Недалеко от трактира «Маргарита» был небольшой пустырь, на котором с незапамятных времен лежали штабелями бетонные плиты где-то на уровне коленей. Вот на этих плитах, предусмотрительно положив под седалища картонки (профилактика простатита и геморроя), и расположилась бригада бетонщиков. По сложившейся традиции, выложив незамысловатую закуску на заранее приготовленную газету, бригадир налил всем по первой. Первая, согласно заводским обычаям наливалась по «Марусин поясок» – то есть до верхней горизонтальной линии пластикового стаканчика. Первый тост надлежало говорить старшему. Бригадир Кобчик выплюнул окурок «Примы», подпаливающий ему ус, посмотрел на Серегу и торжественно, но поучительно пробубнил:
– Ну, эта, ’мля… Ничо страшного… Все будет хорошо, ’мля!
Серега все сердцем прочувствовавший искренность тоста, одобрительно буркнул: «Быть добру!», выдохнул и махом залил в себя содержимое стаканчика.
Волна добра и теплоты захлестнула почти мгновенно. Может, потому, что он с утра ничего не ел. Может, потому, что весь день он был на нервах и эмоционально истощен. Может, потому, что он находился в компании близких людей (которые, на минуточку, бесплатно его угощали, что весьма значительно влияет на волну добра и теплоты, особенно на теплоту). Может, и вовсе по совокупности всех вышеперечисленных факторов.
После третьего «Быть добру», когда Костян с бригадиром Кобчиком закурили, а Паша Тихоход уже с немигающими стеклянными глазами сел мимо своей картонки, Серега с надеждой спросил у бригады, что же ему делать дальше.
– Иди с мамкой в контору, ’мля, – посоветовал бригадир Кобчик, – Пусть порыдает, ’мля.
– Можно с мамкой, – начал фонтанировать идеями Костян Логунов, – а можешь еще раз завтра сам прийти. Корзон же суд устраивал, вот ты к нему придешь такой, типа, с этой, как её… эпиляцией…
– Апелляцией, ’мля! – авторитетно поправил бригадир. Он тоже время от времени смотрел «Час суда» и был знаком с некоторыми юридическими терминами.
– Точно! – продолжил Костян, – И такой, начинай ему наращивать понятия, типа, я без цеха не могу, я к вам каждый день ходить буду, пока вы меня не вернете на работу, я всё осознал, я теперь другой человек, вы меня не узнаете, я вообще через пару лет стану в своей бригаде бригадиром…
– Хуедиром, ’мля, – укоризненно прервал коллегу бригадир Кобчик. У Александра Ивановича была небольшая особенность: по мере опьянения в нем просыпался поэтический дар. Но почему-то все слова он рифмовал исключительно с матюгом из трех букв.
– Иваныч, та это, типа, для Корзона, – примирительно забуксовал Костян.
– Тогда ладно, ’мля, – согласился Александр Иванович.
Щавелю совет понравился. Окрыленный надеждой, он схватил свой стаканчик и по привычке огласил тост: «Быть добру!». Бригада его единодушно поддержала. Паша Тихоход молча попытался сесть на плиту, но промазал и, обдирая спину о бетонный край плиты, медленно уселся прямо на землю. Поднимать его ввиду бесперспективности не стали. Методом неоднократного эксперимента бригадой было установлено, что чем ниже Паша Тихоход к земле, тем меньше водки на него нужно тратить. Костяна в этот день прорвало на дельные советы. Он припомнил, что сейчас идет набор в частную фирму, занимающуюся промальпинизмом, и с Серегиным опытом его заберут с руками и ногами. «Всё то же самое, только высоко» – объяснил он специфику работы. Потом он припомнил, что с сентября начинается всезаводская программа «Молодежь-2007», означающая, что завод будет обязан набрать свежие кадры из молодежи. Обычно это выпускники ПТУ, но частенько по программе устраивались случайные люди, необязательно с дипломами и удостоверениями. Заводской отдел кадров работал по старому, еще советскому принципу: сказали набрать 500 новых сотрудников, значит, набрали тех, что были в дни старта программы. Куда девать людей без опыта работы, это уже не проблема отдела кадров. В конце концов, всегда нужны бетонщики, монтажники, маляры, слесари третьего разряда, работающие по принципу «принеси-подай». И это не считая Цеха Здоровья и Благоустройства, в который брали всех кривых, косых, сирых, убогих и прочих юродивых. Там опыт в принципе не нужен: ямки для саженцев копать, бордюры красить или деревья белить любой сможет. По словам Костяна выходило, что даже если вдруг Серегу уволят, он может пойти работать промальпинистом или вообще через месяц обратно устроиться на завод, только в другой цех. Бригадир Кобчик тоже поддержал молодого коллегу, сообщив, что в гастроном возле его дома требуются грузчики. Паша Тихоход медленно, как старый ржавый автобот, из позы на корточках сидя трансформировался в позу эмбриона лежа. Дело было обычным – это означало, что Паше больше не наливать, ведь он достиг своего самого блаженного состояния, нырнул в какую-то свою личную волну, где хорошо и спокойно. Остаток водки был допит втроем. Плескаясь в волне добра и теплоты Серега Гоменюк уже не чувствовал страха перед будущим. Как можно бояться чего-то, когда тебя окружают такие замечательные, добрые, умные, понимающие люди, которые всегда помогут хорошим советом и в случае трудности протянут (скорее всего) руку помощи? Ему хотелось обнять каждого, рассказать какие они молодцы, как он их ценит и уважает. Но бригадир Кобчик пьяных объятий не любил, Костян когда пьяный – дерзкий, не факт, что ему это понравится, а Паша, находясь в своем уютном мирке, вряд ли уже способен осознать всю сердечность Серегиных признаний. Наконец водка закончилась. Костян, Серега и бригадир Александр Иванович были уже весьма нетрезвыми, но еще достаточно разумными и прямоходящими. Самый адекватный из коллег, естественно, им оказался бригадир Кобчик, собрал пустые бутылки и стаканчики в пакет, всем видом демонстрируя, что банкет удался, но пришло время его завершить. Однако Логунов достигнул состояния, которое Серега называл «дерзким», а сам Костян идентифицировал как «удаль молодецкая в момент осознания, что один раз живем», а потому выдвинул контрпредложение:
– Иваныч, а давай по приколам?
