены и дочери в Иран.
Последнее вызывало особое беспокойство. Я не была уверена, что смогу выдать себя за иранку. Фотографии на паспорт женщинам делают в чадре, с закрытым лицом, но если таможенник или кто-нибудь при таможенном досмотре спросит меня о чем-нибудь по-персидски, могут возникнуть проблемы.
День Благодарения в Иране был для меня печальным, особенно потому, что я сама пообещала родителям отпраздновать его вместе с ними. Слава Богу, что я ни о чем не рассказала Махтаб!
В четверг, в День Благодарения, я проснулась очень угнетенной. И за что я должна благодарить?
Чтобы хоть как-то поднять настроение, я бросилась в водоворот приготовлений к праздничному ужину, ломая голову, как костлявую птицу превратить в аппетитное блюдо.
Мое настроение улучшалось по мере прихода гостей. Я была благодарна судьбе, что существует совершенно новый круг хороших, дорогих мне людей. Они собрались в нашем доме, чтобы отметить типично американский праздник: Шамси, Зари, Элис, Ферест. Как я их любила и как нестерпимо я тосковала по дому!
Моя меланхолия вернулась после того, как было съедено подобие пирога с тыквой. Муди развалился в кресле, сложил ладони на животе и дремал, явно удовлетворенный своей судьбой, точно за последние полтора года ничего не изменилось в его жизни. Как же я ненавидела этого спящего обжору! Как мучительно мне хотелось быть с мамой, папой, Джо и Джоном!
Во вторник из Америки позвонил мой брат Джим. Он рассказал, что состояние отца значительно улучшилось после моего звонка.
– Три дня подряд он вставал с постели и ходил по дому, – говорил Джим. – Он давно уже не вставал и вдруг вышел даже в сад.
– А как сейчас он себя чувствует? – спросила я.
– Поэтому я и звоню. Когда наступил День Благодарения, а ты не приехала домой, отец пришел в отчаяние. Его самочувствие ухудшается с каждым днем. Ему нужна надежда. Позвони ему!
– Это непросто, – объяснила я. – Я не могу звонить из дому. Мне нужно ехать на Центральный телеграф. Это будет нелегко, но я попытаюсь.
– Когда же вы вернетесь? – спросил Джим.
– Я делаю все, что в моих силах, чтобы вернуться к Рождеству. Но не буду больше папе ничего обещать.
– Не обещай, пока не будешь совершенно уверена, – согласился он со мной.
Звонок Джима привел меня в подавленное состояние. Я чувствовала себя так, точно это по моей вине мы не смогли покинуть Иран. Рождество! Прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы этот праздник мы встречали в Америке.
Рождество в Иране не считается праздником, но большая группа армян обычно отмечала его очень торжественно и весело. Однако на этот раз в начале декабря иранская пресса опубликовала запрещающее предупреждение армянам. Счастье и радость, обвестил аятолла, не имеют права пребывать в стране, находящейся в состоянии войны, в стране, переполненной болью и страданиями.
Муди не задумывался над этим. Он открыто афишировал свою врачебную практику, перестал интересоваться политикой и намеревался устроить дочери веселый рождественский праздник.
Чтобы занять чем-то время и отвлечь внимание Муди от моих частых выходов в город, я занялась покупками.
– У Махтаб мало игрушек, – сказала я. – Мне бы хотелось, чтобы у нее было настоящее Рождество. Я куплю ей много подарков.
Он согласился со мной, и я целые дни проводила в походах по магазинам, иногда в сопровождении Элис, иногда одна. В один из таких дней до полудня мы пробыли на базаре и домой возвращались автобусом. Элис вышла рядом со своим домом, а мне нужно было ехать еще несколько остановок. Взглянув на часы, я убедилась, что успеваю.
И тут полуденную суету иранской улицы разорвал внезапный вой сирен. Сирены в Тегеране были обычным явлением, настолько привычным, что водители вообще не обращали на них внимания, но на этот раз они были громче и пронзительнее. К моему удивлению, водитель автобуса притормозил, чтобы пропустить машину «скорой помощи». Рядом промчалось несколько полицейских машин, а за ними огромные, странно выглядевшие платформы.
