ы Павловны «разговорить» стесняющегося собеседника, «выслушивать, проникаться каждою мыслью и потом передать ее выше в форме, приспособленной к пониманию той среды, в которой она жила». Так она стала своеобразным «медиумом» между либералами и той частью правящей элиты, которая понимала необходимость перемен, но не знала, как их осуществить.
Но Елена Павловна была не только гостеприимной и просвещенной хозяйкой салона, которая умеет слушать и не забывает о чае для спорщиков. Она шла своим путем и в 1856 году решила освободить от крепостной зависимости крестьян собственных имений. Один из видных членов салона в Михайловском дворце, а потом крупный реформатор, Н. А. Милютин написал для Елены Павловны проект освобождения ее крестьян имения Карловка, и в этом проекте было сказано главное: освобождение крестьян надо проводить с землей, за выкуп. Это предложение стало главной идеей освобождения крестьян в 1861 году. Неудивительно, что Елена Павловна одной из первых прочитала еще не опубликованный манифест 19 февраля 1861 года — уж к нему она имела непосредственное отношение.
Еще долго в Михайловском дворце сохранялись традиции и щедрых угощений, и роскошных балов, и музыкальных вечеров, где можно было увидеть Бисмарка и послушать скрипку Г. Венявского, виолончель К. Давыдова, игру на фортепиано Антона Рубинштейна или Гектора Берлиоза. Однако шли годы, таяло здоровье великой княгини, все чаще она уезжала лечиться на воды. Постепенно отошла она и от политики. Умерла Елена Павловна в 1873 году. Но ее вклад в реформы не был забыт: Александр II удостоил великую княгиню Елену Павловну медали «Деятелю реформ», которую она заслужила по праву...
Анна Тютчева: к чему приводит «русская болезнь»
«У меня не было ни одного из тех органов, которые необходимы для того, чтобы там наслаждаться и иметь успех, или приносить пользу», — так писала в 1880 году Анна Тютчева о времени, проведенном при императорском дворе.
Но поначалу все выглядело иначе: указ 1853 года о зачислении двадцатичетырехлетней Анны Федоровны Тютчевой во фрейлины супруги наследника престола Александра Николаевича (будущего Александра II), великой княгини Марии Александровны, был с восторгом встречен в семействе Ф. И. Тютчева. Знаменитый поэт и дипломат был беден, и его очень беспокоила судьба трех дочерей. Федор Иванович пытался пристроить ко двору одну из младших девочек — симпатичную Дарью, но цесаревна неожиданно выбрала немолодую (по тем временам) и некрасивую Анну. Сделано это было не без умысла — молодые и красивые фрейлины нередко оказывались в центре придворных интриг, излишне волнуя кровь мужчин Романовых, что приводило к жутким скандалам. Поэтому, писала Тютчева, «великая княгиня больше не хотела иметь около себя молодых девушек, получивших воспитание в петербургских учебных заведениях... меня выбрали как девушку благоразумную, серьезную и не особенно красивую».
По существу, с указа царя начался третий этап в жизни девушки. По происхождению Анна была наполовину немкой: родилась в 1829 году в Мюнхене, в семье Тютчева, служившего в русской дипломатической миссии при Баварском дворе, и графини Ботмер. До 18 лет Анна жила в Мюнхене, училась в католическом Королевском институте и смутно представляла себе далекую Россию. Но в 1847 году баварский период ее жизни резко сменился орловским: отец покинул службу, вернулся на родину и поселился в своем имении в Орловской губернии.
«Мой отъезд из Германии, — писала потом Тютчева, — навсегда оставил во мне грустное воспоминание. Меня так внезапно, как бы с корнем, вырвали из того мира, в котором протекло все мое детство, с которым меня связывали все мои привязанности, все впечатления, все привычки, — для того, чтобы вернуть в семью, совершенно мне чужую, и на родину, также чуждую мне по языку, нравам, даже по верованиям; правда, я принадлежала к этой (православной. — Е. А.) религии, но никто меня ей не обучал».
И тут у выпускницы женского католического заведения, почти не говорившей по-русски, открылась «русская болезнь» — необъяснимая и сильная любовь к России, стране неблагоустроенной и совсем неласковой даже к своим детям. Эта «болезнь» настигает многих иностранцев, впервые попавших в Россию. Каждого тут покоряет что-то свое, особенное. Для Анны Тютчевой подлинным открытием стали необозримые степные и лесные пейзажи ее второй родины, создававшие «самую поэтическую обстановку для моих юных мечтаний», звуки русской речи, песни, которые повсюду слышались в деревне и в городе. Русская половина крови Тютчевой закипела, и она проснулась патриоткой России. А отсюда два шага до славянофильства — увлечения, страсти, идеологии Тютчевой до гробовой доски.
