Но одно только огорчало Ольгу Валерьяновну — ее по-прежнему не принимали при дворе. Императрица Александра Федоровна, как и много лет назад, считала Ольгу женщиной сомнительной репутации, которая «окрутила бедного дядю Павла». Между тем Ольга, прожившая столько лет в изгнании, так рвалась ко двору, она жаждала признания в царской семье и поэтому искала дорогу или хотя бы лазейку во дворец. И вскоре такую лазейку она нашла. Ее сестра Любовь была близка к кругу поднявшегося на вершину своего влияния Григория Распутина, и через нее удалось устроить встречу Ольги с временщиком. Просительница потом записала в январе 1914 года в дневник: «Впечатление странное, но чарующее. Он меня целовал, прижимал к сердцу, “тяжко полюбил” и обещал, что все сделает “у мамы”, хотя она строптивая». Узнав об этом сомнительном свидании, Павел Александрович был вне себя от гнева — иметь дело с Распутиным для порядочных людей было неприлично!
Но Ольга не успокоилась. Она вновь встретилась со старцем, но уже в его спальне: «Григорий Ефимович заперся со мною в спальне. Говорил, что любит меня так, что ни о чем другом думать не может, целовал меня, обнимал и... взял у меня по секрету 200 рублей. Господи! Что за люди...» Но, видно, тогда деньги были единственным уловом «старца», охочего до прелестей светских дам: «Он с грустным и ласковым видом сообщил, — записала Ольга, — что ничего не добился! В глазах императрицы я все та же интриганка, желающая играть роль и одурачивающая даже его, Григория Ефимовича». Однако через несколько месяцев Ольга своего все-таки добилась (как — история умалчивает): в 1915 году ей был дарован титул княгини Палей, и ее приняла вначале вдовствующая императрица Мария Федоровна, а потом, сопя и хмурясь, и сама императрица Александра Федоровна.
Но пятидесятилетняя княгиня Палей так и не успела насладиться признанием, достигнутым с таким трудом. Началась революция, супруги никуда не уехали. Они сидели в Царском Селе — видно, жаль было покидать свое новое уютное гнездышко. В их дворце были собраны замечательные коллекции. Как вспоминала дочь Павла Александровича Мария, «привезенные из Парижа коллекции находились на своих местах, в застекленных шкафчиках стоял дорогой фарфор, китайские безделушки из камня, старинное серебро, сверкающий хрусталь. На стенах висели картины и портреты, комнаты были обставлены великолепной старинной мебелью. Отец с женой с любовью собирали эти коллекции, и каждый предмет навевал им приятные воспоминания». Оставлять все это не было никаких сил. Кроме того, поначалу революция не казалась великому князю Павлу Александровичу особенно страшной — ведь он был западником, человеком по тем временам передовых взглядов и не раз уговаривал племянника ввести конституцию. Поэтому начавшиеся после отречения Николая II перемены не пугали Павла. Наконец, как многие русские люди, они думали, что — ничего, все скоро утрясется, и мы еще потанцуем на балах!.. Не утряслось. В августе 1918 года в их дворец явились комиссары, конфисковали все продукты и спиртное, а затем арестовали великого князя, к тому времени тяжело больного, а также и их сына Владимира, посадили обоих в знаменитую тюрьму ЧК на Гороховой улице. Ордер на арест был подписан председателем петроградского ЧК М. Урицким.
И тут Ольга Палей, выгнанная на улицу (порой ей негде было ночевать), утратившая также все свои богатства (она передала семейный архив и ценности в австрийское посольство, но и в Австро-Венгрии в 1918 году началась революция, так что все состояние семьи пропало), проявила необыкновенное мужество. В ней, как в нескольких поколениях русских женщин, некогда шедших в Сибирь по Владимирке за своими опозоренными и униженными мужьями и сыновьями, пробудились самые прекрасные христианские черты: милосердие, сострадание, терпение. Она, раньше капризная и избалованная, переменилась. Как и сотни других жен и матерей, Ольга часами простаивала с передачами в очередях у тюрьмы. Она отважно и даже бешено защищала своих близких, в ней и раньше, — как писала в мемуарах Мария Павловна, — «под внешней светской беспечностью всегда бродило нечто необузданное, стихийное». Палей дважды удалось прорваться к самому Моисею Урицкому — главному палачу Петрограда. Он не предъявлял великому князю никаких обвинений, кроме того, что все Романовы, как «враги народа», понесут расплату за все триста лет его угнетения. Впрочем, Урицкий обещал, что дальше Сибири Павла Александровича не пошлют. Видно, что даже ему прямо отказать напористой Ольге Валерьяновне было трудно. А может быть, большевики еще не знали, что делать с членами свергнутой династии — «красный террор» только-только начинался, сам Урицкий был убит в сентябре. Первым в неизвестном направлении увезли с Гороховой ее сына Владимира. Чуть позже он погиб на дне заброшенной шахты в Алапаевске, куда его вместе с великой княгиней Елизаветой Федоровной и другими членами семьи Романовых толкнули палачи. Следствие показало, что, сбрасывая свои жертвы живыми, палачи бросали вниз бревна, камни и гранаты. И, несмотря на это, некоторые из Романовых прожили в шахте еще несколько дней. Но о страшной смерти любимого сына — доброго, умного, талантливого, Палей узнала только за границей. По отзывам многих людей, Владимир Палей был человеком исключительных способностей — поэт и художник (его сводная сестра Мария Павловна вообще считала, что это был гений, не успевший расцвести).
