подверг герцогство разорению, хотя контрибуцию все-таки наложил. Возможно, что слава «германских Афин» тут тоже сыграла свою спасительную для Веймара роль. Но маленькому герцогству пришлось трудно — его включили в Рейнский союз, который подчинялся Наполеону, и для Марии Павловны пришла пора испытаний. От нее потребовали, в уплату контрибуции, забрать из России оставшуюся там половину приданого, положенного в банк для обеспечения будущего ее детей. Это означало, что деньги эти пойдут французам — врагам России. Мария Федоровна отказала дочери в ее просьбе, как и император Александр I, который в 1807 году писал, что скорбит о положении страны, ставшей «вторым отечеством сестры моей... стонущей под игом французского правления», но не может нарушить указ своего отца императора Павла, который, положив эти деньги в банк, озаботился судьбой и благополучием будущих детей Марии. Тем более очевидно, что «всякая денежная помощь, оказанная Веймару, не замедлит перейти в сундуки неприятеля и будет употреблена на войну, которую он ведет против нас...»
А потом был поход Наполеона на Москву, и крошечная армия Саксен-Веймарского герцогства влилась в Великую армию и вместе с ней летом 1812 года двинулась на Россию. Для Марии наступило время тревожного ожидания. Как-то раз в декабре 1812 года Мария Павловна стояла у окна и видела, как к почтовой станции напротив дворца подъехал странного вида возок — легкая коляска, поставленная прямо на сани, и из него вылезли два французских офицера — один маленький, толстый, другой — худой и высокий. Лошадей перепрягли, и офицеры уехали. Это были Наполеон и бывший посол в России маркиз Коленкур. Они возвращались из русского похода...
А следом пришла русская армия, приехали император Александр, другие братья Марии, потом — ее мать, сестры. Все они часто наведывались в Веймар — там всем было так хорошо... Шли годы. В 1828 году муж Марии стал великим герцогом, а она — великой герцогиней, полновластной хозяйкой Веймара... К этому времени она, пересаженное деревце, уже вросла в немецкую почву Веймара, пропиталась его духом, стала для немцев своей. Великий Шиллер как-то сказал: «Наше отечество там, где мы делаем людей счастливыми». Это сказано как будто про Марию. С ней дружил Гёте, писавший: «Я знаю герцогиню с 1804 года и имел множество случаев изумляться ее уму и характеру. Это одна из самых лучших и выдающихся женщин нашего времени и она была бы таковой, если бы и не была государыней». А Гёте хвалил не всех женщин подряд... Он умер в 1832 году и был похоронен в герцогской усыпальнице, вместе с Шиллером, скончавшимся в 1805 году, и своими коронованными друзьями...
Мария Павловна жила еще долго-долго. Она умерла в 1859 году, испытав в своей жизни страшное потрясение 1848 года. Тогда революция охватила всю Германию, и герцогство чуть не погибло в ее пламени. Оказалось, что вся щедрая благотворительность герцогини, все ее «ссудные кассы», школы для бедных, все ее искренние заботы о нищих, детях бюргеров — ничто в сравнении с бесами революции, вселившимися в души вчера еще кротких веймарцев. Тогда впервые была предпринята попытка провозгласить Веймарскую республику. Потом в 1919 году это словосочетание, после заседания Всегерманского народного собрания в Веймарском театре, станет известно всему миру. Кстати, позже совсем рядом с Веймаром будет построен Бухенвальд...
После смерти в 1832 году великого Гёте, «германские Афины» поблекли, утратили блеск интеллектуальной столицы Германии. Веймарский двор — этот «Версаль в малом виде» — перестал быть таким притягательным для интеллектуалов, как прежде. Гостям, приезжавшим в Веймар — перекресток дорог в Германии, — беседа с глуховатой герцогиней порой казалась скучной, хотя она по-прежнему была умна, деликатна и воспитанна. Карл Фридрих (по прозвищу Кикерике), от которого Мария имела двух дочерей и сына, выглядел нелепо рядом с ней и оставлял по себе у гостей тяжелое впечатление. Француз Барант писал в 1835 году о нем: «Великий герцог более чем неумен: он зачастую нелеп и не знает меры. Мне было и раньше известно, что его речь странна и несвязна. Меня предупреждали о тех неприятностях, которые он постоянно причиняет великой герцогине, тонкий вкус и благородные манеры которой он постоянно оскорбляет».
И все же после смерти дружившего с ней Гёте судьба подарила ей дружбу еще с одним гением из гениев. В 1843 году Мария Павловна пригласила на должность придворного капельмейстера великого композитора Ференца Листа. Мария была необыкновенно музыкальна и постоянно устраивала концерты. Здесь выступали лучшие музыканты Европы, включая Шумана и Листа. Герцогиня постоянно заботилась об уровне Веймарской придворной капеллы. Благодаря усилиям Марии Павловны в Веймаре долго работал композитор и дирижер Иоганн Гуммель. Он умер в 1838 году, и его место долго пустовало. Лист, получив приглашения веймарской владетельницы, с радостью согласился переехать к ней. Хорошее жалованье, оркестр, уютный дом, обширный сад, в котором можно встретить на дорожке добрую герцогскую чету, свобода творить, знать, что тебя ценят, любят, — что еще нужно художнику? Лист ставил на веймарской сцене все, что хотел. Так, он поставил несколько опер Рихарда Вагнера, а его «Летучего голландца», кажется, даже впервые в мире. На Веймарской сцене в 1854 году поставил свою оперу «Сибирские охотники» Антон Рубинштейн. Много Лист сочинял и сам. Там, в Веймаре, родились и были впервые исполнены знаменитые Венгерские рапсодии. У Листа гостил Гектор Берлиоз и множество других великих людей, которых радушно принимали в герцогском дворце... И когда Мария Павловна умерла, стало ясно, что во многом благодаря ей, просвещенной властительнице, цвел этот дивный гений в Веймаре — так она любила и ценила музыку... После ее смерти Лист уехал...
