Становится намного легче. Камень падает с души, но я вновь вспоминаю эти чертовы крупные бусины, и, застонав, понимаю, что ни за что.
- Вряд ли.
- Ну хотя бы скажи, с кем. На какую букву? А, И или Г?
Я прыскаю и смеюсь.
- А.
Надя выглядит почему-то довольной. Мы возвращаемся на территорию отеля и спешим к нашему домику для персонала.
- Ты можешь не говорить Светлане? - прошу я. - Пожалуйста, Надюш. Это для меня важно.
- Зайчик, она может посмотреть по камерам, что ты ночью покинула «Залив свободы» и не вернулась ночевать. - И видя мое замешательство, быстро добавляет: - Да ладно, даже если она и посмотрит, то будет молчать. Она ни слова не скажет, чтобы спровоцировать этого «А». Эта работа — вся ее жизнь.
- Я не хочу, чтобы над этим смеялись. Понимаешь? Чтобы я стала местной шуткой.
- Она не будет смеяться.
- Хорошо. Спасибо. Так. Я в душ и буду готова помогать, дай мне двадцать минут.
- Да ладно, отдохни. Если ты с ним ночевала, думаю, ты можешь теперь вообще не работать, - в ее голосе проскальзывают нотки зависти, но не черной, мрачной, а какой-то светлой и наивной, словно мое положение — для Нади несбыточная мечта. Настоящая искренняя мечта. Я вспоминаю ее смущение и детскую радость, когда мы купались.
Меня наполняет сочувствие, и чтобы его спрятать, я тепло обнимаю Надю, после чего захожу в свой номер.
Не Залив свободы, а Залив второго шанса. Вот что это за место. Мы делаем счастливыми людей, которые весь год тяжело и много работали, копили деньги, и, наконец, приехали подышать морем, посмотреть на звезды, побыть в тишине, поесть сочных фруктов и восстановиться. Мы искренне заботимся о них и, быть может, движемся в сторону исполнения собственных желаний?
Я принимаю душ, быстро сушу волосы, наношу на лицо толстый слой спф-а и, надев форму отеля, отправляюсь работать. Усердно, бодро, так, как будто не провела ночь в доме Алтая.
Так, будто хочу за нее оправдаться.
Глава 20
«Пап, привет! Это Рада, твоя старшая дочь. Помнишь такую?» Я снова смотрю на экран телефона, перечитывая только что отправленное сообщение. «Пап, я с самого утра жду от тебя ответа. Пап, я как на иголках».
Запахи на кухне словно соревнуются друг с другом — свежий хлеб, мелисса, щавель. А еще Надя сварила борщ, аромат которого, кажется, способен унести прямиком в детство. После настоек Иссы голова действительно не болит, но я все равно ощущаю слабость и головокружение. С самого утра ничего не ем, и сейчас с вожделением слежу за движениями подруги.
Мы сидим за общим столом. Слева Надя, светлый ангел, разливающий щедрость по тарелкам, справа — Анатолий, человек с хмурым лицом и кротостью в глазах. Я скинулась на продукты, поэтому имею право пообедать со всеми.
— Рада, чеснок, сало, бери, не стесняйся, — Анатолий толкает ко мне тарелочку с нарезанным ломтиками салом. Глаза его чуть прищурены, в голосе — теплая, почти родственная насмешка. — Или ты такое не ешь?
Боже, эти люди ко мне относятся лучше родных.
- Почему это не ем? - беру чеснок и натираю им кусочек черного хлеба. - Очень даже ем. Ты думаешь, я где вообще росла?
- А где ты, кстати, росла? Так вкусно, Надюш, но для аппетита не помешает пятьдесят грамм.
- Ох, Светлана унюхает, - цокает языком Надя.
Он направляется к шкафчику, достает стопку, споласкивает. Я тем временем называю станицу.
- О, ты тоже с юга? - поражается Надя.
- Моя бабушка была настоящей кубанской казачкой, - внезапно для самой себя начинаю делиться, пока он методично занимается своим «черным делом». - В столице я только училась.
Анатолий подкрадывается к холодильнику и, воровато оглядевшись, достает бутылку чачи. Его движения такие деловито-незаконные, что мы с Надей начинаем хихикать.
- От шо творит! — качает она головой, придавая голосу местные интонации.
- Вы подивиться на нашого Анатолия! - подхватываю я. Встаю с места, упираю руки в бока, изображая строгую бабушку, мой голос звучит громко и укоризненно: — Що вин творить! Ой, Свитлана отругает!
Анатолий комично вжимает голову в плечи и на полусогнутых тащит бутылку обратно. Рассмеявшись, я восклицаю в тон:
- Як он по-пиз-довав! Э-э-э! Як попиздовав!
- Поскакав, як той цапок!
Мы с Надей даем друг другу пять и заливисто смеемся. Анатолий, не сдерживая довольной улыбки, тоже усаживается на место. На кухне на миг устанавливается то самое состояние, когда жизнь кажется простой и невероятно хорошей. Которого я не помню уже года три, сколько и живу одна. Добавляю, вздохнув:
- Моя бабуля могла, конечно, и по-русски болтать, но ругаться предпочитала исключительно по-кубански.
Папе бы она сейчас тоже навешала от души, без всякой жалости.
