Шарлотта страшно оскорбилась подозрениями царя на свой счет. Она писала свекру, что «и на ум мне никогда не приходило обмануть Ваше Величество и кронпринца». Тем не менее ей пришлось подчиниться, и «дозор» из трех русских кумушек стоял возле Шарлотты 12 июля 1714 года при рождении девочки, которую назвали Натальей.
В начале 1715 года Шарлотта вновь забеременела, и к середине октября ей предстояло родить сына, как она надеялась. Более того, в письме Петру она даже обещала родить именно внука: династии Романовых остро требовались мужчины — наследники, царевичи, и Шарлотта извинялась перед свекром за свою первую «промашку». Между тем ее жизнь с Алексеем Петровичем была, как и раньше, скверной. Супруги ссорились, царевич почти открыто сошелся и стал жить с крепостной девкой Евфросиньей, с которой вскоре бежал за границу.
За десять дней до родов с Шарлоттой случилось несчастье — она упала с высокой лестницы и сильно ушиблась. По другой легенде, царевич Алексей ударил жену ногой в живот, что и послужило причиной ее смерти. Однако поначалу казалось, что все как будто обошлось: 12 октября 1715 года кронпринцесса родила здорового мальчика, названного в честь деда Петром. Позже, двенадцать лет спустя, он стал императором Петром II Алексеевичем. Казалось, что для роженицы все опасности уже позади. Но вскоре состояние Шарлотты резко ухудшилось, присланные к ней царем врачи ничем больной помочь не смогли, и кронпринцесса умерла 22 октября 1715 года.
До самого конца Шарлотта не обрела покоя и умиротворения. Обращаясь к пришедшему навестить ее графу Левенвольде, она говорила: «Нет больше надежды на жизнь, во всех суставах чувствую смерть, но умираю охотно». Ей был двадцать один год от роду. При этом она умоляла Левенвольде просить царя отдать ее дочь, царевну Наталью, ее близкой подруге Юлиане Луизе, принцессе Ост-Фрисландской, которая жила в России с Шарлоттой, и разрешить им выехать в Германию. О сыне — внуке царя и, возможно, наследнике престола — она даже не упоминала: мальчик навсегда принадлежал России. Царь Петр был в это время сам болен, но поднялся с постели и в последние часы жизни Шарлотты пришел с ней проститься. Она опять умоляла царя позаботиться о детях. К мужу она даже не обращалась, и вообще неизвестно, был ли он в эти страшные часы возле жены.
По всему видно, что Шарлотта страдала в России. Чужая страна с ее странными нравами и обычаями, экзотической верой, неведомым языком, страшными морозами, вороватой прислугой, злоязычными интриганами-придворными, неустроенной убогой жизнью в холодном доме на берегу Невы — все это угнетало молодую женщину. Но все это можно было бы терпеть рядом с любимым мужем, ибо главной бедой Шарлотты оказался этот несчастнейший брак с чуждым ей человеком, безнадежное будущее... Поэтому она думала, что, родив великому царю внука, выполнила свое земное предназначение, и смерть казалась ей спасением: «Умираю охотно»...
Впрочем, людям неприятны истории с печальным концом, и несчастная судьба немецкой принцессы, исковерканная государственной колесницей, дала толчок появлению красивой легенды о побеге Шарлотты из России. Побег якобы организовала дама ее двора — графиня Варбек. Будто бы во время родов кронпринцессы умерла служанка, чье тело Варбек и положила в постель на место Шарлотты. После этого графиня сообщила царевичу Алексею о кончине супруги и при этом «заметила в нем злобную радость». Царевич, даже не взглянув на покойницу, велел быстро похоронить ее. А тем временем сама Шарлотта с верным человеком графини переправилась в Швецию, оттуда поехала в Париж, а потом — подальше от царских агентов, которые рыскали по всем странам Европы, — села на корабль и уплыла в Америку, во французскую колонию Луизиану, где встретила замечательного красавца и богатого плантатора лейтенанта д’Обана. В 1736 году они вернулись в Европу, где Шарлотта и умерла через много лет, уже в глубокой старости...