Екатерина Павловна: королева с именем императрицы
Ее рождение в 1788 году не принесло особого счастья ни наследнику престола Павлу Петровичу, ни его супруге великой княгине Марии Федоровне. Да и чему было радоваться: четвертая девка подряд! Да к тому же и роды у Марии Федоровны оказались тяжелейшими, и если бы у постели роженицы не была сама императрица Екатерина II, прикрикнувшая на оробевших было акушерок и врача, погибли бы и новорожденная, и мать.
Императрица писала Мельхиору Гримму: «Великая княгиня родила, слава Богу, четвертую дочь, что приводит ее в отчаяние». Чтобы утешить невестку, императрица дала внучке свое имя — авось станет тоже императрицей Екатериной!
Если бы государыня тогда знала, что и после Екатерины родится еще одна девочка — Ольга Павловна, а потом — о ужас! шестая уже! — Анна Павловна, и только потом, наконец-то, Николай, мужик, как с удовлетворением писала императрица, богатырь!
Я уже не буду цитировать высказывания мемуаристов о небесной красоте, образованности, уме, об искрящихся веселостью глазах юной принцессы. Глаза всех принцесс и непринцесс в шестнадцать лет искрятся веселостью, и все они обворожительны, изящны и грациозны. Одно можно сказать определенно — у Катиш (так ее звали в семье) рано обозначился решительный, целеустремленный, упрямый характер, в ней с юных лет были видны воля, расчетливость, прагматизм и огромное честолюбие, будто данные ей вместе с именем бабушки. А еще у нее был острый язычок, которого многие побаивались.
Но девица в царской семье — не только украшение балов, но и персонифицированная большая династическая проблема — все время нужно думать, как бы ее получше пристроить. Труд, как известно, нелегкий! Поэтому в середине 1800-х годов ее мать, тогда уже вдовствующая императрица Мария Федоровна, стала из Петербурга зорко озирать европейские дворы в поисках достойного для Катиш жениха, но с берегов Невы видно было плохо — европейский горизонт затягивали клубы порохового дыма: шли непрерывной чередой наполеоновские войны.
И вдруг был получен многообещающий сигнал из Хофбурга — в Вене, в апреле 1807 года овдовел австрийский император Франц I: умерла его супруга Елизавета — родная сестра Марии Федоровны. Горе, но не такое, чтобы особенно убиваться по покойной, и тотчас Мария Федоровна, отличавшаяся в этом немецким прагматизмом, решила ковать железо, пока оно горячо: вознамерилась выдать Екатерину за своего только что овдовевшего зятя, цезаря Франца — пусть ее дочь Катиш будет австрийской императрицей Екатериной! Какой шанс! Как это будет великолепно! В качестве свата из Петербурга в Вену отправился князь Куракин. Но вся эта затея не очень понравилась императору Александру I, старшему брату Катиш. Государю было явно неприятно, что его сестра ляжет в постель с немолодым человеком, который раньше жил с его, государя, родной теткой. Что-то в этом сентиментальному государю казалось гадким, нехристианским. Мария Федоровна эти сомнения пыталась развеять: обратилась к синодальным попам, и те, как и следовало ожидать, дали свое полное согласие на такой брак — каноны ведь не нарушены! Но Александр I, в делах касательно семьи обычно не возражавший матери, на этот раз проявил решительность и твердость. Для этого у него были резоны: из памяти Александра не изгладились свежие и очень скверные воспоминания о встречах с императором Францем. Дело в том, что в момент предполагаемого сватовства Александр I вел переговоры с Наполеоном в Тильзите, и воспоминания о Франце были ему тогда особенно неприятны. Куракин, ехавший в Вену через Тильзит, писал Марии Федоровне после встречи с императором следующее: «Государь все-таки думает, что личность императора Франца не может понравиться и быть под пару великой княжне Екатерине. Государь описывает его как некрасивого, плешивого, тщедушного, без воли, лишенного всякой энергии духа и расслабленного телом и умом от всех тех несчастий, которые он испытал; трусливого до такой степени, что он боится ездить верхом в галоп и приказывает вести свою лошадь на поводу». Александр I это видел сам — в 1805 году, проиграв Наполеону сражение при Аустерлице, им, союзникам — Александру и Францу — предстояло как можно быстрее бежать с поля боя, а союзник этот еле держался в седле, не бросать же его, убогого! «Он утверждает еще, — пишет Куракин, — что великая княжна испытает только скуку и раскаяние, соединившись с человеком столь ничтожным физически и морально».