Впрочем, история короля Густава тоже оказалась невеселой. Правил он до 1809 года, пока группа офицеров не совершила государственный переворот. Король был арестован и посажен под арест. Вскоре риксдаг объявил Густава IV Адольфа низложенным. Затем была принята новая форма правления государства, которая существенно ограничила королевскую власть. В некотором смысле Россия отомстила за Александру Павловну — переворот стал возможен из-за сокрушительного поражения, которое потерпела Швеция в войне с Россией в 1808 — 1809 годах, после которого от Швеции была отторгнута Финляндия, ставшая частью Российской империи в виде княжества Финляндского. А сам бывший король прожил еще тридцать лет и умер в Швейцарии в 1837 году. Как бы чувствовала себя Александра в положении низвергнутой королевы, мы не знаем, но для России и Романовых вся эта ситуация стала бы большой головной болью и, возможно, поводом — скажем так — к «недружеству» России со своим северным соседом с последующим вмешательством в его внутренние дела, которые рассматривались бы в этом случае как несомненно наши дела. Так, известно, что в 1830 году, узнав о восстании бельгийских провинций Нидерландов, император Николай I намеревался бросить туда русскую армию — ведь супругой нидерландского короля Виллема II была его сестра (и сестра Александры) Алша Павловна. Однако польское восстание 1830 года помешало российскому императору навести порядок во владениях зятя и воспрепятствовать образованию самостоятельного королевства бельгийцев.
Наконец, через три года после конфуза со шведским сватовством, в октябре 1799 года, в Гатчинском дворце все-таки состоялась свадьба Александры, но уже с другим женихом. Она была выдана императором Павлом I за австрийского наследника престола — эрцгерцога, палатина (то есть правителя) Венгрии Иосифа, двадцатитрехлетнего брата императора Франца II, который сам придумал просватать Иосифа за Александру. Он был добрый, но неловкий и застенчивый человек. Свадьба была, как всегда при русском дворе, пышная, но над всей этой церемонией как будто витала тень несчастных событий осени 1796 года. Как писала современница, прощание Александрины с родителями было душераздирающим: Павел, не скрывая слез, плакал и повторял, что «не увидит ее более, что ее приносят в жертву... государь полагал, что вручает дочь своим недругам. Впоследствии часто вспоминали это прощание и приписывали все его предчувствию». Александра же упала в обморок. 21 ноября 1799 года императрица Мария Федоровна провожала молодых до Кипени, первой станции на Рижской дороге. Потом это она делала еще много раз, отправляя своих дочерей в неведомый для всех мир будущего.
Палатине Венгрии (таков стал ее титул) Александре Павловне в Вене пришлось несладко — при дворе ее почему-то странно невзлюбила императрица Мария-Терезия, ее свекровь. Она досаждала невестке мелкими уколами, болезненными для дочери русского императора. Некоторые считают, что Мария-Терезия была недовольна тем ошеломительным впечатлением, которое Александра произвела на ее мужа, императора Франца II, — по внешнему виду, манерам, речи и другим неуловимым чертам она была как две капли воды похожа на первую и особенно любимую жену императора Елизавету Вюртембергскую, умершую в 1790 году. Это и неудивительно: императрица Елизавета приходилась родной сестрой Марии Федоровне — матери Александры и, соотвественно, палатине родной теткой. Поэтому Мария-Терезия опасалась, как бы своеобразная «реинкарнация» покойной Елизаветы в облике Александры Павловны не доставила ей серьезных проблем в отношениях с мужем. Однако молодожены не задержались в Вене, а поселились в Венгрии и чувствовали там себя совсем неплохо. Считается, что Александра даже посоветовала мужу, который утверждал венгерский флаг, включить в него, вместе с белым и красным цветом, также зеленый — Венгрия покорила петербурженку своей буйной зеленью. Но не долго она прожила в этой благословенной стране. Восемнадцати лет от роду она умерла после тяжелых родов. Ей сделали кесарево сечение, извлекли живую девочку, которая через час умерла, а через девять дней умерла и сама Александра. Говорят, что два курьера столкнулись на русско-австрийской границе: один вез в Петербург императору Павлу депешу о смерти его дочери, а второй спешил в Буду, чтобы известить палатину Александру Павловну о внезапной кончине ее отца. Александру похоронили в склепе, в особой часовне в селении Урем, под Будапештом. И она, в сущности, и до сих пор не обрела покоя — предчувствие ее отца, императора Павла I, оправдалось. В 1811 году прах Александры, из-за угрозы прихода французов, перевезли в Буду, потом вернули в Урем в 1812 году. В 1838 году, из-за наводнения на Дунае, снова увозили на время в Буду. Перед Первой мировой войной гроб вскрывали, и с головы покойницы исчезла корона. В 1977 году любознательные венгерские ученые перевезли мумифицированное тело русской великой княжны в будапештский Институт археологии, где обнажили его, сняли одежду, украшения, при этом почему-то изучали прах Александры как останки неведомого первобытного человека — детально и бесцеремонно. А затем это тело долго пролежало в квартире археолога И. Кисели, и он показывал его своим любопытствующим гостям, разворачивая покрывало, которым было укрыто тело, прямо на полу, в своей гостиной, перед камином! После этого тело несчастной палатины, завернутое в ковер, на такси отвезли опять в склеп часовни Урем, где в 1981 году какие-то негодяи вскрыли не охраняемую никем гробницу, ограбили ее, при этом оторвали у тела руки с кольцами на пальцах и унесли с собой. Тогда, весной 1981 года, было решено перезахоронить тело в фамильном склепе Габсбургов в Будапеште, где был похоронен Иосиф. Теперь многострадальный прах вновь хотят перенести в часовню Урема. Когда же это кончится? Почему молчит Россия? Разве Александра не русская великая княжна?
