Орловы были гвардейцами, а в XVIII веке гвардия сыграла особую роль в истории России и династии. Гвардия — это не только усатые красавцы в великолепных мундирах, не только мужественные воины — стойкость, самоотверженность русской гвардии общепризнана. Гвардия — это еще и особая привилегированная воинская часть со своими традициями, психологией. Они имели весьма преувеличенное представление о своей роли в жизни дворца, России. Лестью, посулами, деньгами не раз удавалось направить гвардейцев на антигосударственные преступления — перевороты, убийства. Кроме всего прочего, гвардия была капризна и своевольна — на ее пути не становись! Воля ее закон! Так и получилось, что со вступлением на престол Петра III гвардия невзлюбила императора, а он мало считался с ней, как вообще с мнением тогдашнего общества, за что и пострадал. Тесно связанная через Григория Орлова с гвардией, наученная недавним опытом провалившегося заговора с участием Бестужева, императрица осторожничала. К этому времени она была уже опытным, скрытным политиком, ибо играла в смертельно опасную игру, да и вообще никогда не была склонна раскрывать свою душу перед людьми.
А тут милое, умненькое создание, племянница канцлера Воронцова, набравшего силу при Петре III, она же — родственница Никиты Панина — воспитателя сына Екатерины Павла Петровича. Панин спит и видит, как бы возвести на престол своего воспитанника в обход самой Екатерины. И наконец, нельзя забывать, что княгиня Дашкова — родная сестра Лизаветы Воронцовой, фаворитки императора. Словом, откровенничать с ней было весьма опасно. А послушать ее сплетни, поболтать с ней — отчего же нет? В письме к графу Понятовскому, своему бывшему любовнику, уже после переворота Екатерина сообщала: «Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя она хочет приписать себе всю честь этого переворота, была на весьма худом счету благодаря своей родне и ее девятнадцатилетний возраст не вызывал к ней большого доверия. Она думала, что все доходит до меня не иначе, как через нее. Наоборот, нужно было скрывать от княгини Дашковой сношения других со мной в течение шести месяцев, а в четыре последние недели ей старались говорить как можно менее... Правда, она умна, но ум ее испорчен чудовищным тщеславием и сварливым характером». Сорок три года спустя, в 1805 году, Дашкова в письме своей подруге Гамильтон пыталась опровергнуть это мнение государыни, о котором ей кто-то сообщил: «По восшествии на престол она [Екатерина] писала польскому королю и, говоря об этом событии, уверяла его, что мое участие в этом деле ничтожно, что я на самом деле не больше как честолюбивая дура. Я не верю ни одному слову в этом отзыве, так удивляюсь, каким образом умная Екатерина могла так говорить о бедной ее подданной и говорить в ту самую минуту, когда я засвидетельствовала ей безграничную преданность и ради ее рисковала головой перед эшафотом».
Действительно, во время подготовки переворота Дашковой казалось, что она не просто в центре заговора, но является его главной пружиной, его мозгом. И до самой смерти она была убеждена, что именно благодаря ее усилиям Петр III лишился престола, а Екатерина стала самодержицей. И вот настал день переворота 28 июня 1762 года. Екатерина, по согласованию с заговорщиками, бежала от мужа из Петергофа в Петербург — за ней приехал на наемной карете брат Григория Орлова Алексей, и как только она прибыла в Петербург, были подняты на мятеж перешедшие на сторону заговорщиков полки гвардии. И тут выяснилось, что ночь переворота прошла без «главного заговорщика», без Дашковой... Княгиня объясняла свое опоздание тем, что портной не успел приготовить ее мужской костюм — а как же без переодеваний в ночь приключений? На самом деле Дашкова просто проспала переворот, ей о нем никто заранее и не сказал. Причем ехавшая мимо дома Дашковой Екатерина не удосужилась разбудить свою подругу. Та явилась в Зимний дворец, когда было все кончено. Переодеться она успела уже во дворце и в таком наряде вошла, несмотря на бдительную охрану, в зал совещания Екатерины с сенаторами и начала шептать на ухо императрице какие-то советы. Не советы были уж так важны, а наряд и доверенность государыни, и это надо было вовремя показать — тщеславие и самолюбование были важной чертой характера Дашковой: «Императрица, заметив, что сенаторы меня не узнали, объяснила им... В мундире я имела вид пятнадцатилетнего мальчика...» Собственно, в этом и был истинный смысл маскарада.
