Вася кивнул и не спеша похромал в сторону посадки. Серега вернулся на свое место. Открыл новую бутылку, плеснул себе в стакан. Прежде чем выпить огляделся по сторонам, мало ли, вдруг Гендальф вернулся или какой хороший знакомый появился.
Знакомый действительно появился, но назвать его хорошим язык не поворачивался. Возле входа в магазин стоял и презрительно смотрел на Щавеля монтажник с их ремонтного участка – Мищук Андрей. Гоменюк с Мищуком кроме того, что работали на одних объектах завода, раздевались в одной раздевалке и мылись в одной бане, больше никак не пересекались, даже не здоровались друг с другом. Вернее, Мищук не здоровался с Серегой, а Серегу это устраивало, он и не пытался завязать с ним хоть какие-то отношения. Все дело в том, что эти, казалось бы, обычные рабочие парни были приверженцами абсолютно полярных жизненных идеологий. Андрей Мищук был человеком непьющим. Чтобы подчеркнуть всю пропасть, лежащую между парнями, нужно добавить, что Андрей Мищук был человеком принципиально непьющим. Это был крепкий, широкоплечий мужчина тридцати лет с приятными симметричными чертами лица и весьма вспыльчивым нравом. Если бы Мищук пил, Серега отнес бы его к категории «агрессивные», но Андрей алкоголь не употреблял, а значит, был вне категорий классификации. Щавель недолюбливал и побаивался Мищука из-за трех его фанатичных пристрастий. Первым пристрастием Андрея Мищука был футбол. Причем не весь футбол целиком, а один-единственный клуб, о котором фанатичный монтажник мог рассказывать всем и везде, чем помимо Сереги Гоменюка напрягал остальных работающих рядом с ним людей. Название клуба Серега не помнил, оно было длинным и с кучей согласных, такое сразу не запомнишь. Футбол, как и вообще весь спорт его не интересовал – что находят люди в наблюдении, как двадцать два здоровых мужика бегают за одним мячом, Щавель не понимал. Но из бесконечных горячечных рассказов Мищука Серега запомнил, что клуб этот находится в Англии, что его игроки носят красные футболки, что его много лет возглавляет какой-то очень хороший тренер (о нем Мищук говорил с благоговейным придыханием), что клуб этот выиграл очень много титулов. Особенно часто Андрей рассказывал, как его любимый клуб в конце девяностых в финале какого-то престижного турнира, проигрывая по ходу матча, в последние несколько минут смог героически переломить ход игры и выиграть турнир. Этим событием Мищук всегда подчеркивал, что значит спортивный дух победителя, а также мудрость руководящего тренера, который в последние минуты игры выпустил на поле правильных запасных игроков, забивших решающие голы. Сам Мищук также в детстве играл в футбол, но порванные мениски очень быстро помогли закончить спортивную карьеру. Тем не менее (и это было вторым безумным пристрастием), детские травмы не смогли помешать Андрею Мищуку стать фанатичным последователем здорового образа жизни. Он не пил, не курил, ежедневно занимался йогой, подтягивался на турниках, катался на велосипеде (сколько позволяли травмированные колени), соблюдал режим сна, спал по девять часов, правильно питался, сверяясь с лечебными диетами и считая калории, ставил очистительные клизмы и делал дыхательную гимнастику. Третье пристрастие Мищука тянуло корни из второго. Точно так же фанатично, как он следил за своим здоровьем, Андрей порицал пороки, ведущие к ухудшению оного. В частности, праздность, лень, обжорство и пьянство. Естественно, все это подкрепляя наглядными примерами из жизни окружающих его людей, ничуть при этом не деликатничая. Стоило только кому-то вблизи Мищука пожаловаться на состояние своего здоровья, как тот, ничуть не стесняясь в выражениях, рассказывал человеку, что это от того, что тот алкоголик, обжора или аморфное существо, проводящее лучшие годы жизни на диване перед телевизором. Естественно, Серега Гоменюк являлся типичным примером порочного образа жизни. Часто в его присутствии Мищук размышлял о том, что вот, мол, молодой пацан, тридцати еще нет, а уже конченый алкаш. И что вместо будущего у него лечение от язв, циррозов, желчекаменных болезней, ишемической кардиомиопатии и других заболеваний сердца, неврологических, гипертонических и мочеполовых заболеваний. Такие разговоры Серегу раздражали, но спорить с Мищуком он не пытался, все-таки тот был слишком вспыльчив, а самое главное – сильнее и здоровее. Так что в подобных ситуациях Щавель просто негромко бубнил себе под нос, что Мищук монтажник, а не врач, и спешил отойти на безопасное расстояние.
Сидя за белым с подпалинами пластиковым столом, Серега Гоменюк прямо-таки физически ощущал давление ледяного презрения, струящегося из серых глаз фаната английского футбола. Мищук в красной футболке любимого клуба сделал три глотка купленной в «Поляне» минералки (естественно, без газа), презрительно оглядел стоящую на столе бутылку водки и лихорадочно зажатый в руке отравленного бетонщика белый пластиковый стаканчик. Пристально глядя Гоменюку в глаза с выражением величайшего омерзения, Мищук прошел мимо Сереги.