Но еще до известия о гибели сына Ольга 30 января 1919 года из городской газеты узнала, что Павла Александровича расстреляли вместе с другими тремя великим князьями. Вначале его, тяжело больного человека, перевели в тюремную больницу. Там Палей видела мужа в последний раз. А затем Павла перевезли в Петропавловскую крепость и расстреляли у ямы. Затем яму завалили дровами и так сожгли трупы казненных. Палей заказала панихиду по мужу (о чем было даже помещено объявление в газете) и потом бежала в Финляндию, куда она накануне отправила дочерей. Сила ее горя была так велика, что организм не выдержал — у нее обнаружился рак, и только срочная операция спасла ее жизнь, точнее, продлила ее существование на земле. «Она вышла на свет, — писала Мария Павловна, увидевшая Ольгу в Париже в 1920 году. — Смертельно бледное, прозрачное лицо, невероятно постаревшее, в морщинах. Она как-то стала меньше ростом, вся ссохлась... Горе совершенно изменило ее, сломленный, несчастный человек, она едва могла связать пару слов, додумать мысль до конца. Не осталось и следа былой выдержанности, самообладания; несчастья поселили в ней ужас, сокрушили ее; она безропотно, всем существом отдалась им». Годами, днем и ночью, до самой своей смерти в 1929 году, она терзалась мыслью, что в самом начале революции могла (с ее-то энергией, связями и расчетом!) вывезти мужа и сына из России — ведь парижское гнездо ждало их. Но почему-то этого она не сделала...
Кронпринцесса Шарлотта Христина София
Император Петр I
Екатерина I
Цесаревна Анна Петровна
Петр II
Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая
Княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая
Правительница Анна Леопольдовна
Император Иоанн VI Антонович
Императрица Анна Иоанновна
Великая княгиня Екатерина Алексеевна
Конный портрет императрицы Екатерины II
Императрица Екатерина II в дорожном костюме
Княжна Тараканова
Великий князь Петр Федорович
и великая княгиня Екатерина Алексеевна
Бегство Екатерины из Петергофа
Великий князь Павел Петрович
Великая княгиня Мария Федоровна
Император Павел I с семьей
Графиня Прасковья Ивановна Шереметева
Граф Николай Петрович Шереметев
Великая княжна Александра Павловна
Княгиня Екатерина Романовна Дашкова
Фрейлина Екатерина Ивановна Нелидова
Анна Алексеевна Орлова-Чесменская
Великая княжна Мария Павловна
Анна Павловна, королева Нидерландов
Игуменья Мария.
В миру Маргарита Михайловна Тучкова
Великая княгиня Анна Федоровна
Портрет графини Юлии Павловны Самойловой,
удаляющейся с бала с приемной дочерью
Амалией Пачини
Великая княгиня Елена Павловна
Князь Дмитрий Владимирович Голицын
Княгиня Наталья Петровна Голицына
Идалия Григорьевна Полетика
Императрица Мария Александровна
Княжна Екатерина Михайловна Долгорукая-Юрьевская
Вера Николаевна Фигнер
Заключение
Какая же у меня была сверхзадача, зачем я все это писал? С одной стороны, мне хотелось что-то противопоставить заполонившим полки так называемым «женским историям» о неких «сокровенных подругах» из прошлого. Авторы их, все как один, принадлежат к лучшей части человечества, густо мешают слюни, патоку, мед, слезы и во всем этом валяют своих героинь, пересыпая тексты диалогами, которых не было в жизни. Поэтому я задался вопросом: можно ли вообще писать о женщинах без «надрыва», спокойно, в рамках исторической науки, без вранья? Я попробовал — не мне судить, как это получилось.
С другой стороны, для меня все эти рассказанные истории женщин — часть истории России, порой не всегда всем известная, но важная и даже символичная. Тут неизбежно напрашивается популярное сравнение, возникает образ, выраженный в знаменитом афоризме философа Николая Бердяева: «У России женская душа». Я не настолько примитивен, чтобы повторять мужскую шовинистическую чепуху к этому случаю — мол, похоже-похоже: слабость, непредсказуемость, капризность, нелогичность, покорность чужой воле, любовь к тирании — все это было в нашей истории! А что, разве в истории какой-либо другой страны этого не было? Всё, естественно, гораздо сложнее. Может быть, речь идет о нашем восприятии страны, родины, России в образе (облике) женщины (вспомним плакатный штамп времен войны — «Родина-мать зовет!»). Но тут же отмечу, что многие (хотя и не все!) народы мира, подобно русскому народу, воспринимают свою страну как женщину-мать. В этом, вообще-то, нет ничего удивительного, и это прямо вытекает из древних религиозных культов матери-земли, обожествления родящей почвы.