Прозрение наступило чуть позже. Сначала было общее упоение победой, радость безмерная, а потом начались будни. Как-то войдя в апартаменты государыни на правах приятельницы и главной советницы, Дашкова была неприятно поражена видом развалившегося на канапе Григория Орлова, который небрежно рвал конверты и нахально читал секретнейшие сенатские бумаги. В этом месте мемуаров княгиня Дашкова, в сущности, проговаривается: она, столь тесно связанная с Екатериной, державшая в руках, как ей казалось, все нити заговора, даже не знала до этого дня, какую истинную роль и в перевороте, и вообще в жизни Екатерины играет этот знаменитый гуляка! С этого момента Дашкова люто возненавидела Орлова. Через какое-то время, при первой оплошности Дашковой (как можно, сударыня, при русских солдатах говорить по-французски, ведь мы патриоты, верные сына отечества!), Екатерина Великая вежливо, но строго поставила Екатерину Малую на место, показала, что прежней дружбы уже нет. Сердце молодой женщины было разбито страшным ударом неблагодарности. С возмущением она писала о столь любимой прежде государыне: «Маска сброшена... Никакая благопристойность, никакие обязательства больше не признаются...»
Так уж случилось, что эта рана в душе Дашковой не затянулась никогда. Она не простила Екатерине неблагодарности и измены, хотя ни того ни другого не было — просто нередко люди одно и то же воспринимают по-разному. Кроме того, политика и мораль несовместимы: Екатерина Великая использовала Екатерину Малую, да и выбросила ее. Щедрый подарок императрицы в 24 тысячи рублей «за ее ко мне и к отечеству отменные заслуги» казался пошлой платой за искреннюю любовь и истинную преданность. Страшно обиженная Дашкова уехала в подмосковную усадьбу, где занялась хозяйством, которое до основания разорил своими долгами муж, умерший в 1764 году.
С большими трудами Дашковой удалось поправить свое состояние, и в 1769 году она, под именем госпожи Михалковой, отправилась в долгое путешествие за границу. И там впервые по-настоящему оценивают ее образованность, ум, вообще необычайную личность этой женщины, которая может на равных спорить с великими философами и энциклопедистами. Парижские знаменитости выстраиваются в очередь на прием к притягательной своим интеллектом, но не внешностью «скифской героине». Дени Дидро писал о ней: «Княгиня Дашкова — русская душой и телом... Она отнюдь не красавица. Невысокая, с открытым и высоким лбом, пухлыми щеками, глубоко сидящими глазами, не большими и не маленькими, с черными бровями и волосами, с несколько приплюснутым носом, крупным ртом, крутой и прямой шеей, высокой грудью, полная — она далека от образа обольстительницы. Стан ее неправильный, несколько сутулый. В ее движениях много живости, но нет грации... В декабре 1770 года ей было только двадцать семь, но она казалась сорокалетней». Не очень-то приятная характеристика. Но зато — Дидро поправляется — какой ум! Увы, так часто говорят о несимпатичных женщинах.
Дашкова побывала и в Фернее — месте, где жил самый известный человек Европы философ и писатель Вольтер. Гений XVIII века, он поразил Дашкову, как и других гостей, своими причудливыми привычками и нарядами, словом, валял дурака... Он так всегда делал, чтобы к нему не лезли в душу. Достаточно посмотреть ироничные картины Жана Гюбера, изображающие «Утро Вольтера», «Завтрак Вольтера», «Вольтер, укрощающий строптивую лошадь» и другие.
