— Я слишком долго был рядом с тобой, чтобы вот так просто отпустить. Ты должна это понимать, если не дура.
Вдруг он резко бросается ко мне, и я не успеваю даже осознать, как Клауд берет меня своими ручищами чуть выше локтей и давит пальцами так, что слышно, как трещит кость. Он нависает надо мной черной громадой с темнеющим лицом, мрачными глазами и шепчет со звериным свистящим звуком:
— Развод — это слишком просто, девочка моя. Вы все поплатитесь. Ты — за измену, а твой любовник — за то, что он сделал.
— Он не мой…лю… — начинаю говорить, но тут он начинает трясти меня так сильно, что, кажется, скоро отвалится голова. Трясет, а у самого злость буквально льется потоком из глаз, брызжет расплавляющей лавой, накрывает страшным звуконепроницаемым коконом.
— Не твой? Не любовник? Что ты говоришь, шкура?! Ты слила с моего компьютера всю информацию по незаконным застройкам в центре города, которые принадлежат мне, и теперь мне предстоит выкручиваться в суде. Ты переслала мэру скриншоты договоров на нелегальную поставку наркоты в тюрьмы штата, и информация вышла дальше, чем нужно, из-за чего меня сняли с предвыборной гонки. Ты понимаешь, то ты наделала? Дрянь! Ты разрушила мою жизнь!
Он резко отпускает меня и откидывает в сторону. Я чувствую, как горят места, к которым он прикасался, кожу покалывает так, что становится ясно — синяки уже проступили на нежной коже.
Клауд запускает руки в волосы и ходит из стороны в сторону. Оглянувшись, я смотрю на дверь и прикидываю расстояние, чтобы волчицей юркнуть в спасительную тень леса. Не думаю, что смогу далеко убежать, но попытаться уже стоит — Блэквуда явно накрывает тьма, с которой никому не совладать.
Вдруг он останавливается и смотрит на меня сумасшедшими глазами. Такого взгляда я еще не припомню: зрачки будто вращаются, как бешенные, по кругу. Его лицо преображается: черты заострены, губы мелко дрожат. Так мелко, что не увидеть, если не знать.
О, Луна. Я даже не могу представить, что меня ждет сейчас.
— Клауд, — пытаюсь использовать все инструменты, чтобы хоть немного снизить агрессию, в том числе свой тихий и практически уверенно-спокойный голос. — Мы можем все обсудить в другой, спокойной обстановке.
Наверное, не стоило этого говорить, потому что прозвучало невысказанное место, которое перестало нести свой сокровенный, сакральный смысл для волка- оборотня:
— Дома? — зло хохочет он, как страшный злодей из фильма ужасов, на которого, к слову, становится похожим своим белым лицом и всклокоченными волосами. — Нет больше никакого дома для тебя, маленькая шкура.
Он снова придвигается ближе ко мне, а я дрожу, как заяц. Снова сует руку в карман, вытаскивает из него цепь. Она звенит мелодично, но в тишине комнаты, где слышно только мое частое дыхание и резкий выдох Клауда, теперь понятно, что это не приятный звук. Такой могут издавать только кандалы для рабов.
— Клауд, довольно этого! — я протягиваю руку к нему в немой мольбе. После того, как Алекс показал мне, что я могу любить и достойна того, чтобы быть любимой, сейчас во мне пробивается росток надежды, что и Клауда можно отговорить, или хотя бы отсрочить мою погибель.
— Да пошла ты, — он резко откидывает мою протянутую ладонь и усмехается. — Шкура.
Взмахнув цепью, распрямляет ее, от чего она снова звенит кольцами, хватает меня за руку и тянет за собой. Я упираюсь, как могу. И тут ужас накрывает меня с головой. Все тело бьет дрожь, ощущение удушья и онемения в груди становится все сильнее, все звуки резко заглушаются, и кажется, что я нахожусь под миром, погребенной им, и даже не могу услышать звуки собственного дыхания.
Под аккомпанемент безжалостно колотящегося сердца, эхом повторяющего ужас, что пронзает меня, Клауд тащит меня в подвал.
Поняв, что дверь, которая находится возле кухни ведет в подвальное помещение, я ору, брыкаюсь изо всех сил, желая сохранить себе жизнь.
Он снова, снова тащит меня в темноту, в закрытое помещение, куда не может проникнуть солнечный свет. Я пытаюсь ухватиться за косяки двери, и держусь из последних сил, ломая ногти, пока он не дергает меня, и я не качусь за ним вниз по лестнице, даже не чувствуя боли от того, как ступени отпечатываются на моей заднице, ногах.
— Я ненавижу тебя-аааа — кричу, но это бесполезно, крик похож больше на писк маленького котенка, которого решают утопить в воде.
Достигнув пола, он резко разворачивает меня к себе, и я зажмуриваюсь: маленькая, еле живая лампочка, что висит на шнурке на самом верху маленькой полупустой комнаты, еле освещает пространство. Но нам не нужен свет, волки видят прекрасно и в темноте. Свет — это своеобразный привет от Блэквуда: устрашающий элемент, от которого моя решимость к борьбе всегда падает.
Его лицо в полутьме приобретает страшный оттенок. Из бледного оно становится едва ли не синим, половина лица полностью покрыта черной тенью, как маской злого героя в страшном немом кино.
Он отпускает меня, но я не могу сбежать: пригвождена к месту страшным взглядом, выжигающим все нутро. Его власть надо мной все еще сильна, да и против такой силы, какой обладает мужчина, мне не пойти. Стою смирно, но молча реву так, что весь образ Клауда становится размытым.