Как-то раз бабуля приехала меня навестить, Нине тогда едва исполнилось годика три, а мне, соответственно было почти пять. Лизавета никак не могла уложить Нину на дневной сон, и я ей мешала. Когда бабушка вошла в дом, она застала следующую картину: Лизавета в истерике отбирает у меня кусок хлеба и кричит, что я даже крошки еды в этом доме не заслуживаю. А я стою, синяя от страха, весь мир сжался до ее голоса.
Я была не идеальным ребенком. Лизавета любит напомнить об этом на семейных праздниках, рассказывая, как ужасно я отреагировала на появление в доме нового младенца. Ревнивая, эгоистичная девочка, требующая внимания. Но бабушка видела все иначе. Она всегда старалась смягчить углы, забирая меня к себе при первой возможности, будь то выходные или каникулы. Но ту ситуацию спустить на тормозах она не захотела.
Моя бедная бабушка, годы детства которой пришлись на послевоенное время, прекрасно знала, что такое голод. Страшный, режущий желудок голод, опустошающий до боли в костях. Она видела, как от него тают и умирают, и этот страх остался с ней на всю жизнь.
Мысль о том, что ее пятилетней внучке могли отказать в еде или попрекнуть ею, ослепила. Со всей кипящей яростью она влепила Лизавете пощечину и заорала: «Ах ты прощуха поганая! Хлеба ребенку пожалела?!»
Они с Лизаветой устроил скандал такой силы, что сгладить его было невозможно. Бабушка потом часто рассказывала, что в детстве я была худой, нервной, слабой. Что Лизавета чуть ли не отдельно мне готовила. Лизавета же утверждает, что в той ситуации я взяла без спроса печенье, которое должно было быть поделено между всеми после обеда.
Я, честно, мало что помню. Детская психика практически полностью стерла то травмирующее воспоминание, но думаю, намного правдивее выглядит версия номер два. При этом и не могу полностью отрицать слова бабули. Она была прямая, где-то наивная, простая женщина, в жизни которой произошло столько драмы, что, поверьте, она не устраивала бы новую на ровном месте. Бабуля похоронила двоих детей и в сорок шесть родила маму. Ей было сложно и она уж точно не планировала на старости лет растить меня. Если она меня забрала, значит, на то были причины.
***
- Тебя вписывать, кстати, в график готовки? - сквозь смех уточняет Надя. - Я понимаю, что тебе нужно было время освоиться и все такое, но вообще-то горничные в отеле всегда готовили по очереди.
Я смотрю на экран телефона, сообщение папе так им и не прочитано, и начинаю злиться. Пишу его жене:
«Лизавета, добрый день! Папа не отвечает, с ним все в порядке? Вы же не забыли, что я жду ответ, и что прошла неделя».
Прочитано. Тишина. Ах ты гадина. Я сжимаю зубы и отправляю такие же сообщения сестрам. После чего Лизавета, все же, снисходит до ответа:
«Не втягивай в это моих девочек. Папа позвонит попозже, он в банке».
Не втягивать? В памяти всплывают слова Алтая: зачем марать все руки, если можно ограничиться одной парой? Становится не по себе. Вот значит, как.
Губы дрожат. И чтобы не разрыдаться при всех, я отламываю ломоть черного хлеба, подхватываю кусочек сала, и ложкой зачерпываю суп.
***
Вечереет. Когда солнце окрашивает небо в малиновые краски и касается синего горизонта, к сгоревшему вагончику подъезжают три джипа.
Мы с Надей, Анатолием и Светланой перемещаемся на самую высокую точку отеля и вытягиваем шеи.
У Светланы самая лучшая камера на телефоне, управляющая направляет ее на сгоревший вагончик, многократно увеличивает и мы, затаив дыхание, наблюдаем, как из джипов выходят братки — татуировки, кожаные куртки, которые для стиля, а не согрева. Один из них, вчерашний дед, принимается бегать вокруг испорченного имущества, орать и махать руками.
Я хищно улыбаюсь.
Спустя несколько минут с территории Алтая выдвигается делегация.
Алтай одет в черный льняной костюм и кожаные шлепанцы, такое ощущение, что он нехотя вылез из гамака и не планирует долгий разговор.
Исса выглядит так, будто через час ему выступать в суде, остается лишь гадать, как сильно запылятся его начищенные до блеска туфли. Марат в полицейской форме и еще пять человек, которых я прежде не видела. Гриши среди них нет.
Я стараюсь не пялиться на Алтая, который вызывает сумбур в душе, и концентрируюсь на Иссе. Его легкой уверенной походке.
Они все встречаются на полпути. И если вчера Исса держался поодаль и молчал, сегодня наступает его время. Глаза служителя Фемиды не видели, как мы поджигали вагончик, они, наверное, блестят жаждой правосудия.
Исса начинает вещать, жестикулируя.
Кира сидит рядом с Алтаем и внимательно слушает.
Я улыбаюсь, наблюдая за ними. Команда. А еще я думаю о том, что автопати с Алтаем была пьяной ошибкой. Мне стоит поучиться у Савелия Андреевича уходить вовремя.
Я смотрю на часы, от папы по-прежнему нет сообщений.
- Смотрите-смотрите, щас будет драка! - с восторгом восклицает Светлана.
Один из братков кидается на Иссу, я едва успеваю уследить за происходящим, так быстро все происходит! Мгновение и Алтай его перехватывает, технично скручивает, заламывает и вручает Марату.
Капец сколько в нем силы. Если он захочет, то просто переломит меня пополам. Жутчайший тип этот Алтай.