Второй основой, на которой сформировалась личность Тютчевой, была православная религия. Сама Тютчева — в зрелые годы завзятая славянофилка — так объясняет истоки своей религиозности. В Мюнхенском королевском институте, где она получила образование, ей было дано католическое религиозное воспитание, которое, при всех его недостатках, «внушило нам душеспасительный страх перед тщеславием, легкомыслием, светскими удовольствиями, спектаклями, нарядами, чтением дурных книг... в течение всей своей молодости я никогда не стремилась ни к развлечениям, ни к нарядам... никогда не находила удовольствия в французской литературе, оказавшей такое развращающее влияние на мысли многих молодых девушек. Ко времени моего приезда в Россию, благодаря полученному мною воспитанию и природным склонностям, религиозный интерес был во мне преобладающим...».
Увлечение природой, религией было не случайным. Судя по описанию семьи, которое содержится в ее мемуарах, Анне там жилось не тепло и не радостно: «Мое несчастье — это моя семья. В ней господствует дух уныния, отрицания и сплина, благодаря которым жизнь превращается в непрерывную пытку. Никто из нас не умеет пользоваться маленькими радостями жизни, но зато мы превосходно умеем, благодаря неуживчивости и резкости характера, превращать мелкие жизненные невзгоды в настоящие несчастия».
Но религиозная страсть зрела постепенно, а пока началась придворная служба Тютчевой. Так случилось, что цесаревна Мария Александровна (урожденная принцесса Дармштадтская) — женщина тонкая, умная и добрая — нашла в своей некрасивой, задумчивой фрейлине родственную душу. Совместные прогулки, чтение вслух, а главное, беседы на религиозные темы очень сблизили этих женщин. Оказалось, что обе были очарованы православием. Правда, сначала, как писала Тютчева, «не понимая по-русски, я не могла следить за нашей службой, которая казалась мне длинной и утомительной». Но потом она прочитала написанное по-французски сочинение славянофила Хомякова о православии и у нее открылись глаза — в душу к ней как будто вошел мистический дух русского православия. Это было не истерическое увлечение неофитки, а глубокая искренняя вера: «Потребность в молитве постоянно приводила меня в церковь, и я постепенно стала понимать наши молитвы и проникаться красотой православных обрядов».
Вообще Тютчева была необыкновенной женщиной. Каждый, кто читал ее переведенные с французского языка записки «При дворе двух императоров», с этим согласится. Волевая, решительная, прямая, честная, с твердыми принципами в жизни (при дворе ее за неуступчивость называли «Ершом»), она была великолепно образованна, обладала цепким аналитическим умом, хотя и склонным к догматизму. Вместе с тем Анна Федоровна жила насыщенной эмоциональной жизнью, тонко чувствовала искусство, поэзию. Словом, она резко выделялась среди прочих вполне заурядных обитательниц Фрейлинского коридора Зимнего дворца. Она оставила после себя множество точных, глубоких наблюдений и характеристик. А ее оценка личности императора Николая I, которого она хорошо знала, является общепризнанно классической: «Его самодержавие милостью Божией было для него догматом и предметом поклонения... сохранить этот догмат во всей чистоте на святой Руси, а вне ее защищать его от посягательств рационализма и либеральных стремлений века — такова была священная миссия... ради которой он был готов ежечасно принести себя в жертву... Повсюду вокруг него в Европе под влиянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему... лишь чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало... Глубоко искренний в своих убеждениях... Николай I был Дон-Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом... Вот почему этот человек, соединявший с душою великодушной и рыцарский характер редкого благородства и честности, сердце горячее и нежное и ум возвышенный и просвещенный, хотя и лишенный широты... мог быть для России тираном и деспотом, систематически душившим... всякое проявление инициативы и жизни. Отсюда в исходе его царствования всеобщее оцепенение умов, глубокая деморализация всех разрядов чиновничества, безвыходная инертность народа в целом...»
Немудрено, что влияние умной Тютчевой в придворной среде резко возросло со вступлением на престол в 1855 году императора Александра II и императрицы Марии Александровны, чьим доверенным человеком и любимицей считалась Тютчева. «В свете, — писала Тютчева, — ко мне относятся как к важному лицу, мужчины ищут моего общества, желают знать мое мнение и приписывают мне значение большее, чем я имею в действительности». Она явно была в фаворе и с 1858 года стала гувернанткой царской дочери Марии Александровны, а потом и младших сыновей императора — Сергея и Павла Александровичей. Тютчева оказалась замечательным педагогом, царские дети очень к ней привязались.
Но к началу 1860-х годов оказалось, что благополучие Тютчевой при дворе зыбко. В отношениях Анны Федоровны и императрицы назревал кризис, имевший отчасти личные, а отчасти политические причины. Тютчевой становилось все труднее и труднее жить при дворе. «Свет и светский образ жизни, — писала она позже, — возбуждали чувство пустоты. Среди блестящей толпы, наряженной и оживленной, среди улыбок и банальных фраз, среди кружев и цветов мною овладела какая-то тоска, чувство пустоты и одиночества». Кстати, это чувство испытывали многие умные люди (и государи в том числе), обреченные, в силу своего положения, непрерывно вращаться в круговороте придворных празднеств и церемоний.