Он снова дергает своей цепью.
Слышится короткий звук, и он набрасывает на мою шею ошейник, опаляющий холодом. Второй конец пристегивает к балке рядом. С высоты своего роста он смотрит на мое лицо, залитое беззвучными слезами.
— Дом по периметру облит бензином. Ты сгоришь здесь заживо. Вода не смогла вымыть из тебя твои ужасные помыслы, твою сучью натуру, но огонь…Огонь очистит тебя, я верю в это!
Глаза его сверкают в темноте.
— Ну а пока развлечемся напоследок, — говорит он спокойно.
Амалия
Я дергаюсь назад, прижимаюсь к деревянной балке спиной, и чувствую, что она сразу становится ледяной от холодного пота.
Клауд достает небольшой предмет из кармана, жмет на кнопку, и из железного футляра выпрыгивает острие ножа.
Он подносит нож к моей руке и прижимает его сильнее. Кровь тут же откликается и течет из рассеченной раны. Боль прожигает тысячами уколов толстых игл, ручеек крови становится все больше и горячее.
Клауд смотрит на выражение моего лица, по которому текут горячие беззвучные слезы, наслаждается видом изогнутого в горестном вдохе рта, требовательно ждет, когда открою глаза.
Порез становится длиннее и глубже, к нему присоединяется еще и еще один, и скоро вся рука становится одним сплошным кровавым куском мяса.
— Ты испортила мне жизнь, — говорит он тихо. — А я отберу твою. Не такая уж ты и особенная, как оказалось. А после твоей выходки с этим дебилом, оборотнем, ты становишься пустым местом. А сейчас станешь им буквально.
Кожу покалывает шерсть, которая все никак не может проступить. Усилием воли сдерживаю перевоплощение: если стану волком, то меня задушит железный ошейник.
ОООО Лунааааа… я больше не могу….Это ужасная, грубая пытка…
— Пусссстиииии — шиплю я, вцепившись одной рукой, что еще может шевелиться, в железо на шее.
Клауд переходит к ногам и разрезает сначала джинсовую ткань. От боли в руке даже не понимаю, когда он начинает рисовать ножом полосы на моей обнаженной коже.
Кааак бооооольнооооо….ООО Лунаааа….
Не знаю ни одной молитвы, но прямо сейчас мне хочется обратиться к нашему богу: почему, за что я вынуждена так страдать? Что я сделала такого, чем прогневила Луну?
Чем заслужила такую страшную кару?
— Не хватает огонька, — вдруг говорит Клауд, и я предчувствую, что будет. Он снова возьмет сигару, прикурит ее и будет оставлять на моей коже страшные черные следы ожогов, которые потом сойдутся в узор его безумия.
— НЕЕЕЕЕт, Клауууд, НЕЕЕТ — голос подводит, на самом деле из моей сухой глотки вырывается только писк. Рассудок мутнее от боли, я в одном шаге от…смерти? Перерождения? Перевоплощения?
Сердце безжалостно колотится, эхом повторяя настоящий ужас, который пронизывает, сковывает все мое бедное тело.
Больше в моей жизни не будет ничего: ни счастья, ни спокойствия, ни-че-го. Никогда я не познаю снова сладости любви, не узнаю снова, каково это: быть любимой только за то, что нахожусь рядом.
И в последние минуты свой жизни я прощаюсь с Алексом. С Александром Рейтером, моим похитителем, который приоткрыл мне дверь в эту жизнь, полную света в моей темной, страшной жизни пленницы на воле.
— Алекс… — тяну я тихо, но это слышит Клауд и резко дергается.
Бьет меня по лицу своей огромной ладонью, а потом хватает за щеки большим и указательным пальцами.
— Это твои последние слова, Амалия? Это?
Лицо его темнеет, вытягивается и он вдруг, собравшись, харкает мне прямо в лицо.
— Пора добавить огоньку этой драматичной истории смерти, — бросает он, отпустив пальцы, брезгливо отпрянув. — Дом уже облит бензином, осталось только бросить спичку.
Понимаю вдруг, что этой спичкой, что подожгла последнее кострище его безумия — это имя чужого волка, другого оборотня.
Клауд
Ненавижжжжууу ее, всю ее, от хвоста до уха. От мизинца на ноге до кончика волоса. Моя прекрасная шлюха, моя бездарная любовница, моя неверная жена.
Перед глазами мелькают сцены ее предательства: вот она улыбается этому члену на ножках, Алексу, мать его, Райтеру, вот она целует его, запуская свой юркий язычок к нему в рот, а потом тут же садится сверху.
Или вот она, оседлав его обеими ногами, садится на его восставший в ожидании удовольствия член, и садится, замирая от наслаждения, и принимается выгибаться, сначала медленно, развратно скользя руками по его плечам, а потом приспуская все быстрее и быстрее. Он успевает ухватить горошину ее соска губами, и сжимает ее ягодицы руками, задавая темп, насаживая ее на себя, фаршируя своим пенисом ее вагину.
Блять, как же я ее ненавижу, мне нужно было убить Ами давно, еще до того, как ее украл этот долбо@б. Или в день свадьбы, когда она, страшась и боясь, садилась в своем свадебном платье передо мной, чтобы удовлетворить меня по полной программе. Черт, я тогда заводился от одного ее взгляда, но кто же знал, что она окажетс