Увы, эту легенду разбивает скупая запись в «Поденной записке» Петра Великого от 23 октября 1715 года: «Его Величество... смотрел анатомию кронпринцессы». Царственный любитель анатомии, совершенно лишенный не только предрассудков, но и человеческого такта, из научного интереса возжелал лично установить причину смерти больной и взялся за скальпель и хирургическую пилу, чтобы кромсать тело своей невестки. Так что подмена исключена! Скорее всего, во всей этой «франко-американской истории» мы имеем дело с самозванкой. Об этом писал Вольтер: «В 1722 году одна полька, приехавшая в Париж, поселилась в нескольких шагах от дома, где я жил. Она имела некоторые черты сходства с супругой царевича. Некто д’Обан, французский офицер, служивший в России, был увлечен таким сходством. Эта случайность, которая заставила его обознаться, внушила упомянутой даме желание быть принцессой. Тогда она, с видом чистосердечной искренности, поведала офицеру, что она — вдова наследника российского престола и положила вместо себя чурбан, чтобы спастись от мужа. Д’Обан влюбился в нее и в ее достоинство принцессы...» Вот это больше похоже на правду, чем вся эта «франко-американская история», с которой была начата эта новелла.
Мария Гамильтон: прелестная головка в банке со спиртом
Согласно легенде, во время визита Петра Великого в Копенгаген в 1716 году датский король Фредерик IV, расслабившись после обильного обеда, спросил царя: «Ах, брат мой! Я слышал, что и у вас есть любовница?» Петр помрачнел: «Брат мой! Мои потаскухи обходятся недорого, а ваши стоят тысячи фунтов, лучше их на войну со шведами тратить...»
Здесь, как во многом другом, Петр был последователен: интересы государства — прежде всего. Как вспоминал личный токарь царя Андрей Нартов: «Впущена была к его величеству в токарную присланная от императрицы комнатная ближняя девица Гамильтон, которую, обняв, потрепал рукою по плечу, сказал: “Любить девок хорошо, да не всегда, инако, Андрей, забудем ремесло”. После сел (за станок) и начал точить». Словом, как пели в советские времена: «Первым делом самолеты, ну а девушки, а девушки потом...»
О любвеобильности царя-реформатора известно много. Современник косноязычно, но весьма прозрачно выражался о павианских наклонностях Петра: «Великий монарх никогда не отказал быть себя от плотского сластолюбия преодолена». Даже в поездки Петр брал с собой небольшой гарем «метресс» — так называли девиц легкого поведения, которые не перевелись в окружении Петра и с женитьбой царя на Екатерине. Но Екатерина нашла единственный удобный для себя способ поведения: она не преследовала мужа бесполезной ревностью, а... сама поставляла ему метресс. 18 июня 1717 года Петр писал жене из Спа, где он пил воды: «Иного сообщить отсюда нечего, только что мы сюда приехали вчера благополучно, а так как во время питья вод домашние забавы (то есть секс. — Е. А.) доктора употреблять запрещают, поэтому я метрессу свою отпустил к Вам, ибо не мог бы удержаться, если бы она при мне была». 3 июля Екатерина отвечала, что отсылка метрессы случилась явно не по требованию докторов, а потому, что она заболела нехорошей болезнью «и не желала бы я (от чего Боже сохрани!)», чтоб и любовник этой метрессы приехал бы в таком состоянии, в каком она приехала. То, что в отношениях супругов существовала и такая грань, многое говорит о Екатерине. Признавая и даже поощряя супружескую свободу, Екатерина как бы срывала полог тайны, за которым, пользуясь любострастием царя, могла усилиться ее возможная соперница. Ведь тайны любовных встреч часто предполагают тайну сердец. А вот этого как раз и не нужно было Екатерине, и поэтому она сделала «институт метресс» вполне легальным в их супружеской жизни с Петром.
