Он поднимается и уходит в дом, оставляя меня в смешанных чувствах.
Я собиралась в спешке и не понятия не имею, брала ли с собой купальник.
Глава 13
- Алтай точно уехал? - У бедной Нади глаза по пять рублей.
- Мы же вместе видели, как машина отъезжала. - Я бросаю полотенце на лежак и потягиваюсь.
- Признайся, ты хочешь, чтобы меня выперли.
- Он разрешил. И вообще, когда ты в последний раз плавала?
- Не знаю. Может, года три назад.
- Три? - оборачиваюсь. - Ты живешь рядом с морем.
- И что? В сезон я работаю, а зимой холодно купаться. А ты?
А я... вся такая дерзкая дочка Филата, плавала пять лет назад, перед тем, как мы с бабушкой переехали Москву.
- Давно.
Скидываю халат, подхожу к бассейну, а потом, не мешкая и секунды, ныряю. Прохладная вода приятно покалывает разгоряченное тело, я легко доплываю до противоположного бортика, выныриваю и улыбаюсь.
- Надя, давай! Смелее! - кричу. - Такой кайф!
Надя нехотя раздевается и семенит к бассейну, а потом, воровато оглядевшись, плавно погружается в воду.
- Он меня уволит, и я не найду другое место, где так хорошо платят и дают жилье. И стоматологическую страховку, - причитает она, подплывая. - Какая вода, боже, как приятно, он точно меня вышвырнет, но как же я счастлива.
Я смеюсь, обнимая ее. Надя забавная и простая, ей невозможно не симпатизировать.
Мы плаваем целый час, брызгаемся друг в друга, ныряем с бортика и много громко смеемся, я — из-за нервного напряжения, она — от накопившейся усталости. Со стороны мы выглядим пьяными, хотя в нашей крови нет ни капли алкоголя.
Ополоснувшись, я пускаю Надю под душ, а сама возвращаюсь на лежак и достаю спф-крем. Получив физическую нагрузку, тело приятно ноет, воображаемый кинжал страха между лопаток становится будто тоньше, а я могу вздохнуть глубже. Хорошо! Кажется, за последние две недели я впервые позволяю себе расслабиться. Как странно, что это происходит не у папы дома, а здесь.
Стягиваю лямки купальника, а потом и сам лиф, наношу крем на грудь и живот. Солнце нещадно печет, нежит, обволакивает, я облокачиваюсь на спинку лежака, закрываю глаза и засыпаю.
Меня отключает буквально на минуту, когда Надя касается плеча. Распахиваю глаза.
- Кто-то пришел?
- Тут камеры, ты в курсе вообще? - шепчет она, кивая на фонарь, после чего укладывается рядом.
Желудок резко скручивает, а чертов кинжал между лопаток вибрирует с новой силой. О боже.
- Кто просматривает записи с камер? Светлана? - тараторю.
- Только босс.
Швыряет в ледяной пот. Стоит южный послеполуденный жар, а мне холодно! Запаниковав, я приоткрываю рот, чтобы глотнуть больше раскаленного воздуха. Бедное сердце колотится на разрыв. Я тут же представляю Алтая из нашего утреннего разговора. Его широкие плечи, крепкое руки, спокойный голос и навязчивое взрослое внимание.
Мне конец.
И все же гордость — как высохший комок глины в груди: твердая, неподатливая, не дает ни смутиться, ни сбежать.
Я бросаю взгляд в камеру, после чего неспешно опускаю спинку лежака и переворачиваюсь на живот. Сна больше не в одном глазу. Я чувствую, как капельки воды и пота стекают по спине, смотрю в одну точку и срываюсь на дрожь.
Молодец, Рада, продемонстрировала Алтаю свою грудь.
Мне необходимо выспаться.
Я туплю на ровном месте снова и снова. Когда находилась в шаге от того, чтобы присесть лет на десять по 228 статье УК РФ, когда бросила все силы, чтобы сбежать... но прокололась на простом. Как будто запал закончился. И мозги вместе с ним.
Он не будет проверять камеру. Зачем ему это?
Записи поднимают, если случается что-то вопиющее. У него физически нет времени просматривать все.
Надеюсь.
Надя тоже переворачивает на живот, на ней скромный закрытый купальник.
- Можно спросить? - шепчет она, и, дождавшись моего кивка, продолжает: - У вас с боссом что-то было? Мы уже сутки гадаем, какие у вас отношения.
- У него бизнес с моим отцом. И однажды он мне сильно помог.
- Понимаю. Мне тоже, - вздыхает она.
- Расскажешь?
- В другой раз. Сейчас мне слишком хорошо, не буду портить себе момент.
- Конечно, - улыбаюсь я. - Раз уж мы откровенны, а у тебя с ним что-то было?
Она смеется.
- У меня? Не-ет, ты что! - брызгает в меня водой. - Он, увы, предпочитает девчонок помоложе.
- Что-о?.. В смысле? Тебе же двадцать шесть?
- Его подружкам обычно дет девятнадцать. Максимум двадцать.
- Да ладно?!
Весело хихикаем.
- Я тогда тоже старовата: мне двадцать два скоро. Вот козлина похотливая!
Мы обе прыскаем, и начинаем смеется, а потом хохотать в полный голос. Две одинокие сплетницы, ухватившие полчаса покоя. Наша истерика тоже нервная, но вместе тем — объединяющая. Разряжающая обстановку.