Дашкова отправилась за границу не только для того, чтобы развеяться и поразить своим появлением салоны Парижа. У нее была высокая, благородная цель — дать сыну Павлу хорошее образование. И для этого она обосновалась в Великобритании, Шотландии, в Эдинбурге. Тот, кто хоть раз побывал в Британии, не может не влюбиться в эту великую страну, где сильное государство не душит свободную личность, где уважение традиций не мешает людям быть оригинальными. Воздух Шотландии вообще особенный. Дашкову поселили в неприступном замке шотландских королей, рядом с покоями Марии Стюарт. Отсюда, с вершины, Дашкова видела прекрасный, уютный город, удивительные его обычаи, ее душа трепетала от восторга при завораживающих звуках шотландской волынки. А каких великих ученых дал этот маленький народ! Словом, сын учился два года в Эдинбургском университете, и Дашкова жила возле него...
Когда она вернулась наконец в Россию, события 1762 года всем казались давней историей, а слава Дашковой как образованнейшей женщины уже дошла до Петербурга, и прагматичная императрица Екатерина решила ее снова использовать — сделала директором Петербургской академии наук. Впервые в истории России женщина была назначена на важный государственный пост. Причем какая женщина! Соглашаясь занять место директора, Екатерина Романовна была смущена: она знала, что с ее характером отношения с императрицей должны испортиться («Я предвидела, что между мной и императрицей возникнут неоднократные недоразумения»).
Так и произошло, но вначале Дашкова погрузилась в работу. В Академии был беспорядок, здесь был нужен глаз да глаз! А он-то и был у нашей железной леди. Она была въедлива, пристрастна, умна, знающа, не давала чиновникам и ученым дремать и расслабляться. Понукала она и архитектора Кваренги поскорее построить новое здание академии на берегу Невы, которое сохранилось до наших дней. Заодно Кваренги возвел директору дачу в Кирьяново, хотя она потом писала, что спланировала усадьбу сама...
Ее приятельница и компаньонка англичанка Кэтрин Уилмот писала своим родным в Ирландию о Дашковой: «Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхала о таком как необыкновенном существе. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли, она доктор, аптекарь, фельдшер, плотник, судья, законник». Можно представить себе, как было тяжело жить с такой женщиной ее близким, слугам. Железобетона тогда не было, а характер у Дашковой уже ему сродни. И горе ослушнику! Кстати о «судье и законнике». Как-то раз в Кирьянове две соседские свиньи влезли в ее сад и разорили любимый цветник княгини. Возмущенная этой наглостью, Дашкова приказала своим холопам зарубить несчастных хрюшек. Соседи подали на нее в суд, Дашкову оштрафовали на 60 рублей за «зарубление голландского борова и свиньи». Весь Петербург потешался, пересказывая подробности расправы княгини Дашковой над парочкой голландских хрюшек — может быть, вина их была в том, что боров хотел преподнести цветы своей сердечной подруге, а с ними так сурово поступили! Екатерина II вывела Дашкову в своей комедии «За мухой с обухом» в роли Постреловой, хвастливой и высокомерной. Но все же из окончательного варианта пьесы государыня выкинула сцену, в которой Пострелова хвастается другому герою пьесы по фамилии Дурындин своими заграничными вояжами — тут уж самые дураки укажут на Дашкову — ее рассказы о том, как ее восторженно принимали за границей, не сходили с ее уст. Страдания Дашковой при этом были безмерны: «Вы говорите, — пишет она одному из своих адресатов, — что я чересчур остро чувствую мелкие обиды, которые мне наносят... Пусть оставят меня в покое, и пусть Ваши друзья не добавляют к оскорблениям, заставляющим меня страдать... Ни о чем не прошу, как только о том, чтобы служить без унижений, в противном случае откажусь от службы и покину родину».