— Здравствуйте, мальчики, — сказала она на чистом русском языке, отчего у мальчишек глаза полезли на лоб. — Как вас зовут?
— Я — Петя, а он — Паша, — сказал старший брат на правах главенства. — Мы братья, живем в России, в городе Смоленске. И очень хотим увидеть наших родителей, которых утром куда-то увезли. Вы не знаете, где они?
— Ваши родители в тюрьме, — проговорила женщина спокойно. Словно сообщала не столь ужасную новость, а читала прогноз погоды. — Их обвиняют в незаконном пересечении границы, а также в контрабанде валюты, что карается лишением свободы сроком на пять лет.
— Как на пять лет? — потрясенно спросил Паша, губы у него искривились, словно он снова собирался заплакать. — А мы как же?
— А вас определяют в детский дом, — «успокоила» женщина. — Наше новое революционное правительство крайне гуманное, оно не отправляет детей в тюрьму. Дети находятся под опекой государства в специальных заведениях, пока не достигают возраста шестнадцати лет, после чего считаются взрослыми и могут начать работать. Конечно, до того как наш суд признает ваших родителей виновными, вас поместят в детский дом временно, но все-таки сейчас я увезу вас туда.
— А вы кто? — спросил Петя. — И почему по-русски говорите?
— Я одна из воспитательниц в детском лагере. Меня зовут Оламоаньна, но вы можете звать меня просто Олей. Меня отправили за вами именно потому, что я хорошо владею русским языком. Я два года жила в России, потому что одно из нынешних правительств отправляло талантливую молодежь, которая хотела учиться, в институты вашей прекрасной страны. Нам даже стипендию платили, которой вполне хватало на жизнь в Москве, и еще оставалось на то, чтобы помогать родителям. Сначала я год учила язык, а потом поступила в МАДИ и даже закончила первый курс. Однако потом произошла революция, новое правительство велело всем студентам возвращаться в Манзанию. Кое-кто, конечно, остался, но, во-первых, стипендию платить перестали, так что жить было не на что, а, во-вторых, родственников тех, кто не вернулся, начали подвергать репрессиям. Я не хотела такой судьбы своим родителям, восьмерым братьям и сыну, поэтому, разумеется, вернулась.
— А сколько лет вашему сыну? — спросил коммуникабельный Паша. — Мы можем с ним дружить?
Глаза Оламоаньны наполнились слезами. Мальчики с ужасом смотрели на то, как эта незнакомая им женщина плачет.
— Когда я уезжала в Москву, моему сыну было восемь лет. Очень хотела выучиться на инженера, строящего дороги, это бы в Манзании было очень востребованной специальностью, и моя семья бы никогда ни в чем не нуждалась. Именно поэтому я выбрала МАДИ — Московский автомобильно-дорожный институт, для девочки это было очень непросто, но я старалась, потому что у меня имелась большая цель. Муж мой к тому времени умер, и мне было крайне важно зарабатывать столько, чтобы я могла обеспечить будущее своему сыну, но мне пришлось вернуться домой, ему было тогда десять лет, а когда ему исполнилось пятнадцать, повстанцы забрали его в армию. Потом произошел очередной военный переворот, и мой мальчик погиб в бою.
— Ужас какой, — искренне сказал Петя.
— Да, мне еще повезло, что я устроилась на работу воспитательницей в детский дом. Туда, по манзанийским законам, берут либо бездетных женщин, либо тех, чьи дети умерли. А это очень хорошая работа в нашей стране. Ладно, мальчики, собирайтесь. Лагерь, в который вас определили, находится в столице, а до нее езды почти три часа.
Приехала Оля на не очень новом, но вполне приличном маленьком «Форде». Она усадила мальчишек на заднее сиденье, а сама взгромоздилась за руль. Машиной она управляла уверенно, лихо руля по разбитой извивающейся дороге. В прошлый раз они ехали по ней ночью, и тогда мальчики от усталости не очень-то все разглядели, а сейчас, несмотря на расстройство от разлуки с родителями, они с интересом вертели головой, разглядывая сплетающиеся лианы, словно создающие вместе с дорогой своеобразную трубу, по которой мчалась машина. Иногда деревья слева пропадали, и тогда открывался вид на ущелье с водопадами невиданной красы, а потом дорога снова ныряла в лес, в котором не было видно даже просвета.
Иногда с лианы на лиану перепрыгивали смешные упитанные мартышки; в момент, когда машина снизила скорость, чтобы аккуратно переехать трещину на дороге, одна из них, ловко свесившись вниз, протянула руку в открытое окно и нагло выхватила у Паши захваченное из отеля манго, которое он не съел за обедом. Впрочем, вскоре стало совсем темно, и, укачавшись от мерной тряски, Петя и Павел уснули, свернувшись клубочком на заднем сиденье.
Проснулись они от того, что тряска прекратилась, потому что машина остановилась. Высунувшись в окно, мальчишки обнаружили, что она стоит перед ржавым погнутым шлагбаумом, перегораживающим въезд на что-то, похожее на огромное футбольное поле.
— Что это? — спросили они у Оли.
— Детский лагерь № 1. Они у нас все по номерам, чтобы не было путаницы. Первый — самый крупный и расположен в Муа-Майнде, сюда привозят детей, которые обучены грамоте, а их родители были не самыми бедными людьми в стране. Как правило, это бывшие чиновники, осужденные за коррупцию или другие должностные преступления.
Шлагбаум поднялся, видимо, охранник из стоящей рядом с ним будочки разглядел машину и ее водителя. Оля снова тронулась с места, автомобиль мягко прокатился еще метров с десять и остановился.
— Все, дальше только пешком, — сказала она. — Вылезайте, мальчики.
Петя и Паша открыли двери и выбрались наружу. В лагере было темно, что не казалось удивительным, часы уже показывали девять вечера. Территория действительно оказалась огромным полем, на котором вдалеке стояли обычные белые палатки. Их было так много, что у Пети тут же зарябило в глазах.
— Сколько же народу здесь живет? — спросил он у Оламоаньны.
— Детей около семисот. Они живут в палатках на десять человек. Вот там навесы, под ними столы, там принимают пищу и еще делают уроки. Чуть правее ряды умывальников, туда ходят утром и вечером. И туалеты, туда можно ходить в любое время, только надо сказать воспитателю, иначе будешь наказан.
— А нашим воспитателем будешь ты? — спросил Паша, который начал уже привыкать к их новой знакомой.
С ней было не так тревожно, как без нее, потому что она не кричала и владела русским языком.
— Нет, я старший воспитатель, у меня немного другие обязанности, но, разумеется, я буду к вам приходить, потому что без меня вы не сможете ни с кем общаться.
— А нас поселят вместе? — влез в разговор Петя. — Мне обязательно нужно быть рядом с братом, я за него отвечаю.
— Да, вместе, тут нет деления по возрастам, — ответила Оля. — Самые маленькие живут в другом лагере, в этом собраны именно подростки. Так удобнее, согласитесь?
Согласиться было трудно, потому что, с точки зрения мальчишек, удобнее всего было бы сейчас дома, в Смоленске, в своей квартире и собственной комнате, которую братья делили на двоих и все время ссорились из-за того, кому на какой кровати спать и сколько полок в шкафу занимать. Вот бы сейчас оказаться там, они бы больше никогда не стали ругаться из-за подобных глупостей. По лицу Паши Петя видел, что брат думает о том же самом.
Оля сдала их другой воспитательнице, которая смотрела на двух белокожих и белокурых братьев с каким-то странным подобострастием.
— Каукка-Вакка, — сказала она на непонятном для мальчишек наречии и показала Оле на них пальцем. Далее следовала новая порция тарабарщины, в конце которой она еще раз произнесла: — Каукка-Вакка.
— Как ты думаешь, что это значит? — шепотом спросил Пашка у Пети.
— Понятия не имею. Может, ей так наши имена слышатся «Петр и Павел», а на их языке «Каукка-Вакка».
Оля услышала их разговор, улыбнулась отчего-то грустно, легко погладила Пашу по голове и ушла, оставив их с новой воспитательницей. Та отвела их в одну из палаток, где находилось пять мальчиков примерно их возраста. При виде братьев они загалдели, окружили их, стали трогать за плечи и бока, чуть ли не тыкать пальцами в лицо. Паша прикрылся локтем, а Петя насупился и оттолкнул особенно назойливого товарища по несчастью.
— Не лапай! — громко сказал он по-русски.
Воспитательница что-то грозно крикнула детям, те неохотно отошли в сторону, она подвела Петю и Пашу к двум стоящим у входа кроватям, накрытым грубыми, но довольно чистыми простынями. Что-то сказала, видимо, предлагая располагаться. Они сели каждый на свою кровать, наблюдая, что будут делать остальные. Те, не обращая больше внимания на вновь прибывших, деловито раздевались каждый у своей кровати, аккуратно складывали одежду на стоящий рядом стульчик и ложились, укрываясь простыней. Петя достал телефон и посмотрел на экран. Половина десятого, это что, тут так рано спать ложатся, что ли?
Телефон, хоть и вытащенный потихоньку, вызвал фурор, все вскочили со своих кроватей и подбежали к нему, возбужденно переговариваясь. Петя не был жадным мальчиком, поэтому он протянул телефон старшему из детей. Тот взял смартфон бережно, словно тот был стеклянный, закрутил в руках, явно не зная, что с ним делать. Петя взял его обратно, снял блокировку и вывел на экран игру, представляющую собой модную в этом году разновидность цветного тетриса. На экране летали птички, строили гримасы, взрывались, уничтожая соседние шарики. Через пять минут старший мальчик увлеченно играл в игру, сопровождаемый одобрительными возгласами товарищей.
— Вот, смотри, тут можно пять в ряд выстроить, — возбужденно говорил Паша, совершенно забыв, что юные манзанийцы не понимают по-русски ни слова.
Впрочем, складывалось впечатление, что они говорили на одном языке, потому что пять шариков в ряд тут же выстроились, явив миру яркую шоколадную бомбочку, а спустя минуту та грохнула, очистив все игровое поле и вызвав еще один взрыв неподдельной радости.
Видимо, радость эта прозвучала слишком громко, потому что в палатку ворвались сразу две воспитательницы — огромные тетки, телеса которых выпирали из-под форменных юбок и рубашек. Воспитатели тут ходили в военизированной форменной одежде. В руках у них были резиновые дубинки, которыми они стали охаживать детей, особенно не разбирая, по чему именно бьют: по голове, спине или рукам. Мальчишки прикрывали головы и лица, разбегались к своим кроватям, накрывались с головой простыней. Только Петя и Паша растерянно остались стоять, держа в руках телефон, который им сунул старший манзанийский мальчик.