– Бом! Бом! – восклицали пассажиры.
Это была бригада саперов. Элен уже видела такую платформу и рассказывала мне о ней. Механические руки укладчика поднимали снаряд и помещали его в предохранительную емкость сзади платформы.
Я встревожилась: где-то впереди, где находился наш дом, была бомба.
Автобус наконец остановился. Я быстро поймала такси, но спустя минуту мы оказались в пробке. Водитель изрыгал проклятия, я нервно посматривала на часы: Приближалось время возвращения Махтаб из школы. Она испугается, не увидев меня на остановке. И к тому же мчащиеся полицейские машины. Где-то впереди была бомба!
Наконец мы приехали, и я увидела школьный автобус. Махтаб вышла и растерянно оглянулась вокруг. На углу все бурлило от полицейских и зевак.
Бросив таксисту несколько риалов, я выскочила из машины и подбежала к Махтаб.
Держась за руки, мы поспешили домой, но, повернув за угол, наткнулись на огромную голубую платформу, стоящую не более чем в ста метрах от нашего дома.
Мы остановились как вкопанные. Как раз в этот момент гигантские руки автомата поднимали ящик со стоявшего рядом желтого автомобиля. Несмотря на свои огромные размеры, автомат обходился с бомбой деликатно, осторожно помещая ее в стальную емкость позади платформы.
Спустя несколько минут платформа с саперами уехала.
Для полицейских это был один из многих подобных случаев. А я в который раз остро подумала об опасности, какой мы подвергались в Тегеране. Мы должны выбраться из этого пекла и как можно быстрее, пока все не взлетим в воздух.
В один из дней я просто обезумела, притащив для Махтаб гору игрушек, однако занесла их я не домой, а к Элис.
– Мне бы хотелось оставить это все у тебя, а потом я заберу по частям, – попросила я.
– Пожалуйста, – согласилась Элис, не задавая вопросов.
Элис была исключительно интеллигентной женщиной, предупредительной, внимательной и тактичной. Она знала, что я недовольна своей жизнью в Иране, да и Муди ей не особенно нравился. Она была совершенно уверена, что я веду какую-то двойную жизнь, и определенно думала, что у меня роман.
И в каком-то смысле так и было. Между мной и Амалем не было физической близости. Его большая привязанность к семье не позволила бы мне допустить эту близость. Он был привлекательным мужчиной. И очень заботился о Махтаб и обо мне. В этом смысле мы были близки, нас связывала общая цель. Это Амаль, а не Муди был мужчиной моей жизни. После разочарования, которое постигло нас в День Благодарения, он заверял, что мы с Махтаб попадем домой на Рождество.
Мне нужно было выбирать: или поверить ему, или сойти с ума. Наполненные лихорадочными заботами дни пролетали, не принося видимого успеха.
Однажды утром я отправилась в супермаркет. В этот день привозили молоко. Повернув на главную улицу, я остановилась как вкопанная.
Возле супермаркета, магазина с сабзи и мясного магазина стояли несколько машин с вооруженными автоматами пасдарами.
Мне не хотелось попадаться им на глаза. Остановив оранжевое такси, я поехала в другой супермаркет.
На обратном пути я заметила, как пасдары выносят из магазинов продукты и грузят их на машины.
Уже дома я спросила мою соседку Малиху, не знает ли она, что случилось в магазинах, но она лишь пожала плечами. Несколько минут спустя появился мусорщик, источник сведений обо всем происходящем в округе. Его и спросила Малиха. Он знал лишь то, что пасдары конфисковали запасы в магазинах.
Любопытство, а также забота о моих знакомых – хозяевах магазинов, заставили меня выйти из дома. Проверив, правильно ли я одета, я решила пойти в супермаркет, точно ничего не случилось. Ага Реза стоял на тротуаре и удрученно смотрел на происходящее.
– Я бы хотела купить молока, – сказала я по-персидски.