Приколами Костян называл иностранные спиртные напитки или коктейли. В моменты пьяной «дерзости» он внезапно осознавал, что жизнь проходит, а он так и не пожил как нормальные люди. В случае Логунова жизнь «нормальных людей» означала всего лишь потребление крепких напитков, которые пьют герои зарубежных фильмов и сериалов. Он уже водил бригаду в неполном составе (Паша, естественно, пропускал по причине предварительного отключения сознания посредством водочки из трактира «Маргарита») пробовать мартини в бар «Сказка», который находился недалеко от районного исполкома. Логунову нравился Джеймс Бонд, не конкретно кто-то из актеров бондианы, а сам образ уверенного, сильного мужчины, которого боятся враги и в которого влюблены все женщины. Поэтому приведя в бар «Сказку» Щавеля и бригадира Кобчика, он громко закал три мартини, не забыв добавить «взболтать, но не смешивать». Бармен, с первого взгляда понявший социальный и интеллектуальный уровень заказывающего напиток Бонда, естественно, не стал заморачиваться с приготовлением коктейля Веспер или Грязного мартини, а просто налил в коктейльную рюмку первого попавшегося вермута, густо посыпал сахаром края бокала, предварительно смазанные лимоном, и добавил по паре оливок. Троицу вкус напитка вполне удовлетворил, хотя бригадир Кобчик и посетовал, что для такого мужика как Бонд, напиток слабоват. Вкусовые рецепторы у них уже были забиты трехчасовым полосканием водкой в трактире «Маргарита», но все мысленно поставили себе галочку «выпить мартини, как Джеймс Бонд – выполнено!». Ощущение прикосновения к культовому персонажу кинематографа Костяну понравилось и в моменты алкогольной «дерзости» его всегда тянуло попробовать новых напитков и новых ощущений.
– По хуёлам, – пусть и пьяный, но ответственный бригадир Кобчик продолжал поражать коллег своим поэтическим даром, – завтра на работу, ’мля.
Аргумент был весомым, но жажда приключений пересиливала. В итоге бригада приняла соломоново решение: бригадир Кобчик едет домой, а Костян с Гоменюком едут в бар «Сказка» в поисках приколов. Щавель не удержался, обнял бригадира на прощание, но тот, на удивление, не рассердился по обыкновению, видимо, Серегино увольнение чиркнуло его по сердцу, а дал младшему коллеге напутствие:
– Не бзди, ’мля! Все буде хорошо, ’мля!
И пыхтя папиросой в уголке рта, зашагал на автобусную остановку. Костян с Серегой, держа Тихохода под руки с обеих сторон, ждали своего трамвая. Первым подошел ТРИНАДЦАТЫЙ.
– Давай дождемся четырнадцатого? – попросил Щавель.
– Какого хрена? – Костян, вцепившийся в подмышку постоянно заваливающегося, как Пизанская башня Тихохода, начал заводиться.
– Ну, так. Просто, – Сереге неудобно было признаваться в собственных суевериях.
– Короче, не хочешь – не едь, – озлобленно поставил вопрос ребром Логунов.
Щавель подумал секунду и рассудил, что, во-первых, ему ну о-о-очень не хочется вот так заканчивать вечер – волна добра и теплоты требовала еще больше жидкости, а во-вторых, все, что могло с ним сегодня случиться плохого – уже случилось. Коллеги занесли Пашу в полупустой вагон, усадили на свободное заднее место, где и оставили, полностью доверив его дальнейшую судьбу полной красноносой кондукторше, а сами сели рядышком возле средней двери.
Через полчаса они уже были на нужном месте. Смеркалось. Курить в баре не разрешалось, и Костян решил перекурить возле входа в бар. Возле самого бара «Сказка» на стульчике сидела пожилая цыганка, с большими золотыми серьгами, в цветастом платке, накинутом на плечи, длинной черной юбке и при этом босая. В руках цыганка держала картонку, на которой черным маркером без знаков препинания был указан весь спектр производимых ею услуг: «ГАДАЮ НА ТАРО КУПЛЮ СЕРЕБРО». Что такое таро Гоменюк не знал. Подумал, что это, скорее всего, какая-то кофейная гуща. Бывает же чай каркаде, наверное, есть и кофе таро. Цыганка, увидев, что Серега смотрит в её сторону, начала свой обычный цыганий маневр издалека: