Алекс…нет, не похититель — Алекс…
— Амалия, — он внимательно посмотрел на меня. — Твой муж должен ответить за свои грехи. И за один большой, самый большой грех в его жизни.
Он задрал голову вверх и будто бы провалился в воспоминания.
Дверь так и оставалась открытой, и на самом деле, я могла бы спокойно выйти. По крайней мере, добежать до двери первого этажа, но я этого не сделала.
Как говорят — твой враг — мой враг?
Чуть дернувшись, вытянулась на полу уже женщиной. Присела на край кровати к Алексу и задала вопрос, на который давно должна была получить ответ:
— Алекс… Зачем ты похитил меня? Зачем я нужна тебе?
Амалия
Он перевел на меня свои невероятно синие глаза и мое сердце забилось раненной пташкой, заключенной в маленькую не по размеру клетку.
— Ты должна была стать разменной монетой в моей войне с Клаудом.
Я кивнула, показав, что принимаю его слова. С моим, черт подери мужем, хотят воевать те, кто имеет хоть какой-то запас прочности, и хоть какое-то представление о морали. Но их единицы. И не все доживают до утра, потому что перейти дорогу мистеру Блэквуду и не поплатиться за это — нереально.
— Ты нашел кое-что у меня и забрал, — я взглянула на него из — под полуопущенных ресниц. — Значит, я больше не нужна тебе?
Не знаю, какой ответ я хотела услышать. Ведь если он воспользуется моим компроматом, то легко может сделать с Клаудом все, что угодно: сдать властям, отдать членам другой стаи оборотней для суда Линча, или даже самому совершить самосуд. А это значит, то теперь я ему не буду нужна для шантажа или вымогательства.
Но мое нутро, мое внутреннее «я» сопротивлялось, почему-то все внутри пыталось сказать мне то, что я была не готова услышать: я не хотела уходить. Мне не хотелось покидать мой плен, потому что тогда я бы лишилась тех крупиц внимания и заботы, что я не получала за последние годы своей жизни.
Это была какая-то не логичная ситуация, странные чувства: мне нужен был этот волк рядом, я хотела вдыхать его аромат, его запах, наслаждаться его близостью, ощущать его прикосновения на своей коже. Как же мне хотелось, чтобы все, что между нами произошло до того, как он раскрыл свою сущность, пропало. И я бы никогда не знала его, не ПОЗНАЛА, не ВКУСИЛА.
— Ты? — он перевел свой взгляд на меня, прошелся по обнаженным плечам, спине, рукам, ногам, и меня опалило волной. Казалось, что, если бы я была раздета, одежда бы вспыхнула на мне огнем. — Ты…
Вместо ответа он потянулся ко мне, поцеловал в плечо, а я не отстранилась. Он погладил мою спину пальцем левой руки и задержался возле татуировки — размазанной кляксы моей ужасной жизни. Я сжалась, ожидая вопроса, желая провалиться сквозь землю.
— Все мы имеем татуировки, — вдруг глухо сказал он мне в ухо, и моя кожа покрылась мурашками от его низкого тембра. — Кто-то — на коже, а кто-то — в груди, на сердце.
Я кивнула, опустила голову и сжала руки в замок на коленях.
— Это тату он сделал мне сам, в подвале, — от этого воспоминания во мне все перевернулось, сжалось и снова распрямилось. Глаза увлажнились, хотя я дала себе слово больше НИКОГДА не плакать, вспоминая об этом дне. И вообще — забыть, забыть как страшный сон, как ужасное видение, как самое постыдное, ужасающее злодеяние, причиненное мне, потому что бороться с этим у меня не было ни сил, ни возможности.
Я сразу почувствовала, как кожа будто бы снова загорелась от боли, когда игла проходила под кожу, когда чернила смешивались с кровью. Я мысленно вернулась в тот день: вот Клауд бьет меня по лицу, зажимает между ног так, что трещат ребра, хватает за горло. Ему все равно на жалобные всхлипы, стоны, практически предсмертную агонию: у него свой план, свое дело и ему нужно закончить то, что он уже начал.
— Это была годовщина смерти родителей, — еле слышно начала говорить я, не думая о том, слышно ли мой слабый голос. Я будто провалилась в беззвучный кокон, который окружил меня, облек все слова, эмоции, окружение, спрятав меня от всего настоящего мира. — Я уехала возложить цветы на кладбище. В другой город.
Рука Алекса остановилась, он прекратил очерчивать контуры татуировки, не касаясь букв. Его ладонь сжалась в кулак, практически в дюйме от моей кожи. Но впервые эта агрессия меня не напугала: она была направлена НЕ НА МЕНЯ, как это бывает обычно. И только эта мысль едва оформилась в моей голове, я чуть не разразилась слезами.
О, Луна, почему в моей жизни все настолько не нормально, что мне приходится вздрагивать от любого проявления человеческих эмоций, проявляемых мужчиной, ожидая какой-то страшной выходки?
— Он сам сделал тебе это тату, потому что ты поехала на кладбище к родителям? — его голос казался странно спокойным, но по тому, как учащено забилось сердце, как сбилось дыхание, было понятно: внутри него растет агрессия, которую невозможно удержать.
— Нет, потому, что я не сказала, куда еду.
— Почему ты не свела ее? Лазером?
