Днем я часто заставала его в халате. Он ничего не делал, за исключением мелочей, связанных с заботой о детях. Приготовив еду, я спешила обратно на работу. Вечером я находила на столе грязную посуду с едва тронутой пищей. Мой муж привык лежать на диване. Он просто прозябал в безделье.
«Если он злится из-за того, что я работаю, – говорила я себе, – то почему сам ничего не делает?»
Эта странная ситуация продолжалась более года. В то время как моя профессиональная жизнь приносила мне все больше удовлетворения, в личной жизни я ощущала нарастающую пустоту. Работа, которая вначале предполагалась как временная, стала вскоре занятием, требующим все больших усилий. Моей заработной платы было, разумеется, недостаточно для того, чтобы вести прежнюю жизнь, а поскольку сбережения наши иссякли, я потребовала, чтобы Муди продал наш чудесный дом.
Я повесила на доме объявление о его продаже и ждала, что из этого выйдет. Если повезет, не нужно будет платить гонорар посреднику по торговле недвижимостью.
Время шло. Муди говорил, что несколько пар приходили осматривать наш замечательный дом, восторгались видом на реку, но не сделали никаких предложений. Я подозревала, что или Муди специально их отговаривал, или их пугал вид неряшливого, опустившегося человека.
Однажды вечером Муди вспомнил, что какой-то семье очень понравился наш дом и что эти люди придут завтра, чтобы еще раз взглянуть на него. Я осталась дома.
– Нам нравится дом, – сказал мужчина, – но как скоро вы могли бы освободить его?
– Какой срок устроил бы вас?
– Две недели.
Это несколько нарушало мои планы, но они готовы были учесть ипотеку[14] и выплатить нам разницу наличными. После всех оплат у нас в кармане оставалось бы более двадцати тысяч долларов, а деньги нам были очень нужны.
– Я согласна.
Когда Муди вернулся и узнал, что все уже решено, он пришел в бешенство.
– Куда мы можем переехать за две недели? – возмущался он.
– Нам нужны деньги, – решительно настаивала я.
Мы долго спорили, в основном о переезде, но при этом высказывая давно накопившееся недовольство друг другом. Борьба была неравной, потому что у Муди уже почти не было сил для такого спора. Он предпринимал слабые попытки вернуть то, что, по его мнению, составляло его авторитет как главы семьи, но мы оба точно знали, что он уже давно смирился.
– Это ты виноват в том, что с нами произошло, – говорила я. – Если будем ждать, то можем вообще потерять покупателей.
Я вынудила его подписать договор о продаже.
Следующие две недели я была очень занята. Я пересмотрела все шкафы, шкафчики и ящики, упаковывая остатки нашей жизни в Альпене, хотя не имела понятия, куда с этим деваться. Муди не помогал мне.
– Упакуй, по крайней мере, свои книги, – сказала я.
Он не шелохнулся.
У него была огромная библиотека, состоящая из медицинской литературы и мусульманских пропагандистских изданий. В один из дней я дала ему картонные коробки и потребовала:
– Упакуй свои книги сегодня же! Вернувшись с работы после напряженного дня, я увидела его сидящим безвольно в халате, небритого и неумытого. Книги по-прежнему оставались на полках. Я взорвалась:
– Сегодня же ночью упакуй свои вещи! Завтра ты сядешь в машину и поедешь в Детройт! И не возвращайся домой, пока не найдешь работу! С меня уже хватит! Я не собираюсь жить так, как сейчас! Ни минуты больше!
– Я не могу получить работу, – заскулил он.
– Ты даже не пытался.
– Я не могу работать, пока меня не восстановят в клинике.
– Тебе не обязательно работать анестезиологом. Ты можешь заняться терапией.
Он был подавлен.
– Я не практиковал много лет, – говорил он покорно. – Я не хочу быть терапевтом.
Сейчас он напоминал мне Резу, который не соглашался ни на какую работу ниже должности председателя фирмы.
– Есть столько вещей, которых ты не хочешь делать, а я должна! – произнесла я с нарастающим гневом. Ты – лентяй. Ты пользуешься ситуацией. Конечно, ты не сможешь найти работу, сидя дома. Тебе нужно выйти и осмотреться вокруг. Сама работа не упадет с неба. А сейчас убирайся и не возвращайся, пока не найдешь работу! Или ты найдешь работу, или… – слова эти вылетели прежде, чем я поняла, что говорю, – или я разведусь с тобой.
У него не было сомнения в серьезности этого ультиматума.
Муди поступил так, как я того требовала. И уже назавтра он позвонил из Детройта и сообщил, что нашел работу в клинике. Он должен был приступить к ней в ближайший понедельник после Пасхи.
«Почему, – думала я, – нужно было ждать так долго? Почему раньше я не настояла на своем?»
Конец недели перед Пасхой 1983 года был наполнен лихорадочной суетой. Мы должны были покинуть дом в Страстную пятницу, а Муди начинал работу в Детройте в понедельник. До среды мы не смогли найти квартиру. Это было напряженное время, но я чувствовала удовлетворение: по крайней мере, что-то делалось.
