ясь не думать о ее источнике, после чего открыла дверь и поставила поднос с посудой на порог.
Солдат у входа было уже трое. При виде нее они осклабились, загоготали в голос, отпуская какие-то шуточки, Натка была уверена, что сальные. Внутри ее начал расти гнев, с которым она не могла справиться, хотя и понимала, что это недальновидно.
— Что вы ржете? — громко спросила она. — Я спрашиваю, что лыбишься, скотина?
Ее речи солдаты, разумеется, не понимали, но смысл сказанного, видимо, был понятен по интонации. Они мигом перестали улыбаться, встали с корточек, втолкнули Натку внутрь бунгало и вошли следом. Один стал в дверях, полностью перегородив выход, а два других деловито вытащили Наткин чемодан, открыли молнию и начали копаться в нем.
— Эй, вы что такое делаете? — закричала Натка, но ее снова ткнули в грудь, отчего она отлетела в сторону кровати.
Солдаты тем временем достали из раззявленного чемодана ее кружевные трусики, начали разглядывать их, растягивая на пальцах, все это снова сопровождалось гомерическим хохотом. Вскочившая с кровати Натка вне себя накинулась на них, пытаясь отобрать свое нижнее белье. Она была им от силы по плечо, но от бессилия и душившей ее ярости она била в грудь здоровенных мужиков своими маленькими кулачками. Один из солдат поднял ее трусы над головой, размахивая им, словно флагом, а второй перехватил руки Натки повыше локтя, прижал к ее телу, оторвал ее от земли и потащил наружу. Стоящий в дверях их товарищ посторонился.
Натка выкручивалась из рук, пиналась и кусалась, но силы были неравны. Вытащив ее на улицу, солдат что-то крикнул остальным, толпящимся чуть в стороне. Она видела, что один из них куда-то побежал, взревел мотор, что-то затарахтело, и перед Наткой, которую по-прежнему держал на руках темнокожий здоровяк, остановилась какая-то машина. Подбежавшие солдаты открыли задние дверцы и Натку с размаха бросили внутрь, захлопнув темницу снаружи. Снова взревел мотор, и машина куда-то поехала.
Сквозь небольшое решетчатое окно внутрь машины поступало немного света. Натка села, едва удерживаясь, чтобы снова не упасть, потому что машину ужасно швыряло на отвратительной дороге. Внутри воняло, да так мерзко, что у Натки тошнота подкатывала к горлу. Она огляделась и убедилась, что находится в скотовозке. У противоположной стены лежала туша барана, пол был весь измазан кровью и еще экскрементами животных, в углу валялось что-то очень похоже на кишки. Натка зажмурилась, чтобы не видеть, и стала дышать не носом, а ртом, опасаясь, что ее сейчас все-таки вырвет.
Куда ее везут, она понятия не имела. Все ее вещи остались в бунгало. Лишь телефон, бесполезный, но все-таки кусочек прошлой жизни, лежал в кармане джинсов. И что толку, если он не работает? В дороге она провела около трех часов, дольше, чем заняла их поездка из аэропорта в отель, но и машина все-таки была совсем другая. Натке даже не верилось, что та дорога была в ее жизни всего двое суток назад. Тогда она ехала по ней туристкой, полной предвкушения предстоящего отдыха, а сейчас ее везли пленницей, лишенной связи с родными, не понимающей, сможет она еще когда-нибудь их увидеть или нет.
Она даже приблизительно не представляла, куда именно ее везут. В рабство? В тюрьму? В суд? Плакать хотелось ужасно, но Натка не позволяла себе раскисать. Еще чего не хватало, чтобы эти животные, позволяющие себе так обращаться с женщиной, решили, что запугали ее, взяли над ней верх. Ни за что они не увидят ни ее слез, ни ее страха.
Бесконечные часы дороги, наконец, остались позади. Машина, перестав трястись на каждой кочке, остановилась. Лязгнула дверь, в скотовозку хлынул свет, и Натка даже зажмурилась поначалу, таким ярким он ей показался после длительного пребывания в полутьме. Какой-то окрик, похожий на приказ, прозвучал на незнакомом языке, но смысл его был ясен: выходить.
С трудом передвигая затекшие от долгого сидения на твердом полу ноги, Натка выбралась наружу и разогнулась, оглядываясь. Вдали виднелся купол христианского храма. Она уже видела его, когда они ехали в отель, и Нганга сказал тогда, что это главный храм в Муа-Майнде. Значит, ее привезли в столицу, уже хорошо. Отсюда будет выбраться проще, чем из какой-нибудь дыры.
Конвоир, привезший ее, толкнул Натку в спину, заставляя идти в нужном ему направлении. Через двадцать шагов они оказались у входа в каменное и довольно красивое здание, на котором на нескольких языках было написано какое-то слово. В частности, Натка разглядела французское слово «justice», переводилось оно однозначно: «суд». Итак, ее собираются судить. Интересно, за что.
Конвоир завел ее внутрь, что-то сказал сидящему на входе охраннику, который кивнул в сторону ведущей на второй этаж лестницы. Подталкиваемая в спину Натка поднялась наверх, прошла по узкому темному коридору и оказалась перед рядом железных клеток с толстыми прутьями. Внутри каждой клетки сидели какие-то люди, и в одну из них втолкнули Натку, с отвратительным металлическим лязгом заперев за ней дверь.