Впрочем, и знатные дамы не оставались для царя недоступными. В принципе, российские самодержцы пользовались не только абсолютной властью, но и исключительной сексуальной свободой. Так продолжалось, пожалуй, до времен Александра III — однолюба и строгого моралиста. А до этого ни одна дама не могла отказать государю... Впрочем, Петр исповедовал принцип: «Живу сам и даю жить другим». Он не был строг и к половой свободе своих подданных, даже поощрял внебрачные связи. И здесь, как во многом другом, он исходил из интересов государства. Сохранился рассказ о том, как Петр защищал от нападок односельчан девушку, «принесшую в подоле» дитя от понравившегося ей иностранца. Погладив по головке рожденного в грехе бастарда, царь наставительно сказал: «Великое дело! Она ничего худого сделала! А этот малый со временем будет солдат!» Указом 1715 года в государстве были учреждены больницы для содержания «зазорных младенцев, которых жены и девки рождают беззаконно, и, стыда ради, отметывают в разные месте, отчего оные младенцы безгодно помирают». Действительно, были известны многочисленные случаи, когда детей оставляли на помойках или подбрасывали под двери чужих людей. Регулярные, по мере заполнения, чистки нужников в женских монастырях приводили к страшным находкам и вызывали шок видавших виды золотарей. Приметим употребленное в указе слово «безгодно», то есть без выгоды, бесполезно для общества. И далее, как всегда в указах Петра, слышен грозный государственный рык: «А ежели такие незаконно рождающие явятся в умерщвлении тех младенцев, и оные за такие злодейства сами казнены будут смертию».
Собственно, все вышесказанное имеет прямое отношение к истории девицы Марии Гамильтон. По одной версии, она происходила из древнего шотландского рода, еще в XVII веке выехавшего в Россию, по другой — Марья Гамонтова (так переделали иностранную фамилию в России) являлась родственницей какого-то пленного шведского генерала. Как бы то ни было, примерно с 1715 года Мария Даниловна Гамильтон, девица ладная и красивая, оказалась в окружении жены Петра Великого Екатерины Алексеевны, приглянулась ей и вошла в ее ближний круг. Позже стало известно, что она иногда даже ходила в нарядах царицы, а также имела доступ к ее драгоценностям и даже брала украшения без спросу или, как считали позже следователи по ее делу, попросту подворовывала их у госпожи. Марья состояла в комнатных ближних девицах (или в «девушках с верьху»), которых порой на западный манер называли камер-фрейлинами. В то переходное время, когда старая система старинных придворных чинов уже была разрушена, а новая еще не сложилась, двор Петра более напоминал собрание разношерстной дворни, состоял по большей части из денщиков царя и комнатных девиц царицы, более похожих на сенных девок. Гамильтон была одна из них: нарядившись в платье госпожи, она присутствовала на церемониях, а потом, как простая служанка, выносила царицыны ночные горшки. Не приходится сомневаться и в том, что Мария была любовницей самого царя, не пропускавшего ни одной юбки. При этом при дворе царя господствовало безобразное пьянство, зачинщиком которого бывал сам Петр, спаивавший своих приближенных. Женщины во главе с царицей также участвовали в разгульном, подчас безобразном веселье царя. Главными «героинями» попоек при дворе были Авдотья Чернышева по кличке Авдотья — Бой-баба и княгиня Настасья Голицына — старая горькая пьяница и шутиха. В придворном журнале Екатерины I мы читаем, что императрица, Меншиков и другие сановники обедали в зале и пили английское пиво, «а княгини Голицыной поднесли второй кубок, в который Ее Величество изволила положить 10 червонцев». Иной читатель спросит: что это значит? А значит это только одно — получить золотые монеты Голицына могла, только выпив огромный кубок целиком. По записям в книге видно, что княгиня была стойким и мужественным борцом с Бахусом, но бывали и неудачи — Бахус оказывался сильнее, и под общий смех присутствующих княгиня пьяной валилась п