— Хоть в чем-то я смогу быть у вас первым. — Сэм снова засмеялся. — Да будет вам известно, что в Нидерландах насчитывается более двухсот виноградников. Большинство из них находятся в Лимбурге и Гелдерланде, но виноград растет и в других провинциях, даже на севере. В Нидерландах в основном производят именно белые вина, примерно семьдесят процентов виноделия приходится именно на них. Остальное примерно поровну делится на красные и розовые вина, а еще с каждым годом все больше растет доля игристых вин, хотя, признаться, их я не люблю. Вино должно кататься по языку, а не щипать его. Так вот, прохладный голландский климат для производства белого вина подходит лучше. И специалисты утверждают, что по качеству и вкусовым ощущениям оно совершенно не уступает винам из других стран, в том числе и таких испокон веков винодельческих, как Франция, Италия и Испания.
— Белое вино к рыбе… Попробую с удовольствием.
— Я его вам гарантирую. Нидерланды располагают 260 гектарами виноградников и производят 750 тысяч литров вина в год. Кстати, довольно дорогого вина. Но вас, Елена, я бы и не стал угощать дешевым.
— Сэм, вы так вкусно рассказываете, что мне не терпится это все попробовать, — рассмеялась я. Рядом с этим человеком, несмотря на совсем невеселые обстоятельства, я испытывала какую-то особенную легкость. Пожалуй, так легко и беззаботно я себя ощущала только рядом с Виталием Мироновым, который сейчас был от меня за тысячи километров. — Раз на сегодня мы сделали все, что хотели, поехали кутить.
Сашу Кузнецову разбудил звонок в дверь. Вернее, спросонья она не сразу поняла, что звонят именно в дверь, схватилась за лежащий на тумбочке телефон, который молчал, равнодушно показывая время. Четыре тридцать утра. Не может никто прийти в такое время. Значит, приснилось. Сашка покосилась на мирно дрыхнущего рядом с ней Фому Горохова и упала обратно на подушку, намереваясь снова погрузиться в сладкий предутренний сон.
Новый звонок разрезал тишину квартиры, и теперь Сашка точно поняла, что звонят именно в дверь. И кого это принесло в такую рань? Она спустила ноги с кровати, торопливо нащупала тапочки, чтобы незваный гость третьим звонком не разбудил спящего Фому. Правда, того и пушкой не разбудишь.
Критически осмотрев свое отражение в висящем в прихожей зеркале и убедившись, что ее модная пижама выглядит достаточно скромно, чтобы в ней можно было показаться незнакомому человеку, Сашка повернула защелку замка, распахнула дверь и обомлела. На пороге, держась рукой за стену и покачиваясь, стоял капитан полиции Константин Таганцев. Совершенно пьяный.
— Кость, ты чего? — ошалело спросила Сашка и вцепилась в рукав его куртки, потому что капитан Таганцев совершенно точно вознамерился упасть. Если бы это случилось, Сашка бы ни за что его не подняла. — Я тебя впервые в таком виде вижу.
— А я в таком виде нечасто бываю, — признался тот. Языком он ворочал с трудом, но говорил достаточно членораздельно. — Санька, можно я у вас побуду? Мне домой нельзя. Я там не могу.
Выглядел он так жалобно, что Сашке стало его жалко. Интересно, что он имеет в виду под словом «домой». Свою квартиру или Наткину? Хотя свою он, кажется, снимал и отказался от съема после того, как перебрался к жене насовсем. Значит, нельзя в квартиру Натки. Но почему?
— Конечно, можно, — сказала Сашка и снова потянула его за рукав, словно затаскивая внутрь квартиры. — Ты можешь быть у нас сколько хочешь. Если, конечно, тебя не смущает мой моральный уровень. Точнее, аморальный. У меня Горохов ночует.
Таганцев оторвал от стены одну руку, выставил указательный палец и назидательно помахал им у Сашки перед носом.
— А мама в курсе?
— Что Фома у меня ночует? Про конкретно сегодняшнюю ночь нет, потому что мы это не обсуждали, но то, что это периодически случается, она знает. Кость, я уже большая. Мне восемнадцать лет исполнилось.
— Это я не забыл, — сообщил он и глубокомысленно посмотрел на свой указательный палец, пытаясь понять, что им следует делать дальше.
— Проходи уже, горемыка, — вздохнула Сашка.
Интересно, чего делают с пьяными, когда они в половине пятого утра появляются на пороге твоего дома? Не было у нее такого опыта. И у мамы, судьи Кузнецовой, к счастью, тоже не было.
Таганцев оторвался от стены и на неверных ногах перевалился через порог. Приложенное усилие, видимо, было непомерным для его измученного алкоголем организма, потому что, оказавшись в прихожей, он тут же оперся на стену спиной и в изнеможении прикрыл глаза. Сашка закрыла дверь и критически осмотрела мужа своей тетки.
Темно-синие джинсы были у него мокрыми на коленях и на попе, как будто по дороге сюда он несколько раз падал и вставал. Куртка расстегнута, намотанный кое-как шарф, связанный, между прочим, Наткой, неровно свисает, вязаная шапка съехала на затылок. Лицо серое, взгляд… Тут Таганцев открыл глаза и уставился Сашке в лицо. Взгляд мутный.
— Кость, ты где так напился-то? — спросила Сашка и начала стаскивать с него куртку. Куртка застревала и сниматься никак не хотела, а Таганцев никак ей не помогал, безучастно наблюдая за отчаянными попытками сладить то ли с ним, то ли с курткой. — Случилось что-то?