Внутри клетки стоял деревянный топчан с тощим матрасом, застеленным какой-то дерюгой вместо простыни, вторая такая же простыня лежала на краю аккуратно сложенной, в изголовье валялась тонкая подушка. Кроме топчана в камере была табуретка, на которой стояли металлическая миска с ложкой и кружка, а также жестяное ведро, видимо, предназначенное для оправления естественных надобностей, к счастью, отгороженное небольшой, но все же ширмой. Натка подумала, что лучше бы умерла, чем использовала ведро по назначению без нее.
Ей очень хотелось пить, однако кружка была пуста и никакой другой воды в клетке, то есть камере, не наблюдалось.
— Эй, — прокричала Натка в гулкую пустоту коридора, — эй, кто-нибудь?
К ней подошел охранник, какой-то другой, не тот, что встречал ее внизу, хотя в этом Натка была совсем не уверена, все местные казались ей на одно лицо. Что-то пролаял на непонятном языке.
— Вода, мне нужна вода, — сказала Натка и потрясла пустой кружкой. — Water, eau, wasser. — На этом ее познания в иностранных языках заканчивались.
Вместо ответа охранник куда-то ушел, и Натка совсем загрустила, вспоминая симптомы обезвоживания. Сильная жажда, да, это уже есть. Низкое количество мочи, это она пока проверить не может, но в туалет ей действительно не хочется. Переутомление и слабость. Последняя была налицо, но вызвана она обезвоживанием или общим стрессом, сказать было трудно. При тяжелой форме обезвоживания начинается помрачение сознания, пульс теряет наполнение и становится слабым, снижается давление и появляется цианоз, то есть посинение губ и лица.
Какой у нее цвет лица, Натка не представляла, поскольку зеркала в ее камере, разумеется, не было. На всякий случай она посчитала себе пульс, он был совершенно обычным, а наполненный он или нет, она не понимала. Для того чтобы посчитать количество ударов сердца в минуту, она включила секундомер на телефоне, а закончив эту процедуру, вспомнила про камеру, включила фронтальную и с любопытством уставилась на свое отражение.
Лицо было обычное, чуть бледное, а еще чумазое, поскольку не испачкаться в скотовозке было нереально. Никакого цианоза не наблюдалось. Кажется. Она снова стала вспоминать, что знает о влиянии на организм нехватки воды. Кажется, болезненные расстройства начинаются при потере одного процента от общего количества воды в организме, а смертельной является нехватка 20–25 процентов. Наверное, до этого ей далеко, хотя Натка понятия не имела, от чего и как именно считать.
Пока она размышляла над неведомыми ей материями, в коридоре появился охранник, следом за которым шла немолодая, довольно полная женщина.
— Почему кричишь? — спросила она у Натки на чистом русском языке.
От неожиданности Натка чуть не села на попу.
— Ой, вы говорите по-русски? — обрадованно сказала она. — А то я совсем-совсем ничего не могу ни объяснить, ни спросить. А вы кто?
— Я — помощник судьи, меня зовут Сильвия, была замужем за русским, поэтому выучила язык, — ответила женщина.
— Помощник судьи? За что меня собираются судить, я не сделала ничего плохого.
— Вы обвиняетесь в нарушении границы, поскольку въехали в страну без разрешения новой действующей власти, а также в неуважении к представителям государства, покушении на жизнь сотрудника правоохранительных органов, злостном хулиганстве. Ваше дело через пару дней рассмотрит судья, а пока это не произойдет, вы будете находиться под арестом.
— Несколько дней — это сколько? — спросила Натка против воли дрожащим голосом.
— Сегодня пятое января, слушание вашего дела назначено на восьмое.
— Но меня же нельзя задержать без суда больше чем на сорок восемь часов, — возмутилась Натка. — Это противоречит нормам международного права.
— У народной Республики Манзания нет сертифицированных договоров по международному праву, — невозмутимо сказала женщина. — Наше революционное государство — совсем молодое. Поэтому мы работаем по нашим внутренним документам, которые были приняты в Манзании пятьдесят лет назад. Одно из новых правительств пыталось их отменить, но сейчас пришедшие к власти революционеры объявили эти законы действующими. Мы может держать вас в камере до рассмотрения вашего дела на протяжении двух месяцев.
Два месяца? Натка почувствовала, как глаза у нее наполняются слезами. Конечно, если она двенадцатого января не вернется в Россию, то Костя и Лена будут ее искать, так что хватятся они гораздо раньше, чем через два месяца. Но легче от этой мысли не становилось.
— Мне нужна вода, — сказала Натка. — Или в ваших традициях мучить арестованных жаждой?
— Воду приносят три раза в день. На завтрак, обед и ужин, — пояснила Сильвия. — Так как вас привезли после завтрака и до обеда, то я скажу, чтобы вам дали воды. Утром вам также будут давать кувшин воды для умывания. Пить я ее не советую, можете получить расстройство желудка. Она именно для умывания.
Послышался какой-то шум, разные голоса, среди которых Наткино ухо выловило знакомый, чуть визгливый голос Веры, матери двоих детей из Смоленска. Это что же получается, их тоже арестовали? Через мгновение они появились в коридоре, Вера с мужем Геной и молодожены Надя с Димой. Мальчишек Пети и Паши с ними почему-то не было.