- А дальше что, капитан? Привел нас помирать сюда?..
- Шутишь, папаша! Еще такая смерть не родилась, чтобы голыми руками взяла комсомольцев. Руки у нее коротки, - твердо сказал Павло и весело взглянул на Прокопа Журбу и на Алексея Званцева.
Те приободрились, распрямились, смотрели посветлевшими глазами вперед, словно хотели разглядеть, что творится за слепящей линией пустынного горизонта.
- Помните, ребята, Корчагина?
- А как же! - бодро откликнулся Прокоп.
- Знаем, - тихо добавил и Званцев.
- Ведь он один был против бури, а нас четверо. Не забывайте, братцы, об этом, - проговорил Павло.
- Земля-матушка - одно дело, а море - совсем другое, - буркнул Фрол.
- Ну, папаша, это ты преувеличиваешь, - сказал Павло. - А если бы Павка Корчагин был матросом, разве от этого изменился бы его характер? Ни за что на свете. Да он бы еще и не такую бурю выстоял, как на той земле, что вся горела…
Фрол глухо кашлянул, но спорить не стал:
- Ну, командуй дальше. А мы за тобой пойдем… Я так есть хочу и пить, что, кажется, отдал бы сейчас все казенные двенадцать тысяч за кусок хлеба и ведро воды. Отдал бы и глазом не моргнул. А потом бы отработал. За мной долг не пропадет. Вся Гоголевская улица в Саратове знает… Весь институт в городе Горьком видел, кто я такой…
- На море автолавок нет, - заметил Павло.
- Жаль, ох как жаль, что нет, - кусал выцветшие на солнце усы Фрол.
Когда он угомонился, Павло набрал полные пригоршни морской воды и, запрокинув голову, принялся полоскать рот. Полоскал долго и, казалось, с удовольствием, даже в горле булькало. Потом намочил волосы, плеснул водой в лицо. Полил обнаженную грудь и, повернувшись ко всем в шлюпке, весело сказал:
- Вот так делайте, браточки. Помогает… Утоляет жажду, солнце не так жжет…
И набрав флягу морской воды, стал поливать Алексею Званцеву голову, грудь. Лил за ворот. Заставлял полоскать рот. За ним стали плескаться и Прокоп с Фролом. Сначала несмело, а потом все решительнее. И все хоть на какое-то мгновение сразу почувствовали себя лучше, бодрее, словно напились чистой воды, поели свежего хлеба.
А тут еще поднялся западный ветер, и матрос Журба закричал, чтобы ставили парус из плащ-палатки. Парус поставили, прикрепив один конец к большому шесту, в уключине, а второй - к короткой палке, двигая которой и управляли парусом. Попутный ветер весело погнал шлюпку на восток. Он отлично дул весь день, и возле паруса установили вахту. Каждый стоял по часу. Павло завел свои часы, как только взошло солнце. В шлюпке наступил точный распорядок дня. Час стой на вахте, два часа лежи в люльке. Лежи и поливай себя водой, полощи рот. Жажда проходила на какое-то время, но потом снова сжимала горло горячими тисками. А голод уже не проходил. Он душил их так, что замирало сердце.
К вечеру они проснулись и увидели удивительную картину. Ветер стих. Возле паруса, упав грудью на банку, спал Прокоп Журба. На горизонте берега не было. Желанная, взлелеянная в мечтах Балаклава исчезла. Они разбудили матроса, сняли парус и прикрылись им все трое, потому что вечерняя прохлада давала себя знать, Алексея Званцева накрыли ватником Каблукова.
- Ну и климат проклятый, чтоб ему добра не было, - ругнулся Фрол. - Днем жарит, как в пекле, а ночью холод. Тут и здоровый завоет… Нет лучше, как у нас на Волге…
Павло неизвестно зачем опустил руку в море, и она сейчас же заиграла мириадами зеленоватых искр, словно засияла алмазами. Но ни Павло, ни Прокоп с Фролом не обратили на это сияние никакого внимания. Им теперь было все равно.
Надвигалась третья тяжелая и голодная ночь. А сколько таких ночей еще ждет и подстерегает их впереди, среди безлюдного моря?
Павло подумал об этом и невольно замер. А тут еще песня неумолчно звенит:
Плещут холодные волны…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
- Ребята, - еле слышно простонал Алексей Званцев и, приподняв ослабевшую руку, вяло поманил к себе всех троих.
Он уже не просил ни воды, ни хлеба, знал, что их нет. Кажется, прошла вечность с того момента, когда он в последний раз вдыхал сладкий запах свежего хлеба, чувствовал во рту целительную прохладу родниковой воды. Он посмотрел вокруг запавшими глазами и опять увидел ненавистное море, как вчера, позавчера, пустое и чужое. Берег давно исчез, и Алексей даже не мог теперь сказать, с какой стороны он был, этот спасительный берег. И чайки исчезли. Они побоялись лететь за шлюпкой в такую даль. Теперь севастопольцы были в море одни, обессилевшие от голода и жажды. Все как-то притихли, завяли, забыв счет дням и часам. Только их командир, капитан Заброда, еще крепился.
Он проснулся сегодня, как и в первые дни, до восхода солнца, умылся по пояс холодной водой, прополоскал рот. Несколько раз глотнул ее, противную, гадкую. Потом завел карманные часы и, подражая радио, закричал, сложив ладони рупором:
- Говорит Москва! Доброе утро, товарищи! Сегодня десятое июля…
Прокоп и Фрол зашевелились на корме, заплескали водой. Кто-то из них спросил:
- А какой сегодня день, капитан?
Заброда неуверенно развел руками.