— Случилось, — серьезно ответил он.
И Сашка перестала тащить и тянуть, потому что вдруг очень сильно испугалась. За то время, что она была знакома с Таганцевым, она успела понять, что человек он, как принято говорить, положительный, а потому так напиться мог только по очень серьезной причине, то есть с горя.
— С кем? — похолодев, выкрикнула она, уже немало не заботясь тем, что может разбудить Фому. — С мамой? С Наткой? С Сенькой? С Настей?
Дорогие имена она называла в порядке убывания страха, если можно было так выразиться. Понятно, что никого из перечисленных людей она была не готова потерять, но мама все равно шла на первом месте. Это же понятно. Таганцев неожиданно острым взором вперился в ее лицо.
— Нет, — сказал он почти трезвым голосом. — Ничего нового не случилось, Саш. Ты прости меня, дурака, что я тебя пугаю. Заявился пьяный в такую рань и несу невесть что. Просто я как подумаю, что она там, одна, в тюрьме, а я тут и ничем не могу ей помочь, так мне тошно делается. Сегодня еще и дежурства нет. На работе я ничего, забываюсь. И когда в деревне, тоже держаться приходится, чтобы Сеньку с Настеной не пугать и стариков Сизовых не тревожить. А как один дома остаюсь, так совсем невмоготу. Вот и напился, чтобы забыться. Сидел в баре, который работает до последнего клиента, но в четыре утра этим последним клиентом и остался. Ушел, чтобы людей не задерживать. Представил, что приду домой, а там никого нет, только вещи Наткины валяются, и чуть не сдох. Вот, пришел к тебе.
— Ну и молодец, что пришел, — сказала Сашка. — Иди в гостиную, располагайся на диване. Подушка там есть, а плед я сейчас из маминой комнаты принесу. Ты как? Сам дойдешь?
— Дойду, — кивнул Таганцев. Особой уверенности в его голосе, правда, не было.
Сбегав в мамину комнату, Сашка прихватила клетчатый пушистый плед, которым судья Кузнецова укрывалась, когда читала книгу, а еще притащила бутылку газированной минералки из холодильника и стеклянный стакан. Понимала, что Косте вскоре будет очень хотеться пить. Чего ему еще может понадобиться? Аспирин? Таз? Гильотина?
Решив, что разбираться придется по ходу, она пришла в гостиную и обнаружила Таганцева лежащим на диване прямо в уличных ботинках. Он крепко спал, видимо, отключившись мгновенно, как только его голова коснулась подушки. Так, таз и гильотина временно откладываются.
Сашка стащила с него ботинки, тоже мокрые от набившегося внутрь снега, отнесла на кухню, поставила под батарею. Надо бы набить газетами, но лень их искать. Она водрузила стакан и воду на столик, стоящий рядом с диваном, накрыла Таганцева пледом, так что из-под него торчала только голова, прикрыла дверь и, вернувшись в свою комнату, нырнула Фоме под бок и тут же уснула.
Когда она проснулась, часы показывали полдень. Ничего себе, вот это называется «выспалась». Сашка вскочила с кровати и пошла на голоса, доносившиеся их кухни. Там за столом сидели Фома и Таганцев. У последнего лицо было бледное и помятое, глаза красные, но в целом выглядел он, учитывая все обстоятельства, не так уж и плохо.
— Жив? — спросила Сашка. — Фома, ты не представляешь, в каком виде он сегодня утром к нам заявился. Я думала, проспится — умирать будет. Аспиринчику ему заготовила.
— Жив, — буркнул Таганцев. Вид у него был виноватый или, как говорила Натка, как у нашкодившего кота. — За аспирин спасибо и за газировку тоже. Ты, Фома, приглядись внимательно к девочке, она в свои юные годы понимает, что нужно мужику в трудный для жизни период.
— Да я вроде пригляделся уже, — усмехнулся Горохов.
Сашка покраснела.
— Мать звонила? — спросил Таганцев напряженно.
— Конечно. Можно подумать, тебе нет.
— И мне звонила, — покаянно признался он. — Только я ни фига не помню, что она мне говорила. Пьяный уже был в зюзю. Звонок принятый в вызовах вижу, а содержание разговора выветрилось из головы, хоть убей.
— Не буду я тебя убивать, так и быть, — милостиво заявила Сашка. — Мать там развила бурную деятельность по спасению рядового Райана, то есть гражданки Российской Федерации Натальи Кузнецовой. Говорит, что все намеченное выполнила, согласно плану.
— А план какой? — Голос Таганцева звучал жалобно.
— Не говорит она, какой план. Обещала после рассказать, когда все будет позади. Сглазить не хочет, а может, думает, что телефоны прослушивают. Там у них в этой революционной Манзании все может быть. Говорит, что ела какой-то соус из лианы и пила португальское вино, а сегодня поедет проведывать тех мальчишек, которые отправили мне сообщение, что Натка в тюрьме.
— Вот именно, Натка в тюрьме, а Лена пьет вино и закусывает лианой, а еще проведывает чужих детей, в то время как ее собственные дети изводятся без мамы. Настена, конечно, еще мало что понимает, но она детдомовская, представь ее внутренний ужас, что мама больше не вернется. А Сенька с лица спал совсем. Татьяна Ивановна говорит, по ночам плачет, когда думает, что его никто не слышит.