- Знаешь, что? - говорит Надя, когда мы упаковываемся в халаты, готовые вернуться к работе в «Заливе Свободы». - Пошли завтра со мной в церковь.
- Куда?
- В церковь. Это самое красивое место в станице, не считая этого отеля, конечно. Шучу. Даже красивее. Я тебе все покажу.
Уходя, я бросаю взгляд в камеру, а потом, совершенно не зная зачем, показываю язык. И на всех парах старую к калитке! С красными щеками и молотящим сердцем.
Глава 14
Надя одалживает мне платок. Длинную юбку я нахожу в чемодане, и мы, чуть свет, выдвигаемся на старенькой гранте.
Прошлым вечером я набралась смелости и подошла к Алтаю. Как и в прошлый раз в это время он выгуливал собаку вдоль берега лимана, в этот раз, правда, не один, а в сопровождении пары отдыхающих. Девушка с кислотно-зелеными дредами притягивала взгляды, а её спутник, типичный айтишник лет на пятнадцать старше, добавлял их образу очарование. Интересная пара. Алтай доброжелательно рассказывал о развлечениях на курорте, в его голосе совсем не было агрессии, и я, воспользовавшись возникшей паузой, решилась обратиться с просьбой.
- В церковь? - переспросил он, насмешливо сощурившись. - Решила исповедоваться?
- Мало ли что ждет впереди. И было за плечами, - скромно потупилась я, пытаясь понять, смотрел ли он записи.
Повисла пауза. Кира гонялась за чайками, влюбленные веселились и фотографировали друг друга на фоне заката. А я думала лишь о том, что пора посмотреть ему в глаза. Возможно... с некоторой долей вероятности... если я смогу это сделать, сейчас, в эту минуту, я пойму что-то важное, новое. Узнаю. Почувствую?
И мне захотелось это сделать. Вдруг остро, до трясучки и покалывания кончиков пальцев. Я была сыта по горло неопределенностью и страхом, мне нужна была откровенность! Я ощутила себя смелой, рисковой, готовой к честному разговору и взрослым ответам. Шесть лет назад Алтай просто помог, попросив взамен не плюшки, а анонимность. Помог без условий, долгов и многоточий, ни разу не напомнил о себе, не ткнул носом, не посмеялся. И сейчас, спустя столько времени, господи, он даже пальцем меня не тронул. И это что-то должно значить, черт возьми, или я ни хрена не понимаю в этой жизни.
Целый миг я решалась. Кровь кипела в венах, сердце колотилось как перед экзаменом. Между нами звенело напряжение, я хотела спросить, что оно значит. Возможно, у Алтая были ответы. А может, я себе все придумала?
Но у меня снова не получилось поднять глаза.
Его присутствие давило ледяной глыбой, слухи о нем, как и послужной список, ставили крест на любой симпатии. Я чувствовала на языке соль моря, думала о том, что Алтай, возможно, смотрел записи, где я полуголая. В горле было слишком сухо, чтобы произнести даже звук. И я растерялась.
Алтай как будто подождал немного, потом произнес:
- Туда и обратно. Не светись.
- Спасибо! - хрипло выкрикнула я и, не поднимая глаз, посеменила в сторону холма, на котором расположен отель.
Добравшись до вершины, оглянулась: Алтай не смотрел в мою сторону, не провожал глазами. Продолжал меланхолично прогуливаться вдоль берега. Кира выплескивала дурь, бешеным галопом наматывая круги вокруг хозяина.
Я не знаю, изучил ли Алтай записи с камер, но почему-то от мысли, что да, отчаянно пекло в груди. Странно. Дико. Детская робость перед ним как будто стала чем-то большим, и чем именно — я не могла разобраться. Я просто пришла к выводу, что поход в церковь — лучшая на сегодня идея.
***
Надя по пустой ровной дороге движется на второй передаче, а я проверяю сообщения в телефоне.
Девчонки из кофейни сообщают, что скучают по мне, и, несмотря на молчание, ждут возвращения. Шлют веселые селфи, и смотрю на родные лица и быстро тру нос, который начинает щипать.
Чат с подружками из универа ломится от непрочитанных сообщений. Я умираю от любопытства узнать, что там — мы каждое утро начинали с переписки, - но делаю усилие и перемещаю его в архив. Как странно — была жизнь, и нет ее.
От сумы и тюрьмы не зарекайся. Тюрьма. Боже... Дрожь прокатывается по телу. Наша жизнь так хрупка, тоньше лишь — планы на будущее.
Свежие сообщения от папы тоже не спешу открывать, а когда делаю это - ощущаю острый виток раздражения.
«Дочка, как ты? С тобой все в порядке?»
Желание отправить ему фотографию синяков взрывается внутри атомной бомбой.
Выспавшись, я почувствовала, что разум прояснился, а обида, напротив, стала нестерпимой. Сидит на груди тяжелой скользкой жабой, душит.
Что ты хочешь, папа, чтобы я тебе написала? Что человек, которого ты называл неадекватным, и которому пророчил будущее за решеткой, пока еще меня не избил и не принудил к постели? Это тебе написать? Поднять настроение? Ты там сидишь беспокоишься, не имеют ли меня дни и ночи напролет?!
Я пятый день в заключении. Пятый, папа! И ты до сих пор ничего не сделал, чтобы вытащить меня!!
Как ты мог меня ему отдать? Как ты мог вообще рассмотреть этот вариант? Я же тоже твоя дочка.
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Мы едем в храм Божий, надо успокоиться.