Прасковья Жемчугова: последняя роль
3 февраля 1803 года графиня Шереметева, знаменитая Прасковья Ивановна Жемчугова, родила сына Дмитрия, и тотчас ею овладел панический страх. Она страшно боялась, что новорожденного могут похитить или убить...
Прасковья Ивановна тревожилась, когда из соседней комнаты, где лежал малыш (роженица была при смерти), не был слышен его плач. А потом, охваченная паникой, она потребовала от мужа, чтобы тот выставил у дверей детской охрану... Это не было истерикой. Параша знала, как поступают с выблядками — детьми помещиков от крепостных девушек. Их выносят на задний двор и отдают какой-нибудь крестьянке из дальней вотчины, и вскоре они умирают без ухода или — если выживают — сливаются с серой массой крепостных. Возможно, так поступали и с прежними детьми Параши от графа Николая Петровича Шереметева. Но на этот раз она не молчала — ее брак с графом был тайным, но вполне законным, и родившийся сын Дмитрий по праву был его единственным наследником. Так что Жемчуговой было чего опасаться...
Время Екатерины II стало эпохой расцвета крепостного театра — таких театров было более двухсот! Подобного в Европе не было никогда — наоборот, актерские труппы, как цыганские таборы, скитались по городам и весям и являлись символами творческой свободы. В России — наоборот, крепостные театры и оркестры стали чудовищным и циничным символом рабства. У каждого господина была своя причуда. Так, граф Каменский обожал свой крепостной театр, но во время спектакля записывал ошибки и оговорки актеров, и в перерыве зрители могли слышать, как вопит «Гамлет» или «Цесарь», наказуемый собственноручно графом. Крепостных актеров обычно держали в театральных флигелях и казармах, под мелочным надзором крепостных смотрителей, которым за «несмотрение» за рабами-актерами грозило суровое наказание и ссылка в «дальние деревни». В любой момент их могли послать работать на конюшню или поставить на запятки кареты в роли ливрейных гайдуков, а то и продать. В «Санкт-Петербургских ведомостях» можно было прочитать объявление, что «продается живописец», музыкант или певица. Как-то раз А. Г. Разумовский продал Г. А. Потемкину целый оркестр (пятьдесят человек), причем брал недорого для такого живого образованного товара — всего по 800 рублей за голову, не делая различий между скрипачами и барабанщиками. Выдающийся живописец Василий Тропинин — крепостной графа Моркова — был высоко ценим хозяином как художник, но иногда его посылали красить заборы, колодцы, а иногда прислуживать за столом господину в качестве лакея. А уж для любителей «актерок» разницы между труппой и гаремом не было никакой.
Муж Параши граф Николай Петрович Шереметев был другим господином, добрым и гуманным. Он без ума любил театр, музыку, сам преподавал актерам мастерство, подчас с виолончелью сидел в оркестре, среди своих музыкантов. Актеров у него кормили лучше, чем у других меломанов, они получали жалованье, приличную одежду. Николай Петрович был самым богатым помещиком России: так случилось, что его отец Петр Борисович — наследник несметных богатств петровского фельдмаршала Б. П. Шереметева — удачно женился на богатейшей княжне Черкасской. Два гигантских владения слились в необъятное крепостное государство.
Вообще же Николай Петрович был личностью необыкновенной. Он оказался плохим наследником своих напыщенных, честолюбивых предков. От звона оружия и рева медных труб у него болела голова. По своему характеру Шереметев был добрым и скромным человеком. Как-то раз он сказал: «Чувствую, что нет моих никаких заслуг, я уже и сам позабыл, что предки наши делали». Николай Петрович был убежден в суетности, непрочности земных богатств, хотя от них и не отказывался.
Неизвестно, когда Параша стала любовницей Шереметева. В народе была известна сочиненная, возможно, самой нашей героиней песня, называвшаяся в песенниках начала XIX века так: «Песня кусковской крестьянки Параши Кузнецовой-Горбуновой» о романтической встрече молодого красивого барина с прелестной девушкой-крестьянкой вечером у лужка. Если заменить лужок сценой, то это и есть история любви Шереметева и Параши Жемчуговой. Но, вероятно, все началось, как обычно бывало в те времена: проходя, барин бросал платок под ноги понравившейся ему сенной девушке или актрисе, и она обязана была принести его в спальню. До Параши в роли такой же фаворитки была певица Анна Изумрудова, да, наверное, были и другие девушки.