- А этого я уж и не знаю, братцы. Чего не знаю, того не знаю.
Он перебрался к ним на корму, и они о чем-то тихо заговорили, глядя мутными, осоловевшими глазами в необъятное море.
Званцев подумал, что говорят о нем, и позвал их к себе:
- Ребята! Я не слышу вас. Идите сюда… Может, мне полегчает…
Тяжело и неуверенно переступая через банки, скользя по решетчатому дну шлюпки, они подошли и сели возле Алексея, притихшие и угнетенные, ожидая, что же сегодня скажет им командир.
Павло перевязал Званцева, смочив бинты в морской воде. Теперь он сам стирал их и сушил на горячем солнце. Прокоп с Фролом увидели на спине капитана кровоточащую рану, которая никак не заживала. Алексей тихо сказал:
- О чем вы там шепчетесь без меня на корме? Говорите так, чтобы и я слышал…
- Да что там говорить? - безнадежно махнул рукой Фрол Каблуков.
- Нет, говорите, - настаивал Званцев. - А то капитан лежит рядом со мной и все только успокаивает… А зачем оно мне, это успокоение? Я же не маленький. Война есть война… Отчего вы замолчали, браточки?
- Мы не замолчали, - отозвался Павло, - слушай, что я им говорю. Тут скрывать нечего… На веслах мы уже идти не можем. Ты ранен, рана твоя не зажила. Прокоп еще больше ослаб. А мы вдвоем с Фролом на этих веслах далеко не уплывем. Что же нам остается? Ждать. Только ждать, пока нас не заметит какой-нибудь корабль и не подберет. Тут часто летают гидросамолеты, это их трасса. Они-то уж непременно нас увидят и сбросят аварийный бортпаек, а там и катера наведут. Я решил лечь в дрейф. Мы начинаем дрейфовать. Нам надо лежать спокойно. Как можно меньше двигаться, разговаривать, чтобы не растрачивать энергию. Человек без еды может прожить сорок три дня. Поверьте мне, друзья, я учился в мединституте и точно знаю. Один немец, забыл фамилию, голодал сорок три дня.
- Вранье, - с бешенством сказал Фрол. - Мы за какую-нибудь неделю почти скрючились от жары и голода, а ты нам про сорок три дня треплешь.
- Ох, капитан, не мучай нас, - пошевелил посиневшими губами Журба.
Они взглянули на врача так зло, словно готовы были разорвать его на куски. Фрол Каблуков даже зубами заскрипел. «Еще мгновение - и он бросится и начнет душить. Ну что же. Это абсолютно естественно в таком состоянии, - спокойно подумал доктор. - Забудь, что ты сам голоден и обессилел. Помни, они больные. А тебя как учили обращаться с больными? Забыл? Нет, не забыл еще». И он, вкладывая в каждое слово всю свою душу, приложив руку к сердцу, сказал:
- Честное комсомольское, браточки! Верьте мне. Тот немец действительно голодал сорок три дня. Правда, он пил воду. Воды ему давали вдоволь. И вода разлагала запасы, которые были в организме. Этим он и жил…
- А чтоб он смолы напился! - выругался Фрол, но уже не так Озлобленно.
- Воду пил, - мечтательно сказал Прокоп Журба и вдруг спросил: - А мы что будем пить?
- И мы будем пить воду, - удивительно спокойно ответил Павло. - Вот смотрите…
Он отцепил флягу, которая до сих пор болталась на поясе, наполнил ее морской водой, прополоскал, вылил, снова наполнил флягу свежей водой и, не колеблясь, прижал к губам. Глотнул раз и болезненно сморщился. Второй раз глотнул, зажмурив глаза. Глотнул третий раз. Резкая боль словно тисками сдавила желудок, что-то вдруг подкатило к горлу, и Павло еле сдержался, чтоб его не вырвало.
Все трое смотрели на Павла как завороженные, словно он проглотил гадюку. Смотрели со страхом и недоверием, но в их глазах уже вспыхнули теплые искорки надежды.
- Ну, вот и все, браточки, - тяжело передохнув, сказал Павло. Даже улыбнулся своей скупой, но доброй улыбкой.
Фрол внимательно взглянул на матроса и, показав глазами на врача, хмуро спросил:
- Ты видел?
- Видел.
- Он пил эту воду?
- Пил.
- Ну как она? - спросил Фрол уже врача.
- Противная. Хуже касторки. Но это единственное для нас спасение. Другого нет и не будет. И запомните еще, что кубометр морской воды содержит в себе вдвое больше питательных веществ, чем кубометр самой хорошей плодородной земли. Я только что припомнил. Когда-то мы изучали все это на морском факультете в медицинском! - громко и даже несколько патетически воскликнул врач.
Фрол разгладил усы, попробовал улыбнуться:
- Чудеса! У нас, в Саратове, говорят: ведро воды заменяет стакан молока. Пей, дурак, воду…
- Молоко - штука нехитрая, - заметил Павло. - Его любой дурак выпьет. А ты морской водички попробуй. Соленой, с йодом и фосфором. Вот это подвиг…
- А ну-ка, давай я попробую! - оживился Фрол.
- Подождите. Я вам приготовлю с пантоцидом. Может, будет не так противно, - сказал Павло и, набрав воды, бросил во флягу две таблетки пантоцида. Взболтав получше и отпив пару глотков, передал флягу Фролу.
Тот, зажмурив глаза, глотнул раз, другой, не отрываясь, не дыша. Поморщился, замотал головой и схватился за живот. Но его не стошнило. Только сплюнул за борт и стал вытирать ладонью глаза, словно отведал добрую порцию крепкого хрена.