От этого выражения лица и от этого взгляда Щавелю, которого и так коробило от панибратства Васи Жомуля, сделалось невыносимо противно. Ему даже на секунду показалось, что он делает в этой жизни что-то не то и не так. Эта мысль неожиданно вызвала у него острую жалость к себе, которую уже весьма нетрезвый бетонщик спутал с пеной зарождающейся волны добра и теплоты, которую он так ожидал. Боясь спугнуть её, Серега предпринял, как ему показалось, самое логичное действие. Он залпом выпил жидкость из стаканчика, макнул хлеб в красную юшку бычков и закусил. Снова налил, выпил, закусил и стал томительно ожидать, когда волна любви, добра и теплоты затопит всю ту колючую пустыню презрения, оставленную Мищуком. Волна все не приходила. Вместо неё возникло ощущение, будто Серегу в цирке распилили, предварительно накачав успокоительным. По его ощущениям, у него стали отказывать части тела и некоторые органы. И что самое обидное, первым начал отказывать мозг.
Сначала информация стала поступать каким-то странным фрагментарным калейдоскопом из видений, запахов и ощущений. Но самый большой эффект паленая водка оказала на зрение. Мало того, что все двоилось, так это двойное изображение еще и плыло. Вот какой-то сдвоенный трамвай, вот раздвоенная черная пепельница, пытающаяся уплыть вместе со столом куда-то в правый верхний угол. Оле-гу-нар-соль-скья-ер. Вот чьи-то руки закрывают банку с кабачковой икрой, кидают её в кулек, туда же летит хлеб кусочками и недопитая бутылка водки. В Серегин карман насильно запихивают его же мобильник с отломанным джойстиком. Вот те же руки вручают ему кулек, в который Серега вцепляется где-то посередине. Теперь уже другие руки подталкивают его, и вроде бы женский голос что-то говорит, но непонятно что. Голос тоже уплывает куда-то в правый верхний угол. Вот Серега спотыкается о трамвайные рельсы, но не выпускает кулек из рук. Логическое мышление работает по принципу сцепки двух плохо прилегающих друг к другу электрических проводов: они искрят, рискуя окончательно перегореть, однако свет хоть и мигает, но все еще возникает.
«Кулек сейчас важнее всего. Это символ. Символ того, что я не конченый алкаш. Я просто чуть не рассчитал дозу. Оле-гу-нар-соль-скья-ер. Я принесу кулек домой. Ведь там хлеб. И мобильник. Но важнее сейчас хлеб, вернее кулек. Нет, все-таки хлеб. Я буду есть его с чаем и с вареньем. Вместе с мамой. Я мужчина. Добытчик. Хлеб моя добыча. И икра. Оле-гу-нар-соль-скья-ер».
О водке лучше не вспоминать. Вспомнил. Лекарство, настоянное на болотной воде.
Щавель блюет согнувшись. Центр тяжести планеты смещен, поэтому он падает, инстинктивно выставляя вперед левую руку. В правой кулек. Это символ. Его нужно принести домой. Левая рука попадает в блевотину. Серега, стоя на коленях, вытирает руку о траву. Он отползает под дерево. Блюет под деревом. Отползает под соседнее дерево. Подальше от рвоты. До дома недалеко, но нет сил идти. Все плывет в правый верхний угол. Главное – не потерять кулек. Серега ложится на правый бок в позе эмбриона. Под мышкой зажат кулек. Сознание пропадает. Сознание появляется. Темнота. На небе куда-то в правый верхний угол уплывает Большая Медведица.
«Рядом кто-то лежит. Это что, Вася Жомуль? Откуда он тут взялся? Или не он? А кто тогда? Неважно. Кулек на месте. Сколько времени? Неважно. Нужно постараться дойти домой».
Он встает. Шатает уже меньше. Рука с зажатым посередине кульком затекла. Он шатается, но идет домой.
«Пить хочется. Оле-гу-нар-соль-скья-ер. Дома попью. Кулек на месте. Это символ. Я не конченый алкаш. Это уже точно».
Вот, наконец, и дом.
Дверь не заперта. Мать не запирает её, пока сын не вернется. Он пьяный не всегда может открыть её ключом. Серега зашел, закрыл за собой дверь, держась руками за стену, проковылял в свою комнату, камнем рухнул на тахту и окончательно провалился в неосознаваемую бездну.
Понедельник
Пробуждение было тяжелым. Вернее, пробуждения как такового не было. Было медленное осмысление себя в действующей реальности. Голос матери из просто набора звуков стал ощущаться сначала как эмоциональный односложный бубнеж, потом стали проступать какие-то слова, но пока еще без смысловой нагрузки. Со временем Щавель вычленил «опоздаешь» и «уволят». Второе слово было настолько страшное, что Серега сразу перестал его понимать, а вот с первым надо было что-то делать. Он открыл глаза и попытался встать. Монах-буддист, поселившийся в голове, тут же поздравил Серегу с подъемом, ударив ему в череп над правой бровью со всей силы, и продолжал бить с издевательским интервалом: оле-гу-нар-соль-скья-ер, оле-гу-нар-соль-скья-ер. Нащупал в кармане мобильник, долго смотрел в экран, сосредотачиваясь. Осознал, что зарядки осталось на два последних деления и что времени уже половина восьмого. Он опоздал на работу. Тошнило и хотелось в туалет. Кулек, которым вчера был символом добытчика, валялся возле входной двери. «Донес все-таки!» – с радостью бойца, вынесшего с поля боя командира, выдохнул Гоменюк. Радость закончилась, когда он стал осматривать себя. Руки были расцарапаны, ногти все в грязи, к одежде присохла какая-то зловонная жижа.