— Я — пас, — тут же сообщил Дима и взял Надю за руку. — Мне нельзя, я молодожен. Мне никто не поверит.
Натка осмотрела с ног до головы хорошенькую брюнетку Надю, вызвала в памяти образ Нандо-Ландо Магути и вздохнула. Да, пожалуй, не поверят. Взгляд ее переместился в другую сторону, где на топчане, заменяющем кровать, возлежал Гена. Представить, что он изменяет своей не очень молодой, сварливой жене, было можно, вот только сам он никак не тянул на героя-любовника, готового толкнуть федеральную судью на служебное преступление. Невысокий, полноватый, лысеющий мужичок с недовольным выражением лица. Как там было в «Иван Васильевич меняет профессию»?[3] «Ой, халтура! Ой, не верю».
— И думать нечего, — решительно сказала Вера, не дав своему мужу сказать ни слова. — Пусть ваша сестра что-нибудь другое придумывает. Если вы готовы телом торговать, то это не означает, что наши мужики тоже на это способны.
— Почему это я готова торговать своим телом? — возмутилась Натка. — С чего вы вообще это взяли?
— Да с того, что на пустом месте ни одна юридическая система таких обвинений не выдвигает, — отрезала Вера. — Непристойные фотографии в вашем телефоне действительно же есть? Их же вам не подбросили, предварительно в фотошопе соорудив. И на курорт вы-таки одна приехали, без мужа, еще и детей на него повесив.
Ну да, у таких, как Вера, все просто и однозначно. Если замужем, то держать себя в форме, заботиться о красоте лица и тела необязательно, а уж делать селфи в купальнике перед поездкой на море — вообще беспредел. Если есть дети, значит, воспитывать их должна мать, а оставлять их с мужчиной неправильно.
На обед у такой женщины всегда должно быть первое, второе и третье. По выходным положено всей семьей делать уборку, строго распределяя, кому вытряхивать половики, а кому пылесосить. И вся жизнь должна быть четко регламентирована, а любое отступление от раз и навсегда установленных правил есть вольнодумство и беспорядок.
Всю жизнь Натку окружали именно такие женщины, и от их зашоренности и ханжества она ужасно устала. В ее понимании жизнь давалась человеку для того, чтобы быть счастливым и делать то, что доставляет удовольствие. Конечно, обязанности никто не отменял, но в свободное от них время насилие над собственной личностью Натка считала чуть ли не преступлением. Жить так, как Вера, она не хотела ни при каких обстоятельствах, и предложения о замужестве от Таганцева не принимала так долго именно потому, что не хотела превращаться вот в такую замученную жизнью тетку.
— Ты зачем нарываешься, — густым шепотом спросил у жены Гена. — Ее сестра нам должна помочь, а ты ссоришься на пустом месте. Вот что за характер у тебя, Верка, учишь всех, учишь, а потом от своих нравоучений сама же и страдаешь.
— Все нормально, — громко сказала Натка, давая понять, что все прекрасно слышит. — Моя сестра сделает все, что может, чтобы вытащить отсюда нас всех. И это не зависит от того, с мужем я приехала на курорт или без него. И от вашего отношения ко мне не зависит тоже. Я вашей жене не нравлюсь, и это нормально. Она мне не нравится тоже. Но это не повод оставить вас в беде, а уж ваших детей и подавно. Мальчишки у вас замечательные.
— Да, мальчики у нас чудо, — миролюбиво согласилась Вера, видимо, включая заднюю, чтобы не ссориться с полезной соседкой. — Маленькие были — тяжеловато приходилось, с двумя-то. Один в школу пошел, а второму еще и трех лет не было. Он болел все время, из сада то и дело выводили. А сейчас подросли, самостоятельные стали, уже легче. Вот только по даче нам с отцом помогать не заставишь. Не любят они все, что с грядками связано. А без огорода как прожить? Никак! Это же и воздух свежий, и труд физический, и овощи свои, без химии всякой. И заготовки на зиму.
Натка представила все вышеперечисленное и вздохнула. Тоска-а-а-а! Петю и Пашу, которые терпеть не могли дачу, она очень даже понимала. Ее деревенский дом существовал как место отдыха, где можно было целый день валяться в гамаке, качающемся между деревьев. Правда, без свежих огурцов-помидоров, картошки и зелени Натка не жила, огородными дарами ее сполна обеспечивали хозяйственные Сизовы, но и Натка помогала им, как могла: то насос новый покупала взамен сломавшегося, то дрова заказывала, то привозила семена каких-то необыкновенных цветов, до которых Татьяна Ивановна была сама не своя.
— А на чем именно ваша сестра собирается строить нашу защиту? — спросил Дима. — И вообще, она же у вас, как я понял, судья, а не адвокат. Ей защищать должно быть внове.
— Моя сестра — блестящий юрист, — отрезала Натка. — А как именно она собирается нас отмазывать, я понятия не имею, но убеждена, что она что-нибудь придумает. По крайней мере, у нее уже хватило навыков, чтобы понять, что именно сообщили ей Петя и Паша, быстро организоваться и прилететь сюда, найти здесь местного белого помощника, да еще оформить адвокатскую лицензию. Если она с этим справилась, то и со всем остальным не подведет. Наша задача — просто ждать.
— Кабы я еще могла быть спокойна за своих мальчиков, — со слезой в голосе запричитала Вера. — Трое суток ведь уже, как кровиночки мои неизвестно где и с кем. Сыты ли? Не обижают ли их? Ваша, Наташа, сестра обещала про них узнать. Как думаете, не забудет?
— Если обещала — узнает, — утешила ее Натка. — Моя сестра — обязательный человек и всегда держит свое слово.
Сегодняшний день тянулся еще более томительно, чем все предыдущие. Тяжело сидеть и ничего не делать, зная, что завтра тебя, возможно, ждет долгожданная свобода. Вера и Гена обсуждали, как будут счастливы увидеть и обнять своих мальчишек. Надя мечтала о горячем душе, Дима о стейке с кровью. Натка же больше всего на свете хотела очутиться сейчас в Москве, в своей квартире, где ее ждут Костя и дети. Она представляла, как они все вместе сядут за стол и будут есть жареную картошку, которую так любит Настюшка. И как Сенька выговаривает матери, что она такая неудельная и опять вляпалась в проблемы, а Таганцев будет винить себя в том, что отправил ее в отпуск одну.
Картинки в голове казались такими реальными, что Натка то и дело в нетерпении смотрела на часы, проверяя, сколько же еще ждать того момента, когда можно будет отправиться домой, к мечте. Но время зависло и практически не двигалось. И это было так мучительно, что Натке казалось, будто у нее болит все тело, словно ее долго и беспощадно били.
Когда, наконец, можно было ложиться спать, она улеглась на свой топчан и крепко зажмурилась, чтобы провалиться в спасительные сновидения. Когда она проснется, будет уже утро, а значит, суд, после которого их всех благодаря Лене отпустят домой. Но сон не шел. Несмотря на то что Наталья Кузнецова обычно спала хорошо, засыпая сразу, как только закроет глаза, а с бессонницей в своей жизни встречалась только пару раз, в период очень сильных стрессов, сейчас она ворочалась с боку на бок, вздыхая и нещадно потея.
Коротким тревожным сном Натка забылась только под утро. Снился ей сын Арсений, раскачивающийся на лиане, как на качелях. Во сне он взлетал все выше и выше, а она тревожно кричала ему, чтобы он немедленно остановился и слез. Где-то на заднем плане горько плакала Настюшка, и там, внутри сна, Натке было тревожно от того, что она никак не может увидеть свою девочку. Откуда-то сверху гомерически хохотала сестра Лена, и, задрав голову, Натка обнаружила ее сидящей на гигантской пальме. Лена беспрерывно ела бананы, причем делала это максимально неприлично, а шкурки бросала вниз, пытаясь попасть в Натку и смеясь при этом.
Натке хотелось, чтобы пришел Таганцев, приструнил Лену, нашел Настю и заставил Сеньку слезть с лианы, но ее муж мелькал где-то вдали за пальмами, ходил туда-сюда, будто искал что-то на земле. Она пыталась его позвать, но не могла, потому что язык прилип к небу, которое было сухим-сухим, словно Натка не пила несколько дней, и она представляла себе воду, чистую, иссиня-прозрачную, очень холодную, в которую можно погрузить ладони, зачерпнуть ковшиком и пить до ломоты в зубах и во лбу.
Только воды нигде не было, и от сухости горло сводило судорогой, заставляя Натку часто-часто болезненно глотать, и каждый такой глоток был пыткой, словно изнутри горло драли крупной наждачкой. От боли Наталья вздрогнула и в очередной раз проснулась. Сон оставил какое-то тревожное послевкусие, и она заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться. В соседней камере мощно храпел, практически рычал Гена, с тоненьким присвистом дышала во сне Вера, из камеры Нади и Димы доносились приглушенные стоны, видимо, молодожены, дождавшись глубокой ночи, чтобы все уснули, занимались любовью. И никакие обстоятельства их не смущали. Что ж, любовь есть любовь.
В какой-то степени Натка тоже была молодоженом, поскольку расписались они с Таганцевым всего несколько месяцев назад. Интересно, смогла бы она так же беззаветно отдаваться страсти накануне решающего суда? А почему бы и нет. Опасность, как известно, афродизиак почище любого зелья. Даже приворотного.
Из-за того что Дима и Надя не знали, что она не спит, она чувствовала себя подслушивающей, а потому повернулась на другой бок, накрыла голову подушкой и снова уснула, на этот раз без сновидений и до утра.
Проснувшись утром, Натка совершила утренний ритуал умывания, а вот завтракать не стала. Надоевшая кукурузная каша не лезла в горло, да и зачем, если после того, как их отпустят из зала суда, можно будет поехать в какой-нибудь ресторан и там поесть по-человечески. Наверняка этот старый голландец знает приличное заведение, в котором точно не отравят.
Правда, все деньги у Натки конфисковали при аресте, но она была уверена, что у Лены они есть. Не отправил же ее Миронов в заграничное турне без денег. Мысль о том, что за ввоз в страну валюты сестру могут посадить на соседнюю скамью подсудимых, немного напрягала, но Натка быстро выбросила ее из головы. В конце концов, этот старый голландец наверняка знает, как поступать в таких случаях. По крайней мере, вид у него достаточно пройдошистый.