— Ох, Алекс, — я отчаянно рассмеялась, чувствуя надвигающуюся истерику. — Как? Я под колпаком. Даже у гинеколога я присутствую с ним. Нет. Это — его напоминание о том, кто выше, сильнее, кто больнее бьет.
— Почему ты вышла за него? Почему не развелась? — отрывисто спросил он, приблизившись еще на дюйм.
— После смерти родителей я жила в доме у альфы стаи, и в день совершеннолетия меня отдали в жены его сыну — Клауду. Мы переехали сюда, чтобы жить отдельным домом, дав возможность Клауду дорасти до статуса альфы самостоятельно. А развестись с таким, как он, просто невозможно. Есть только один выход…
Мне показалось, что он кивнул, понимая, о чем я говорю.
И тут Алекс сделал такую вещь, от которой у меня перехватило дыхание. Все внутри меня затрепетало и загорелось: он очень медленно отстранился, нагнулся, провел пальцем по моей спине, очертил периметр татуировки и поцеловал ее.
И сейчас я понимала, что он целует не меня — в этом жесте не было ни намека на страсть между мужчиной и женщиной, не мое тело, — он целовал мои шрамы, принимая их.
Он, как никто другой, понимал: некоторые татуировки не касаются кожи, они высечены в душе.
Я приложила руку ко рту, сдерживая рыдания, и тогда Алекс повернул меня к себе. Он взял мое лицо в свои ладони и поцеловал в висок, в угол глаза, нежно коснулся губ.
И тут все в нем сменилось: он приник к моим губам, как усталый путник к чаше с водой, и начал буквально утолять свою жажду, целуя меня так страстно, ярко, волнующе, что мое тело немедленно откликнулось на его ласки.
Алекс
Солнце лениво перекатывалось по комнате, когда я пропускал сквозь пальцы шелковистые длинные волосы Амалии. Воздух был тих и свеж, мягкое посапывание удовлетворенной женщины окутывало мое тело тончайшим покрывалом.
— Ты расскажешь мне о своих татуировках? — вдруг спросила Амалия, не поднимая головы с моего плеча.
Я покачал головой. Все, что ей нужно было знать — что она так или иначе останется живой, и что никто больше не навредит ей. Открытая дверь и моя небольшая откровенность убедила ее в этом.
— Алекс, — то, как она произносила мое имя, словно перечеркивало все два года боли, которые я испытывал. Казалось, будто мир становится легче, понятнее, прекраснее. — Скажи мне, когда это закончится?
Я зажмурился. На самом деле ответа на этот вопрос у меня еще не было. Именно в эту минуту, в эту секунду прекрасного солнечного дня, когда я лежал с волчицей, которая как никто подходила мне, наполняла энергией Луны, хотелось просто наслаждаться жизнью. Мне нужно было хотя бы на мгновение перечеркнуть все, что было до этого момента, потому что иначе меня полностью поглощала тьма.
Она замерла в ожидании ответа и мир вокруг замер. Я практически чувствовал, как в ее голове бурлят тысячи мыслей о будущем, поднимаются страхи из глубины души, и мне нужно было ответить ей так, чтобы не напугать.
Кажется, я не был готов отпускать ее. Мне нужна была она для того, чтобы отпугивать тьму, разгоняя ее своим светом и энергией, я хотел делить с ней день и ночь, наблюдая, как выражение ее лица из угрюмого становится радостным. Это удивительно, но я и таблетки перестал принимать, жрать их тоннами, потому что они мне были не нужны.
— Ами…Амалия… — моя рука замерла, отпустив реку ее мягких волос. — Я с тобой.
Она кивнула, словно поняв, что я говорю, но не подняла головы. Девушка лежала и думала о чем-то своем, но не отстранялась, и мне было невероятно сложно сказать ей то, что буквально жгло язык, пробираясь до самого горла: я хочу, чтобы ты осталась. Чтобы ты всегда была со мной.
Потому что несмотря на это дикое, ненасытное притяжение, которое разрывало нас на части, я понимал: в ее глазах я — ничтожество, похититель, преступник. Да я и был таким. Таким сделал меня Клауд Блэквуд.
Я мог предложить ей только свое горячее сердце, свою душу, всего себя. Но было одного страшное обстоятельство, которое перечеркивало бы все, что я бы ни предложил. Какой бы ни была жизнь со мной, для Амалии, в любом случае, она началась с плена. И, судя по тому, что жизнь у нее была совершенно не блестящей, радостной и простой с психопатом- мужем, переходить из одного плена в другой она не должна.
Такая девушка достойна большего. Лучшего настоящего, светлого будущего.
Она была настоящим твердым орешком. Ее не сломил Клауд, судя по тому, что она рассказала и НЕ рассказала, не испугал плен — она держалась достойно, как настоящая волчица, как сильная женщина.
Алекс
Я поцеловал ее в висок и снова почувствовал, как по венам начинает течь теплое золото желания. После того, как смылись химикаты, которыми я обрызгивал наши тела, чтобы заглушить естественные запахи, после того, как я впервые почувствовал мягкость ее кожи, мне постоянно хотелось прикасаться к ней, быть с ней, быть в ней.
Было ли дело в процессах, которые происходили сейчас в организме молодой половозрелой волчицы, или в том, что я действительно давно не чувствовал женского тепла, но ее присутствие действовало теперь на меня не просто возбуждающе. Оно просто заслоняло собой весь остальной мир.