Один из клиентов канцелярии, где я работала, узнав о наших проблемах, предложил временное решение. Он сдал нам в аренду дом по принципу ежемесячного договора. Мы подписали необходимый документ по найму в полдень в Страстную пятницу и сразу же начали перевозить вещи.
В выходные дни Муди проявил энергию, помогая мне обставить дом. В воскресенье он, поцеловав меня на прощание, отправился в пятичасовое путешествие до Детройта. Этот поцелуй, впервые за несколько месяцев, пробудил во мне тень желания, что меня очень озадачило. Муди не слишком стремился к малопривлекательной тяжелой работе в клинике, однако я чувствовала, что ему уже лучше. Легкость, с которой он получил работу, несколько успокоила его уязвленное самолюбие. Зарплата была очень хорошей. Конечно, ее нельзя было сравнивать с прежними доходами, но все же она составляла почти девяносто тысяч долларов в год.
Вскоре мы оказались в ситуации, подобной той, какая была в начале нашего знакомства. На протяжении недели каждый из нас выполнял свои профессиональные обязанности, а в выходные мы встречались в Альпене или в Детройте.
Муди постепенно воспрянул духом.
– У нас все хорошо! – признался он во время одного из визитов.
Он всегда несказанно радовался при встречах с нами. Махтаб сразу же бросалась ему на шею, счастливая, что папа снова такой, как прежде.
Так прошли весна, лето и осень. Муди не очень любил Детройт, однако утверждал, что в большом городе встречает меньше фанатизма, и надеялся, что именно там его ждет будущее.
Что же касается меня, то я снова почувствовала себя свободной. На протяжении недели я была хозяйкой своей судьбы, а в конце недели – вновь влюбленной. Возможно, именно такой образ жизни нам был необходим для сохранения брака.
По крайней мере, на данном этапе я была довольна.
В марте 1984 года позвонили из Тегерана. Мужчина на ломаном английском языке с сильным акцентом представился Мохаммедом Али Ходжи, племянником Муди. Если знать их обычай заключать браки с родственниками, то этому можно было поверить. Мне казалось, что существуют сотни иранцев, которых Муди считал своими племянниками.
Я сообщила об этом Муди в Детройт, и в тот же вечер он позвонил в Тегеран. Муди сказал мне, что это звонил Маммаль, четвертый сын его сестры Амми Бозорг. Врачи в Тегеране обнаружили у Маммаля нарыв в желудке и сделали операцию, но Маммаль продолжал слабеть. Расстроенный, он полетел в Швейцарию на консультацию. Там врачи сказали, что операция выполнена плохо и нужно прооперировать повторно. Тогда он связался с дядей в Америке и спросил, где ему делать операцию.
– Я ничего ему не посоветовал. А что ты думаешь по этому поводу?
– Пригласи его сюда, – предложила я. – Мы поможем ему найти специалиста и больницу.
Муди понравилось это предложение.
– Но из Ирана очень трудно перевести деньги, – сказал он.
– Я думаю, что ты мог бы оплатить расходы. Мне кажется, в случае необходимости ты бы сделал это для моих родственников.
– Безусловно!
Все устроилось, и спустя несколько дней Маммаль находился уже в самолете на пути в Штаты. Он должен был прилететь в пятницу в начале апреля.
Я решила быть для племянника Муди милой хозяйкой дома. С удовольствием готовила иранский ужин, ожидая с детьми его приезда.
Однако с того самого момента, как Маммаль переступил порог нашего дома, я невзлюбила его. Он был невысокого роста, как большинство иранцев. Несмотря на это, а возможно как раз по этой причине, он держался высокомерно. Щетинистая борода и усы создавали впечатление неопрятности.
Его маленькие глубоко посаженные глазки смотрели мимо меня, точно я была пустым местом. Казалось, весь его облик говорил: «Кто ты такая? Я достойнее тебя!».
Я убедилась, что Маммаль плохо влияет на Муди. Слова Маммаля «Ты должен навестить нас в Тегеране. Все хотят увидеть тебя и Махтаб» вызвали во мне тревогу. Первый вечер мужчины провели в оживленной беседе по-персидски. Это было вполне понятно, ведь у них было столько тем для разговора, но я опасалась, что Муди может всерьез воспринять приглашение Маммаля. К тому же, разговаривая только по-персидски, они тем самым полностью игнорировали меня. Я знала, что английский Маммаля был вполне сносным.
Вскоре я начала считать часы до конца недели, мечтая о спокойном воскресном вечере, когда Муди и Маммаль уедут в Детройт. Однако в воскресенье Муди сказал:
– Пусть он побудет здесь с тобой, пока я не договорюсь об операции.
– Это исключено. Он твой племянник и твой гость, – ответила я.
Муди холодно обратил мое внимание на то, что он все-таки должен работать в клинике, а о Маммале нужно заботиться, тем более что он на диете.
Мне было жаль Маммаля, потому что где-то затерялся его багаж. Моя знакомая армянка Анна Куредьян, портниха по профессии, помогла мне купить для Маммаля несколько костюмов. Затем она подогнала их к его маленькой фигуре.
Маммаль принял одежду не поблагодарив,